Комната задрожала от громового раската.
Джейн трясла бумагой перед лицом Гвен:
— Я хочу знать одно: если ты с ним не спишь, то что ты с ним делаешь?
— Он мой… спутник жизни.
— Что это значит?
— Питер… он облегчает мою боль. Он делает жизнь для меня легче.
В один миг в голове потрясенной Джейн, как при ударе молнии, сошлись воедино клочки и обрывки когда-то услышанного, и слепящая истина озарила её.
— Он твой болеуловитель! Верно?
Гвен ответила не сразу. Колебание выдало её, отрицать было невозможно.
— Если и так, что тогда?
— Ах ты… змея! Я-то думала, что ты такая отважная, что ты сильная! А тебе, оказывается, и не надо быть сильной! Ты и не страдала ни капельки. Это Питер страдал. Это у Питера болели ноги, когда ты стирала в кровь свои. Это Питер мучился твоим похмельем. Питер расплачивался за все твои удовольствия, да? Скажи-ка мне: когда ты мучаешь его, кто чувствует вину? А? Снова не ты, верно?
Молния сверкала уже совсем близко. В зеленоватом предвечернем освещении, сочетающемся со светом ламп, кожа Гвен казалась слишком бледной, слишком натянутой. Её лицо напоминало череп.
— Для того и существует спутник жизни. Об этом не принято говорить, но все это знают. То, что я делаю, делалось в каждой общине, каждый год, с начала времен. Что на тебя нашло? В чем, собственно, дело?
— В том, что ты идешь налегке, а он тащит твою ношу!
— Мне это положено! — выкрикнула Гвен. Гневное спокойствие охватило Джейн, словно вся суровая сила бури вошла в неё и она стала фокусом непогоды, её грозным глазом. Она замолчала, глядя на Гвен с невыразимым презрением.
Гвен с легким криком метнулась от страшного взгляда и кинулась к двери. Уже ухватившись за ручку, она на мгновение оглянулась.
— Кого интересует твоё мнение? Кем ты себя воображаешь? Подумаешь, какая важная птица! Я — ивовая королева! А Питер — мой спутник! Нравится это тебе или нет — ты ничего не можешь поделать! Ничего!
Дверь за ней захлопнулась.
Джейн осталась одна. Её окружали парты с сиденьями из стекловолокна. Они напоминали сидящих сгорбившихся детей, двадцать одинаковых, как близнецы, безликих созданий, молча ждущих, что она скажет.
«Это мы ещё посмотрим», — сказала Джейн про себя.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀11⠀⠀ ⠀⠀
огда Джейн отперла свой шкафчик, чтобы забрать вещи, оказалось, что там вовсю разрослись орхидеи и дикий виноград, и даже колибри выпорхнула в распахнутую дверь.
— Не понимаю, — сказал Сучок. — Ты хочешь пораньше отослать свои бумаги в университет, или что?
На дне шкафчика наваленные кучей тетрадки, старые контрольные и ксерокопии лекций образовали слой перегноя, на котором росли грибы и папоротники. Книги заплесневели, большинство уже никуда не годилось. Какой-то крошечный зверек выскочил, когда Джейн потянулась за расческой, и умчался, задевая за бамбуковые стволы, словно играя на ксилофоне.
— Если эти учебники тебе нужны, можешь взять, мне они не понадобятся.
Сучок топтался рядом, переминаясь с ноги на ногу и пытаясь завести разговор. Он так старался ей угодить, что его прямо жалко делалось. Она теперь была для него пугающей загадкой.
— Для обычного перевода немножко поздновато, но мы можем добиться для тебя исключения.
— Делайте как хотите.
Поверх вещей лежал белый бумажный прямоугольник — кто-то подсунул послание в вентиляционное отверстие. Джейн развернула записку:
⠀⠀ ⠀⠀
Я знаю, ты на меня сердишься, но всё-таки мы, по-моему, друг другу подходим. Мне тебя не хватает. Давай попробуем ещё раз. Давай мириться.
⠀⠀ ⠀⠀
Подписи не было, но ясно, что писал Крысобой, больше некому. Джейн ощутила поднимающуюся волну гнева, но заставила себя холодно улыбнуться.
— Мечтай, мечтай, — пробормотала она сквозь зубы.
— Секретарша говорит, может, мы это отпразднуем? Ничего особенного, посидим, попьем чаю. Ты, я, она и ещё, может быть, кто-нибудь из учителей, кому ты больше всего обязана. Я могу к этому дню заказать красивую грамоту или табличку.
— Там посмотрим.
Она закрыла шкафчик. Больше он ей не понадобится никогда.
— Ну, значит, я так и сделаю, — сказал Сучок. — Идёт?
На выходе ей попался Скантус, улыбающийся во все свои восемьдесят зубов. У него теперь было только два глаза — правда, разных цветов, — а средняя нога почти усохла, он её запихивал в джинсы в согнутом виде. До конца метаморфозы осталось совсем немного. Но красоты у него не прибавилось, по-прежнему он походил на жабу. Держался он, однако, вполне самодовольно, видно, ему собственная внешность нравилась.
— Джейн! Какая встреча! — Он попытался обнять её за плечи, но она сбросила его руку.
— Нечего, нечего! Знаю я твои фокусы!
Он ничуть не обиделся.
— Слушай, я сейчас был недалеко от твоего дома. Там дератизаторы раскидывают приманки. Поразвесили желтых флажков для предупреждения.
— Да? — Джейн не слишком заинтересовало это сообщение.
