Сразу же по прибытии в исправительную школу меня отвели в комнату, посреди которой стоял складной стул.
— Садись. Я постригу тебе волосы, — указав на него, сказала одна из учительниц.
Она без всякой жалости обкорнала осветленные локоны, которые я так любила. Мне же оставалось только сидеть и наблюдать, как мои волосы падают на расстеленные под ногами газеты. Под аккомпанемент щелкающих ножниц меня заставили выслушать школьные правила. Когда учительница закончила, я быстро стряхнула обрезки, упавшие на колени, и переоделась в бордовый спортивный костюм, которому суждено было стать моей формой.
Распорядок дня в исправительной школе являлся полной противоположностью моего прежнего образа жизни. Каждое утро начиналось с переклички. После этого мы быстро умывались и устраивали уборку. Потом завтракали, убирали за собой, после чего наступало время уроков, включавших в себя ненавистное вышивание и вязание кружев. Еще мы делали незамысловатую крестьянскую работу, например, разбрасывали навоз. Уроки физкультуры, главным образом, сводились к бегу, но я оказалась не очень выносливой и не могла бегать на длинные дистанции. (И это при том, что, когда за нами гналась полиция или нас преследовал Кобаяси, могла улепетывать хоть вечность!) Впрочем, здесь я не видела смысла искать отговорки. Все правила были рассчитаны на жизнь в коллективе, и мне ничего не оставалось кроме как подчиняться им. Как бы там ни было, во всем этом для таких раздолбаев, как я, заключался очень ценный опыт. Я начала по-настоящему осознавать ценность свободы, только лишившись ее.
Поняла, что папа в суде сказал правду. Надо самому отвечать за свои действия. Если ты поступаешь плохо, с тобой происходит именно то, что случилось со мной. Я была единственной из всех участниц драки, для которой дело кончилось исправительной школой, но не особенно из-за этого переживала. Если бы меня выпустили из центра предварительного заключения, то вместо того, чтобы пойти домой, я бы отправилась прямиком к своим друзьям. Так или иначе, я все равно оказалась бы здесь, это был всего-навсего вопрос времени.
Я старалась смотреть на себя со стороны и научиться сдерживаться, однако все равно попала в переделку. От природы мои волосы скорее каштанового, нежели черного цвета, но все же, когда из аптечки пропала перекись, вину свалили на меня.
— Ты ее стащила, чтобы перекраситься! — орала учительница.
Это мне напомнило тот случай, когда в седьмом классе наша руководительница точно так же наехала на меня из-за цвета волос, — и я снова разозлилась.
— Слушайте, это мой натуральный цвет! — закричала я ей в ответ и, вырвав клок своих волос, швырнула их ей в лицо. Потом со всей силы оттолкнула учительницу и выбежала вон. Мне удалось увернуться от всех преподавателей, которые пытались меня схватить, и я бросилась к забору.
Когда речь заходила о побегах, в школе в основном полагались на нашу совесть, нежели на препятствия из дерева и стали, поэтому ограждение было не очень высоким. Я понимала, ничего хорошего из моей затеи не получится, но не собиралась мириться с тем, что меня обвиняют в преступлении, которого я не совершала. Поплутав немного, чтобы запутать следы, я отправилась к Хироми. Она была одной из самых старших девушек у нас в тусовке и жила неподалеку от исправительной школы. Поначалу Хироми вроде бы искренне обрадовалась мне. Мы где-то с неделю провалялись, нюхая растворитель, но потом ей это стало надоедать.
— Слушай, Сёко, возвращайся лучше в школу, — сказала она. — Если ты не явишься, в следующий раз тебя отправят в тюрьму для малолеток. Да и вообще, ты ведь не можешь торчать у меня всю жизнь, а идти тебе некуда. Ты сбежала, поэтому никто из наших не захочет с тобой связываться.
Хироми даже взяла немного денег в долг у родителей, чтобы в школе у меня были хоть какие-то средства, и оплатила такси. Она не преувеличивала — наши друзья боялись, что, если меня поймают и вернут в исправительную школу, я потяну их за собой, поэтому никто не желал со мной встречаться. Только Хироми протянула руку помощи. Ей пришлось убедить парня, с которым она жила, спрятать меня в их доме. Сама она отсидела срок в тюрьме для малолеток и на собственной шкуре знала, что там законы были очень суровы. Именно поэтому я решила последовать ее совету и добровольно вернулась в исправительную школу. Конечно, там мне учинили форменный допрос с пристрастием, где я была и что делала, но я ничего не рассказала. В качестве наказания заставили целую неделю с утра до ночи с перерывами только на еду пялиться в стену и думать о своем поведении. За эту неделю я часто вспоминала о слезинке моей матери, которую она уронила мне на руку в зале суда, и о том, как, должно быть, страдали мои родители, глядя, как меня уводят прочь. Я понимала, что сделала всем очень больно, но главные испытания, которые мне предстояло пройти, были еще впереди…
Как-то утром восемь месяцев спустя мне сообщили, что на следующий день меня выпускают. Ночью я не могла сомкнуть глаз. Просто лежала поверх одеяла и ждала, когда сквозь занавески начнет просачиваться свет. Когда, наконец, рассвело, вскочила с постели, открыла окно и глубоко вдохнула холодный утренний воздух. Я откликнулась, когда проводили последнюю для меня утреннюю перекличку, сменила пижаму на форму и последний раз съела здесь завтрак. Собрав вещи, я прошла в небольшой зал, где каждый, кто покидал исправительную школу, получал от директора аттестат о среднем образовании. Мои родители, приехавшие, чтобы меня забрать, молча наблюдали за всем происходящим, стоя поодаль. Как только церемония подошла к концу, я кинулась к ним.
