Ho, как ни странно, когда роскошный негодяй Стирпанк угрожает социальному порядку, читатель не на его стороне. И когда чудовищно громадная, неповоротливая и рассеянная Гертруда, графиня Гроун, которую всегда сопровождают бесчисленные белые кошки, обнаруживает, просыпаясь, что в замок пробрался враг, — самый скучный и здравомыслящим из читателей почувствует дрожь возбуждения.
«Тит остается один», третья книга, по контрасту кажется много слабее, потому что действие разворачивается за стенами Горменгаста. А при всей прелестной изломанности персонажей главным героем трилогии является сам замок. Пик писал третью книгу, будучи при смерти, и, к сожалению, это видно.
Но не один Пик потерпел неудачу, завершая трилогию. Э. Р. Эддисон не успел дописать третью книгу мемисонской трилогии — средние главы «Мезентийских ворот» существуют только в виде подробного конспекта. Аврам Дэвидсон не завершил несколько многотомных книг. Он написал «Подземный остров» и остановился. Написал «Перегрин: первый» и «Перегрин: второй» — два тома смешнейшей на свете фэнтези, но так и не дошел до третьего. Он оставил «Феникса и Зеркало» с темно-блистающим образом Вергилия — не известного истории поэта, но чародея, каким его считали в средние века — на самом интересном месте, забросил на несколько лет, а потом стал писать о том, что было раньше. А потом он умер — блестящий писатель, трагическая фигура с типичной для автора фэнтези судьбой.
Иногда кажется, что на всем Архипелаге лежит проклятие недовершенных или испорченных трилогий. Великим исключением является Толкин, дописавший «Властелина Колец». Но если вспомнить, что он за несколько десятилетий так и не дописал «Сильмариллион», — ясно, что это просто везение.
По этой причине я, не обращая внимания на то, что это только первая на трех доселе появившихся книг и серия не докончена, не колеблясь предлагаю вашему вниманию как важную и даже ключевую книгу твердой фэнтези «Лес мифаго» Роберта Холдстока.
Герой «Леса мифаго» — молодой ветеран Второй мировой войны по имени Стивен Хаксли. Но главный персонаж — Райхопский лес, «три квадратных мили лесной земли, не изменившейся со времен Ледника. Сопротивляющейся всем переменам». Есть странная власть в этом лесу, где клубится какой-то водоворот психических сил. Чем ближе к сердцу леса, тем передвигаться в нём труднее, а с какого-то места просто невозможно. И, взаимодействуя с сознанием тех, кто не боится войти в него, лес отбрасывает то, что Джордж Хаксли, покойный отец Стивена, окрестил «мифаго» (контаминация слов «миф» и «имаго»).
Как объясняет брат Стивена Кристиан:
«Мы носим в подсознании то, что он называл „пред-мифобразом", то есть образ идеализированной формы мифического существа. Этот образ в естественном окружении облекается в субстанцию и приобретает осязаемую плоть, кровь, одежду и — как ты сам видел — оружие. Форма же эта, идеализированный мифический образ, меняется вместе с переменами в культуре, принимая облик, отвечающий данному времени. Когда одна культура вторгается в другую, то, в соответствии с отцовской теорией, герои являются зримо и вовсе не в одной местности. Историки и фольклористы спорят о том, где Артур, король Британии, или Робин Гуд на самом деле жили и сражались, и не понимают, что они жили во многих местах. И, что ещё важно запомнить: когда образуется в сознании такой образ — мифаго, он образуется у всего населения… а когда нужда в нем минует, он остаётся в нашем коллективном бессознательном и передаётся последующим поколениям».
Мифаго — великолепное изобретение. Это темные и могучие гости из юнгианских глубин, близкие к людям, но не люди, — они вызывают тревогу и предчувствие опасности. Типичен для них мельком увиденный Веточник — «мужчина в коричневых кожаных одеждах с широким блестящим поясом и острой ярко-рыжей бородой, доходящей до середины груди. На голове у него веточки, укрепленные на кожаной ленте». Этот и другие — не заурядные фантастические пугала, плоды среднего воображения. Здесь чувствуется нечто подлинное, неподдельное, природное, непричесанное и опасное.
Ёщё до начала книги Кристиан потерял жену — мифаго по имени Гуивеннет, архетип принцессы-воительницы эпохи римского завоевания, прообраз Гуиневер (известной в России под именем Гиневра), супруги короля Артура. Пораженная в глаз стрелой Джека-в-зеленом, она умирает, и опечаленный муж хоронит её за курятником. Но Кристиан уверен, что может возродить её. Он удаляется в лес и там, в атмосфере магической силы, сам невольно почти преобразуется в архетип. Его природа претерпевает глубочайшие изменения.
Весь «Лес мифаго» охвачен наваждением, как лесным пожаром. Жизнь Хаксли-отца прошла в классификации мифаго, определении периодов, порождающих их, в попытках через них понять психологию древних и доисторических людей. Эти поиски разрушили его брак и оттолкнули от него сыновей. Но он оставил только разрозненные, никогда не публиковавшиеся заметки. Научная любознательность отступила перед более глубокими побуждениями. Под конец он сосредоточился на одном мифаго — Гуивеннет. Но её пришлось отдать сыну, у которого в свою очередь Стивен отнимает её новое воплощение. Между братьями вспыхивает смертельная вражда.
