Джейн испуганно вздрогнула.
Фонарь отдалился.
— Ладно, неважно. Садись у печи, я всё тебе расскажу.
Она сунула фонарь в пустой очаг — по комнате запрыгали тени. Достала из ниоткуда два низких стула.
— Какого хрена время теряем? — проворчал Робин, усаживаясь рядом с Джейн. Сидеть было неудобно. Из каминной трубы тянуло холодным сквозняком, но сажа не сыпалась — здесь давным-давно не разводили огня.
Хозяйка садиться не стала.
— Сейчас всё не так, — начала она. — Представьте себе время, когда высота жилищ не превышала высоты копья, не было машин сложнее ткацкого станка, и календарь был только один: Луна. В то время все женщины жили в гармонии.
Робин фыркнул.
— А мужчины? — спросила Джейн.
— Не было никаких мужчин. Мы ещё не создали их.
Лицо повернулось к менгиру. Камень не отражал света, только поглощал и в темноте выделялся как сгусток тьмы ещё более глубокой.
— Это моя вина, мой грех. Я разделила женщин на женский пол и мужской. Это был первый грех и самый ужасный, потому что он привел во вращение Колесо.
Открылась со щелчком дверь шкафчика, она достала хрустальный графин и налила себе стопку. Бросила туда, взяв щипцами, кусочек льда из ведерка, потом ведерко накрыла крышкой. Изящно скользнула к менгиру, трижды обогнула его. При её движениях раздавалось шуршание. С каждым оборотом её лицо и руки оказывались все выше.
— Я тогда была могущественна, да, и красива так, что даже вообразить трудно, красива и бледна, словно сама Владычица Смерть. Тогда, в те далекие времена, правителей у нас не было, и почитали мы только старость, но я стояла высоко среди могучих, и за мои свершения Совет Семи сделал меня Ламией.
Она помолчала. Джейн пришлось сказать:
— Я не знаю, что такое Ламия.
Шуршание. Словно кто-то ворошит старые газеты. Лицо поднялось ещё выше.
— Это очень высокий сан, дитя. И нёс он великую ответственность. Потому что мы владели таким могучим волшебством, о котором этот выродившийся век и представления не имеет. По мановению этих рук, — она воздела руки, — раскрывались горы и разверзались пучины морские. Звезды сходили по моему зову на землю, и я говорила с ними и училась у них. Никто не умирал тогда. В этом не было необходимости.
С шипением и постукиванием у самых ног Джейн включился электрообогреватель. Вздрогнув, она посмотрела на него. Раскалённые спирали бросали на стены темно-красные отблески. Грязное пятно на обоях таяло, исчезая. Джейн пропустила несколько слов из рассказа.
— …Не слушала поначалу, считала просто своей фантазией, случайно забредшей в голову мыслью.
Одному боку Джейн было холодно, другому жарко. Сильно пахло керосином. Огонек в фонаре помаргивал, и что-то двигалось вокруг менгира, словно он выпускал широкие серые крылья. У Джейн слегка мутилось в глазах, и менгир виделся ей одновременно и камнем, и двулезвийным топором.
Необоримая усталость навалилась на Джейн.
— Я не могла помыслить, — говорила Ламия, — что такая простая идея обернется таким злом.
Джейн никак не могла сосредоточиться. Она зевала, тёрла глаза, трясла головой. Монотонный голос убаюкивал её, и постепенно она впала в полудремоту. Ей показалось, что комната растаяла и уплыла куда-то и только менгир остался стоять где стоял.
Джейн находилась на какой-то ярко освещенной равнине. А Ламия снова была молода. Ниже пояса она была змеей. Она трижды обвилась вокруг камня. Но она была так прекрасна, так невинно сияла её нагота, так приятно от неё пахло, что Джейн ничуть не боялась. Змеиная чешуя, яркая, как самоцветы, блестела на солнце. Зеленые глаза глядели пристально, не мигая.
— Где я? — спросила Джейн.
Ламия ответила с высоты:
— Это Омфалос, пуп мироздания. Все обращается вокруг него. Чем дальше от центра, тем быстрее вращение, тем опаснее там находиться. Можно упасть. Оглянись вокруг.
Джейн оглянулась. От менгира во все стороны опускался мир. Она видела его весь, целиком. Дороги, словно нити, вели к миниатюрным городам, а дальше вздымались горы, простирались океаны, лежал лёд. Это напоминало гипсовые макеты, которые на втором курсе делали геоманты, чтобы проиллюстрировать такие темы, как «Электричество на службе промышленности» или «Аллегория на службе просвещения».
— А мир-то круглый! — закричала Джейн. — Он круглый!
— Круглый, потому что он иллюзорен. Мира просто не существует, ни в каком разумном смысле, поэтому его формы изменчивы. — Диск начал вращаться, медленно, но явственно, под украшенной облаками чашей неба. — Вот перемены делаются видимыми. Это то, что мудрые называют Колесом. Сейчас ты видишь мир так, как его видит сама Богиня.
У Джейн закружилась голова. Она быстро отвела взор от горизонта. Но её всё ещё мутило.
В голосе Ламии появилось пророческое исступление.
— Это я привела в движение Колесо. Во всём виноваты мои гордыня и безрассудство. И я понесла наказание. Мои дети стали ходить на двух ногах, я же осуждена на недоверие и презрение потомков и, что самое жестокое, на бессмертие, дабы видела я последствия своего деяния.