— Поехали домой, — сказал папа, похлопав меня по плечу.
Рука отца на моем плече была теплее весеннего солнца, а мама даже смеялась. Мы сели в машину, и я помахала на прощание рукой учителям, которые восемь месяцев заменяли мне семью. Город, на первый взгляд, практически не изменился, а под безоблачным весенним небом он показался мне особенно прекрасным.
Когда мы добрались до дома и выбрались из машины, я услышала, как меня кто-то окликнул. Я оглянулась и увидела Йосими, которая ковыляла ко мне неверной походкой в туфлях золотистого цвета на высоченных каблуках. Как обычно, судя по ее виду, она была на бензалине или на чем-то еще.
— Как я рада тебя видеть! Я так по тебе скучала!
Не знаю, то ли случайно, то ли неспроста, но мы заговорили одновременно, причем фразы произнесли одни и те же. Расхохотавшись, мы крепко обнялись. Я и вправду была в восторге от встречи.
— Я слышала от Маки, что тебя сегодня выпускают, вот и решила прийти тебя встретить. Все ужасно хотят повидаться с тобой. Давай, пошли!
Йосими изо всех сил дергала меня за руку. Родители уже зашли в дом, но оставили парадную дверь открытой. Они стояли на пороге и ничего не говорили, однако в их глазах я видела безмолвную мольбу пойти с ними. Стоило мне повернуться, так и не ступив ногой в отчий дом, я почувствовала, как взгляды родителей впились мне в спину. Мне было тяжело на сердце, но я еще была слишком маленькой, чтобы уметь противиться соблазнам.
Мы устроили встречу в той же старой комнате, где царил вечный беспорядок и было так тесно, что едва хватало места, чтобы повернуться. Я видела те же лица, те же руки, державшие все те же пакеты и флаконы, наполненные растворителем.
— Привет, Сёко! Мы по тебе скучали. Ну как там, в тюряге?
Осаму протянул мне пластиковый мешок и осклабился, продемонстрировав отсутствие одного из передних зубов, — результат чрезмерного увлечения растворителем.
— Да, блядь, полный пиздец. Чуть не сдохла от тоски!
— Ты совсем не изменилась. Все такая же Сёко! Ну а теперь давай веселиться по-крупному! — Осаму засмеялся, заухав, как филин. И я почувствовала, что наконец-то все стало хорошо. Такое впечатление, словно меня и не арестовывали вовсе — абсолютно ничего не изменилось, и вокруг все те же веселые лица друзей. Восемь месяцев, которые я провела под замком в исправительной школе, теперь казались мне дурным сном.
На следующий день, воняя растворителем, я отправилась проведать социального педагога, который работал у нас в школе, когда я училась в восьмом классе. Увидев меня, он улыбнулся:
— Рад, что ты пришла, Тендо. Ну что, возьмешься теперь за ум? — спросил он, взяв меня за руку.
— Еще не знаю. Мне просто хотелось, сэнсэй, с вами повидаться.
— Подумай о своем будущем. Если ты ничего не изменишь в жизни, впереди тебя ждут большие неприятности.
— Я хочу измениться, но пока не могу давать никаких обещаний.
— Ну что ж, по крайней мере, честно, — хмыкнул он.
— Я не могу вам лгать, сэнсэй.
— Ты даже не можешь сказать, что постараешься? — спросил он. Тон его голоса стал серьезным.
— Не уверена, что у меня хватит на это сил.
— Тогда объясни, какой вообще был смысл торчать восемь месяцев в исправительной школе! Тебе не кажется, что это было совершенно напрасной тратой времени?
— Нет, я многому научилась. Спасибо вам, сэнсэй.
Возможно, воображение рисовало мне некий романтический образ — я, исправившаяся преступница, возвращаюсь, чтобы поблагодарить учителя, которому не наплевать на мое будущее. Но жизнь оказалась не похожей на кино.
— Заходи ко мне, когда хочешь, — сказал он, потрепав меня по плечу.
— Да, конечно… ладно, — пробормотала я в смущении.
Косукэ, ждавший меня у школьных ворот, дал по газам. Взревел двигатель. — Извини, Косукэ.
Когда я вскочила на его розовый «Кавасаки-FX», Косукэ нажал на клаксон, который заверещал вступительной темой из «Крестного отца», проигранной на высокой громкости.
Нет, я нисколько не изменилась, но тогда еще не знала, что мою семью впереди ждут большие перемены.
Глава III«Спиды»
Дурная репутация нашей семьи сорвала планы брата на помолвку и брак. Родители его невесты решили подробнее разузнать о нас, и то, что они выяснили, им совсем не понравилось. Когда они пришли объяснить, почему не разрешают своей дочери выйти замуж за Дайки, то не стали скрывать своих чувств: