Вечером в кухне господского дома разочарованный Пьер рассказал об этом разговоре Мари и добавил сердито:
— Он ревнует, наш мсье Кюзенак! Поклянись, Мари, что он относится к тебе уважительно и не просит ни о чем нехорошем!
— Клянусь, Пьер! Он очень добр ко мне.
Все-таки она старательно отводила взгляд. Пьер ревновал ее ко всем мужчинам в городке. Как же рассказать ему о том, что доброта мсье Кюзенака по отношению к ней временами переходит общепринятые границы? Она подозревала, что именно хозяин дома приносит ей грелку, потому что сосуд с теплой водой появлялся в ее постели каждый вечер на протяжении всей зимы. Однажды в воскресенье, когда Мари вернулась в дом с фермы, где гостила, она поняла, что кто-то поднимался в ее каморку на чердаке. На месте маленького шаткого столика теперь стоял письменный стол с ящичками, а на нем лежал бювар из зеленой кожи.
Странным образом получала она и свою плату. В конце каждого месяца под подушкой девушка находила конвертик с банкнотами. В первый раз сумма показалась ей огромной. Амели Кюзенак никогда не поднималась к ней наверх, но Мари, чувствуя себя при этом виноватой, все же приобрела привычку складывать деньги в жестяную коробочку и прятать ее под кроватью. Осознание того, что у нее теперь есть свое собственное «маленькое сокровище», иногда мешало девочке заснуть.
Она не осмеливалась сказать об этом Пьеру, но временами задумывалась о том, не пытается ли Жан Кюзенак ее задобрить или не планирует ли заставить себя полюбить, когда она, достигнув определенного возраста, сможет ответить на его «авансы».
В свои шестнадцать Мари была высокой, стройной и очень симпатичной девушкой. Она доверила свои страхи Нанетт, умоляя не рассказывать об этом Пьеру.
Добрая женщина, невзирая на глубокое уважение к муссюру, посоветовала ей быть настороже:
— Вообще-то такие делишки не в характере нашего мсье Жана! Хотя… С такой-то женой кто знает, что может прийти ему в голову? А ты такая хорошенькая… Можешь мне верить, моя крошка, случается, что хозяева затаскивают таких вот молоденьких служанок, как ты, в темный угол, чтобы поцеловать, а ночью приходят уже за другим… Тех, кто сопротивляется, быстро выставляют за дверь, и девушке приходится искать другое место. В конце концов наступает день, когда она уступает… А теперь слушай меня: если мсье Жан осмелится к тебе прикоснуться, передай ему от меня, глядя в глаза…
Бледная от волнения Мари напрягла слух, чтобы не пропустить ни слова из того, что прошептала Нанетт:
— Скажи ему: «Вспомните Волчий лес!» — и все. Слово Нанетт, он больше тебя не тронет!
Сколько раз Мари мысленно возвращалась потом к этой фразе! Что произошло в Волчьем лесу? И если Нанетт что-то знает, почему она не хочет ей рассказать? В воображении Мари, подпитанном множеством прочитанных романов, рождались тысячи предположений, но в конце концов она отчаялась найти отгадку.
Прошло два года. Дом был большим, и Амели Кюзенак маниакально следила за чистотой. Серебряная посуда непременно должна была сиять, равно как и окна, и плитка на полу. На мебели — ни пылинки… Раз в неделю, зимой и летом, ковры следовало выносить во двор и хорошенько выбивать.
«И все это — только для того, чтобы мадам была довольна», — думала Мари. Она быстро усвоила, что с понедельника по субботу гостей в этом доме не бывает.
Только Макарий, поменявший автомобиль и теперь красовавшийся за рулем «торпедо», приезжал по воскресеньям к обеду. Странное дело, но с тех пор, как Мари стала горничной в доме у мсье и мадам Кюзенак, она не услышала от племянника хозяев ни одного обидного слова. И только когда хозяин отворачивался, Макарий смотрел на девушку — холодно, с явной неприязнью.
Мари расправила складочки на салфетке, лежавшей под бронзовыми настольными часами. Потом грациозно повернулась, чтобы проверить, всего ли хватает на сервированном к обеду столе.
Воскресная месса уже закончилась, и мадам с племянником вот-вот будут дома. Жан Кюзенак, верный своим привычкам, обычно возвращался из церкви верхом.
— Здравствуй, Мари! Как вкусно пахнет!
Удивленная девушка обернулась. В кухню вошел Макарий, одетый нарядней, чем обычно. На молодом человеке был костюм-тройка из серой фланели, белая сорочка и галстук. Шляпу из соломки он держал в руке. Его блекло-русые волосы были коротко острижены.
Макарий улыбнулся девушке. Почему вдруг он стал таким любезным? Мари насторожилась.
— Добрый день, мсье, — пробормотала она, запинаясь.
— Что ты нам приготовила?
— Рагу из телятины под белым соусом, печеный картофель и пирог с земляникой.
Макарий подошел ближе. Он был вынужден признаться самому себе, что эта девчонка, которую он так яростно ненавидел, теперь будила в нем вполне определенные желания. Он ненавидел ее и за красивое лицо, и за ее ум, и за умение держаться непринужденно, за жизнерадостность и за многие другие качества, которыми сам не был наделен. Но главным основанием для ненависти был интерес, который проявлял к девочке его дядя. Макарий и на этот раз не испытывал к Мари теплых чувств: для него она была всего лишь служанкой, в обязанности которой вменяется покоряться желаниям своего хозяина… Любым желаниям. Два года назад Мари показалась ему ничем не примечательной, но, поступив на службу к тете, она сильно изменилась, подросла и похорошела.