Земля завертелась быстрее. Джейн пошатнулась, но удержала равновесие.
— Но, как милость, что стоит по жестокости наказания, мне обещано, что, когда я изглажу последний след моего бытия, мне даровано будет исчезновение. О, как ещё далеко до этого дня!
Ветер завывал над вращающейся Землей.
— А Колесо всё вертится. Оно возносит униженных, ниспровергает высоких, лучших втаптывает в грязь, а подонкам даёт торжество. В этом неустанном кружении — источник всех страданий. Колесо вертится всё быстрее, и мы неизменно возвращаемся к своему началу, постаревшие и скорбящие, в морщинах и шрамах. Если бы я знала, кто мне шепчет, я не стала бы слушать. И Колесо не завертелось бы.
Джейн прижала руки к глазам. Голова у неё шла кругом. Она сделала шаг по направлению к камню и опустилась на колени, чтобы не упасть.
— Чей это был голос? — воскликнула она. — Кто тебя искушал?
— В самом деле, кто? Кто наказал меня за то, что я её послушалась? Кто захотел запустить Колесо, а вину за это переложить на меня? Всё она, всё она.
— Кто же? Кто?
Теперь голос Ламии стал очень спокойным.
— Богиня, конечно. Кто бы ещё осмелился?
Джейн протянула руки к камню, чтобы о него опереться. Как только она коснулась его поверхности, вращение прекратилось и головокружение прошло. Раскрыв широко глаза, она смотрела на Ламию, на совершенные линии её змеиных колец, на томный изгиб живота, на коралловые ореолы вокруг сосков. Смотрела в сияющую вселенную её глаз с черными провалами зрачков. Ламия улыбнулась. Это была тёплая, уверенная улыбка, шедшая из глубины её существа.
— Ты меня хочешь.
— Да, — ответила Джейн с удивлением. Её никогда особенно не притягивал собственный пол, мальчики всегда казались ей интереснее. Но в Ламии сливались оба пола одновременно, в ней было всё что нравилось Джейн и у мужчин, и у женщин.
— Так поцелуй меня.
Ламия опустила к ней голову. Её влажные губы раздвинулись, показался розовый язык. У Джейн колотилось сердце, как у зажатой в руке птички. Она послушно потянулась к этим губам…
— А ну, прекрати, старая галоша!
Робин схватил Джейн за плечи и потащил. Она споткнулась об оттоманку и навзничь упала на пол.
Ламия опять была старой — старой и отвратительной. На короткое мгновение сожаление мелькнуло на её ужасном лице и тут же исчезло. Она убрала руки.
— Мы уходим, — твердо сказал Робин.
— Я сейчас включу свет.
— Можешь не беспокоиться.
Робин помог Джейн подняться и повел её из комнаты вон. За время её забытья дом исцелился. Восстановились внутренние стены, их покрыли обои. Комнаты, через которые они шли, были уютно обставлены и устелены коврами. В прихожей горели лампы матового стекла. Никаких бутылок у порога больше не валялось. И даже надписи исчезли со стены.
— Совсем из ума выжила, — сказал Робин, когда они вышли на улицу. — Плетёт невесть что. А сегодня вообще… Коли бы мне не так были нужны деньги…
Он сплюнул. Не замедляя шага, развернул и надел защитные пилотские очки. Неоновая радуга скользнула на их черном стекле. В очках его лицо выглядело зловеще, словно голова насекомого. Было и без того темно, так что в очках он, наверно, совсем ничего не видел, но шёл по-прежнему быстро и уверенно.
— Чего она от меня хотела? — не сразу спросила Джейн.
Дурман ещё не совсем рассеялся, и у неё не было уверенности, что реален тот мир, который она видит сейчас, а не тот, что ей показала Ламия.
Была поздняя ночь, и упыри вместе с прочей нечистью повылезали наружу из канализационных люков. Они собирались небольшими компаниями у фонарей или торчали в подъездах. Молодой вурдалак нагло взглянул на Джейн, дожёвывая чей-то палец, и выплюнул косточку как раз в тот момент, когда они проходили мимо.
— Неужели непонятно? — ответил Робин. — Она хотела…
— Эй, студент! — У обочины остановился грузовик, и пожилой тролль высунул голову из кабины. Он широко улыбался, показывая гнилые зубы и чёрные десны. — Тебя ещё не вышибли под зад ногой из колледжа? — Он перевел взгляд на Джейн. — Завел новую подружку?
— А, Том-барыга! Что скажешь хорошего? — Натянутая улыбка Робина не выражала никакой радости.
Они хлопнули друг друга по рукам, и Джейн заметила, что небольшой пластиковый пакетик перешел из рук в руки и исчез в кармане её спутника. Тролль провел рукой по пегим волосам и сказал, понизив голос:
— Говорят, на улице белая смерть появилась.
— Э, нет! — Робин отступил на шаг. — Это без меня.
— Да никто тебя и не просит! — с досадой сказал Том-барыга.
— Найди себе другого.
— Да ладно, ладно!
— Я такими делами не занимаюсь.
— Точно? А жаль, денежки хорошие.
Грузовик нетерпеливо заворчал. Том-барыга подмигнул Джейн и сказал:
— Ну мне пора. Не пропадай, лады?
Когда грузовик отъехал, Джейн спросила:
— Про какие дела он говорил?