— Я с одним поговорил. Мерионов, говорит, развелось — ужас! Говорит, если отрава не поможет, они вернутся через пару дней и напустят им в норы ядовитого газа.
Джейн невольно вздрогнула, представив себе, как малыши гибнут от газа. Но у всех свои проблемы, и сейчас у неё были более неотложные заботы.
— Спасибо, что сказал. Постараюсь не подбирать с земли ничего съедобного в ближайшие дни.
Она вышла в осеннюю прохладу. В руках у неё была охапка вещей, которые надо было отнести домой, к дракону. Школа осталась за спиной. «Я не вернусь сюда никогда, — подумала она. — Никогда!» И ничего при этой мысли не почувствовала. Да и не было времени об этом думать.
Ей надо было приготовиться к вечеру.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Джейн постучала в дверь.
— Войдите! — отозвался Питер.
Был канун Нового года, последний день, когда можно что-то изменить, и Питер примерял свой костюм из золотой парчи, чтобы ещё раз убедиться, что он хорошо сидит. Гвен не было — она ушла в город, на торжественное празднование. Это было важное событие, о нём много говорили. Там будут шампанское и много речей, а потом оргия, для которой выделили роскошное помещение. Питер остался один.
У Джейн сжалось сердце — он был такой худенький, такой бледный, словно усталый ребенок, с которым плохо обращаются. На комоде лежал остро наточенный серп. Она поспешно отвела от него глаза.
— Я принесла вина. Думала, может, выпьешь рюмку-другую, и тебе станет легче.
— Спасибо, — рассеянно сказал он, — очень мило с твоей стороны.
— Пустяки.
Она поставила бутылку на пол, а рядом с ней свою сумку. В сумке были самые необходимые вещи, которые могли понадобиться, если все выйдет так, как она задумала, — зубная щетка, каменная статуэтка Матери и смена белья.
— Где у тебя рюмки?
Питер ушёл в ванную и через минуту вернулся — без парчового пиджака, но с двумя пластиковыми стаканчиками.
— Такие сойдут?
— Очень хорошо!
Джейн подождала, пока Питер выпьет свой стакан, и налила ему ещё. Она должна была задать ему один вопрос, хотя у неё все сжималось внутри при мысли об этом.
— Питер, ты правда девственник?
Ей все казалось, что тут какая-то страшная ошибка, что она чего-то не поняла.
Питер кивнул.
— То, что побывало в употреблении, не нужно Богине. — Он сделал долгий глоток. — Последнее время что-то тебя не видно.
— Мы с Гвен… поссорились. Я… я узнала, что ты ей служишь болеуловителем. — Её лицо напряглось, она побледнела и поспешно добавила: — Гвен мне ничего не говорила, я сама догадалась.
— Послушай, мне бы не хотелось, чтобы это пошло дальше.
Она дотронулась до его плеча.
— Ты ведь знаешь, что я не буду болтать.
Он посмотрел на неё, отвернулся, вяло кивнул.
Она налила ему снова.
— Питер, можно у тебя кое-что спросить? Я не знаю… то есть если тебе не… — Она покраснела. — Что, собственно, болеуловитель делает?
Питер резко повернулся и посмотрел на неё испуганно и загадочно — как лесной зверек. Несколько мгновений он молчал, а потом вдруг расхохотался, откинувшись на кровати. Он смеялся так долго, что Джейн стало не по себе. Наконец он успокоился и снова сел прямо. Теперь он держался легко и непринужденно.
— У тебя было так, что тебя кто-нибудь обидит, и тогда ты ударишь собаку, и тебе станет легче?
— Нет, никогда.
Питер кивнул:
— По правде сказать, со мной тоже такого не случалось. Но вообще-то это, говорят, обычная вещь. Вот примерно то же у Гвен со мной. Ей дали специальный нож для этого и брошюрку с нужными рунами. Но чаще она берет обычное бритвенное лезвие.
— Питер!
— Ну, понимаешь, без крови ведь не получится. Подожди, я тебе покажу шрамы.
Он начал снимать через голову рубашку. Руки плохо его слушались, и Джейн подошла, чтобы ему помочь. Она тоже слегка окосела, поэтому произошло некоторое замешательство. Наконец они со смехом стащили рубашку. Питер повернулся к ней спиной. Спина была вся изрезана и ряд за рядом покрыта знаками, сделанными острым лезвием, — настоящая книга боли. Недавние порезы ещё кровоточили, старые, зарубцевавшиеся, белели. Джейн узнала твердый и красивый почерк Гвен.
Не веря своим глазам, она прикоснулась к серебристому шраму. У Питера была горячая кожа. Кончиком пальца Джейн вела по рунам. Она не могла оторвать руки от этих знаков, от его спины…
— Питер, бедный!
Он стоял очень прямо и невидящими глазами смотрел на большой плакат с изображением Гвен, который висел на стене. Гвен смотрела на него с плаката насмешливо и загадочно.
— А знаешь, что хуже всего? Потому что это-то как раз ерунда — подумаешь, спина болит. Это разве боль! Хуже всего то, что я так хочу её! Я терпеть её не могу, но так хочу! Я её ненавижу! Меня блевать тянет, когда я о ней думаю. Это ненормально.
Джейн легонько коснулась губами его плеча. Он повернулся к ней, и вот они уже целовались. Питер обнял её, его руки блуждали у неё по спине. Джейн прижала его к себе и сунула ему руку за пояс. Но рука не пошла дальше пальцев — пояс был слишком тугой.