Из всех книг, упоминаемых в моем обэоре, «Лес мифаго» — самая захватывающая. Из-за одних только поворотов сюжета от нее не оторваться. Но там есть и глубины, как и в самом лесу. Как обнаруживают братья, мифаго, по крайней мере частично, формируются подсознательными ожиданиями. Гуивеннет Кристиана нежна и миролюбива, потому что его отец, узнавший её первым, не мог представить себе свирепую женщину. Когда Стивен впервые встречается с ней, она уже другая, более яростная, потому что на этот раз она — создание Кристиана. Отец умер, ища Урскумуга, — архетипический первообраз, от которого произошли все остальные. Но когда Урскумуг наконец появляется, на его кабаньей морде нарисовано белой глиной лицо Джорджа Хаксли.
Интеллектуальное возбуждение, вызываемое этой книгой, не мешает расслышать утробный зов кровопролития и братоубийства. Холдсток берет фрагментарные и противоречивые элементы фольклора и лепит из них новую форму. История, разыгранная его персонажами, наглядно показывает природу и власть мифа, показывает, как миф формирует и направляет человеческое животное, какими бы сложными существами мы себя ни считали, как бы мы ни отказывались признать власть мифа над собой. «Лес мифаго» — безусловно увлекательное чтение, но это и нечто гораздо большее.
Я могу назвать только двух писателей, которые могут соревноваться с Холдстоком в этом внутреннем, интуитивном понимании механизма воздействия мифа. М. Джон Харрисон в Вириконийском цикле и Кит Робертс в таких книгах, как «Павана» и «Меловые гиганты», каждый очень по-своему, обнаруживают поразительно уверенное понимание материи и природы мифа и его исторических корней. И вряд ли простое совпадение то, что все три писателя — англичане. На Британских островах дети вырастают с кромлехами, римскими дорогами и фортами иной раз буквально у себя на заднем дворе. У меня бывают мрачные моменты, когда я задумываюсь, а не бросить ли американцам вообще писать фэнтези.
Если есть что-то общее у всех авторов твердой фэнтези, то это то, что они не слишком плодовиты. А вот Тэнит Ли плодовита. Из-за этого трудно выбрать одну какую-то её книгу для рассмотрения. Если делать обзор её творчества, то уже не придется говорить о других. Но и пропустить её нельзя. Она — Сила и заслужила свое место здесь.
Я выбрал сборник «Видения Тьмы и Света» не только ради простоты, но и потому, что очень необычно для автора твердой фэнтези много работать в жанре рассказа (все предпочитают эксцентричность длиной в роман, а эксцентричность в нашем деле — все), и ещё реже, чтобы один и тот же автор преуспевал и в том и в другом.
Вот краткий перечень того, что происходит в «Видениях Тьмы и Света». Тюлениха отдается охотнику в обмен на шкуру своего убитого сына. Умирающий слуга престарелой вампирессы поставляет ей нового любовника. Писатель порабощен женщиной в маске — возможно, Горгоной, а может быть, и нет. Молодая женщина отказывается от комфорта, роскоши и исполнения детских мечтаний ради любовника-демона. Это проза для взрослых.
В этих рассказах присутствует не только сексуальный импульс. Но я упоминаю его, потому что он трактован без заигрывания, без ухмылки, без этого скольжения на грани порнографии, которым так часто грешит проза, желающая быть эротической. Секс здесь изящен, томителен и лихорадочен — и всегда окрашен опасностью, то есть удивительно похож на сами эти рассказы.
В «Еllе est troie (la Mort)» три творца — поэт, художник и композитор — посещаются аватарами Владычицы Смерти. Самоубийственное очарование жизни богемы, с её смешением смерти, любви, бедности и музы, мало где передано так, как здесь. Художники пойманы в самой своей сути, и каждый стремится к смерти по-своему. Композитор Франс невольно проговаривается своему другу Этьену Сент-Бёву: «Когда-нибудь эти наброски будут стоить целые пачки франков, коробки американских долларов. Но ты, Этьен, к тому времени давно будешь покоиться в нищенской могиле».
После того как сам Франс будет взят, поэт Арман Валье размышляет об аватарах Смерти (Мясник, Вор, Обольстительница) в волшебной прозе Ли:
«А вот и третий путь к разрушению. Эта обольстительная смерть приходит к поэтам в неотразимой ласкающей тишине, к векам её приклеены голубые цветочные лепестки или крылышки стрекоз, и она говорит: смотри, и твоя плоть, вместе с моей, избежит тления. И правда: ведь плоть Армана, претворившаяся в исписанную бумагу, сохранится, пока люди не разучатся читать.
И он отошел от окна. Он тщательно приготовил опиум, который должен будет растопить внутри него тот железный барьер, который не поддавался уже ни мысли, ни одиночеству, ни вину. И, когда наркотик ожил в стакане, ему на мгновение показалось, что он видит плавающую в нем утопленницу с колышащимися волосами. Далеко, в другом мире, часы на колокольне Нотр-Дам-о-Люмьер пробили два».