Сегодня, в своем летнем платье в цветочек, с оголенными от локтя руками, с перехваченной белым фартуком талией, она была чудо как хороша. Свои каштановые волосы Мари собрала в узел на затылке, и на ее стройной шейке подрагивали короткие завитки.
— Знаешь, что ты — самая красивая девушка в Прессиньяке?
Мари отшатнулась и ответила с удивлением:
— Не такие слова я привыкла от вас слышать! Я вам не верю, мсье. Говорят, ваша невеста — очень красивая девушка.
— Конечно, она красивая, но ты все равно лучше!
Мари покраснела от смущения. Макарий не просто не нравился ей — она его боялась. И теперь его наигранная веселость, его тяжелый взгляд не предвещали ничего хорошего.
Вдруг юноша схватил Мари за руку и притянул к себе. Потом грубо повернул ее лицо к своему лицу. Девушка пыталась его оттолкнуть, но чем сильнее она отбивалась, тем крепче он ее обнимал. Макарий грубо поцеловал ее, довольный своей физической силой, позволившей добиться желаемого. Девушка вывернулась из его объятий, оцарапав наглецу щеку.
— Дура, подкидыш несчастный! Тебя точно зачали под каким-то кустом! Можно подумать, что ты не раздаешь поцелуи налево и направо! А за эту царапину ты мне дорого заплатишь! Я слов на ветер не бросаю!
Мари дрожала всем телом. Она поняла, что отныне ей придется, как огня, опасаться встречи с этим молодым самодовольным бесстыдником.
Она подумала о Пьере. Только он один и смог бы ее защитить. Но если Пьер узнает, то в порыве гнева может наброситься на Макария, и это плохо кончится…
Когда Мари подала обед, хозяева и племянник сидели с каменными лицами. Макарий объяснил царапину происшествием на дороге. Это объяснение почти убедило Жана Кюзенака, ведь племянник ездил весьма неосторожно, и аварии на дороге случались с ним не впервой. Однако юноша то и дело бросал на Мари презрительные взгляды и выглядел при этом весьма довольным собой. Девушка, у которой после той сцены в кухне все еще дрожали руки, поспешила закончить все свои дела.
В это воскресенье после полудня Мари выбежала из Большого дома, как бегут из проклятого места.
Июнь в этом году выдался прекрасным. Стоило девушке выйти на дорогу, как зеленые кроны деревьев, бесконечное птичье пение и теплое солнышко прогнали ее печаль.
Опершись об изгородь, ее поджидал Пьер.
Мари улыбнулась ему. Как же ей хотелось с плачем броситься ему на шею, ища утешения! К счастью, из дома послышался голос Нанетт:
— Ты пришла, моя крошка! Что-то сегодня ты рано!
Лицо Нанетт светилось радостной, доброй улыбкой. А сколько любви и счастья было в глазах Пьера! Мари перевела дыхание и сказала:
— Я так рада вас видеть! Нан, милая, обними меня покрепче!
Славная женщина не заставила себя просить дважды. Пьер остался стоять на месте, засунув руки в карманы. Нанетт сказала ему сердито:
— Иди и обними Мари, простофиля! Разве не видишь, что на девочке лица нет!
Нанетт решила, что они с Мари вместе сходят к вечерне. Но сначала она заставила девушку съесть кусок пирога с заварным кремом и налила ей в стакан немного «о-де-ви»[19].
— Изредка выпить не грех! — сказала она.
На службе в церкви Мари молилась от всей души. Стоя на коленях перед статуей Пресвятой Девы с Младенцем, она просила:
— Дева Мария, прошу, сделай так, чтобы Макарий перестал меня изводить и чтобы мсье Кюзенак отправил меня назад к Нан! Сделай так, чтобы мадам Кюзенак стала добрее, и умоляю, ради всего святого, пусть придет день, когда у меня будет свой дом и дети, будет хороший муж! Я прощаю всех, кто причинил мне зло, даже Макария. Прощаю родителей, которые меня бросили. Но только сделай так, чтобы я вернулась к моей Нанетт! К Пьеру, который так добр ко мне…
Пьер вызвался проводить девушку. Заходящее солнце набросило на мирный сельский пейзаж свою розовую вуаль. Они шли мимо луга, мимо коров, в поисках прохладной воды собравшихся у ручья. По другую сторону дороги под кронами Волчьего леса зарождались зеленые тени.
Мари спросила шепотом:
— Пьер, помнишь то утро, когда ты показал мне источник?
— Помню. Я часто вспоминаю тот день. И мое желание не изменилось, ты это знаешь. А ты? Ты все еще мечтаешь стать учительницей в школе?
Мари пожала плечами.
— Я скоро скажу тебе, о чем я мечтаю. Но не сегодня. Для этого нужно вернуться к источнику. Хочешь?
— Ты еще спрашиваешь! — отозвался Пьер пылко. — Я отведу тебя туда в праздник Святого Иоанна!
Мари протянула руку. Юноша взял ее и нежно сжал пальчики. Они уже стояли на дорожке, ведущей к Большому дому.