— В одном письме меня называли безотцовщиной! Но это неправда, скажи, я ведь не внебрачный ребенок? Это не может быть правдой, потому что у меня есть… у меня есть родители! Мою настоящую маму звали Леони, мне это сказала мама Мари! Она даже дала мне фотографию, старую, на которой моей маме двадцать лет! Безотцовщина — это дети, у которых нет родителей, правда ведь?
Голос Мелины оборвался. Стараясь не заплакать, девочка потянула носом и повернулась лицом к печи. Видя ее состояние, Камилла не осмелилась ей больше перечить. Такую гадость о себе ее приемная сестра точно не могла придумать! Но это было так жестоко!
— Мелина, послушай! Конечно, у тебя есть родители, семья… Я тебе верю. Прости меня, но я правда подумала, что ты надо мной подшучиваешь. Только не плачь! Я теперь с тобой! И прошу, покажи мне эти письма!
Мелина обернулась и улыбнулась ей сквозь слезы. Смахнув их рукавом, девочка протянула Камилле руку. Они вместе поднялись на второй этаж. Перед дверью родительской спальни старшая сестра остановилась. Эта комната представлялась ей священным местом, и проникнуть туда в отсутствие родителей было настоящим святотатством. В нерешительности она обернулась к Мелине, готовая сказать, что передумала. Почувствовав колебания Камиллы, девочка потянула ее за руку:
— Скорее, месса уже заканчивается! Они вот-вот вернутся! Здесь, в ящике, под носовыми платками! Ну что, теперь ты видишь, что я не врала?
Камилла разрывалась между желанием все оставить как есть и любопытством. Последнее победило. Она взяла конверты и вынула письма. Прочла она их быстро.
— Но… Это ведь ужасно! — пробормотала она. — Родители должны были мне сказать… Они не имеют права скрывать от меня такое… Мне надоело, что меня считают ребенком!
— При мне они тоже ничего не говорили. Не хотели меня расстраивать, как я понимаю. Однажды вечером они говорили очень громко, и я встала с кровати, спустилась на пару ступенек и услышала, как Нанетт сказала, что это тот же человек, который отравил Юкки! Представляешь? Может, он и меня собирается отравить!
Мелина дрожала и от волнения, и от холода. Она забыла надеть халат. Камилла притянула ее к себе и стала растирать ей спину.
— Ты совсем продрогла, иди оденься! Давай положим письма на место и не будем подавать вида, что мы что-то знаем, ладно? Когда мама придет поцеловать тебя на ночь, веди себя как обычно! Обещаешь, Мелина?
— Обещаю! — сказала девочка. — Я целую неделю делала вид, что ничего не знаю… Главное — ты нас не выдай!
Камилла посмотрела на девочку и внезапно ощутила прилив нежности. Впервые она почувствовала к этому ребенку с красивыми, слишком большими для ее симпатичного кошачьего личика синими глазами, глубокую привязанность, усиленную искренним желанием позаботиться о ней, защитить. Смириться с появлением Мелины в семье оказалось для Камиллы непросто. Ей захотелось попросить прощения за свое поведение, часто авторитарное, и за свою подозрительность.
— Мелина, я не хочу, чтобы ты чувствовала себя несчастной. Знай, я люблю тебя, как родную сестру! И когда ты поступишь в коллеж, я буду о тебе заботиться! Никто не сделает тебе больно!
Мелина слушала ее с открытым ртом. Ее чувства к Камилле были сложными — нечто среднее между уважением и восхищением. Она с первого дня своего появления в семье ощущала, что приемная сестра относится к ней с недоверием. Однако девочка еще в приюте привыкла к тому, что бывают друзья и недруги, и у нее развилась поразительная способность приспосабливаться к обстоятельствам. Она бессознательно копировала поведение человека, с которым общалась, и отражала питаемые к ней чувства, словно зеркало. Неожиданные слова Камиллы нашли путь к ее сердцу.
— Я тоже тебя люблю, Камилла! И потом, у нас теперь есть общий секрет! Один на двоих! И ты права: мы не будем говорить о письмах при родителях.
Камилла и Мелина торжественно пообещали друг другу хранить секрет и, прислушиваясь, не раздастся ли шум в вестибюле, вышли из родительской спальни. Камилла повернулась к сестре и, приняв такой серьезный вид, что Мелина прыснула, сказала:
— Я точно знаю, что нам нужно сделать! В такой ситуации другого выхода просто нет. Вот мой план. Первое: ты пойдешь и наденешь халат, иначе окоченеешь от холода! Второе: чтобы показать, что мы ничегошеньки не знаем об этой истории с письмами, мы испечем шоколадный торт, огромный, с тонной крема!
— Браво! — зааплодировала младшая. — Я согласна!
И она побежала в свою комнату одеваться. Буквально скатившись по лестнице, она ворвалась в кухню, где Камилла уже доставала с полки тетрадь матери с кулинарными рецептами. Вскоре по всему дому разносился звон кастрюль и стук ложек, сопровождаемые хрустальным смехом двух сестер, которые наконец помирились, по-настоящему подружились.
Мари и Адриан вернулись домой нескоро. После мессы Жан-Батист Канар пригласил их на аперитив в кафе «Сюдри». Семья Дрюлиолей, закрыв свой магазин, направилась туда же. Словом, через какое-то время в кафе собралась веселая компания, с удовольствием поднимавшая бокалы за здоровье семьи Меснье. На смену подозрительности и сомнениям в сердца жителей городка возвращались добрые чувства, к которым примешивались угрызения совести.
Сидящая тут же Нанетт наслаждалась происходящим. Она давно отказалась от спиртного и очень удивилась, обнаружив в своей руке бокал с белым полусладким вином.
— Что ж, за такую замечательную мессу грех не выпить! — сказала она Мари, которая сидела рядом с ней. — Дельно говорил господин аббат, моя курочка!
— Да, дорогая Нан! И я последую его совету — буду сжигать эти письма сразу, если они еще будут приходить!
— И мы все тоже, Мари! — подхватила Жаннетт.
Никто не знал, кто отправлял эти клеветнические послания и зачем… Единственное, в чем не было сомнений, — это делалось из желания навредить семье Меснье, однако их автор потерпел поражение. С этого дня доктора и его супругу стали уважать и любить больше прежнего. И, ко всеобщему облегчению, вскоре письма перестали приходить в Обазин.
Однако страдания, причиненные этими анонимными посланиями, забылись не сразу. Мари и Адриан чувствовали себя оскорбленными в самых лучших чувствах. Их щедрость, доброта и гуманность не только были поставлены под сомнение, но и испачканы этой подлой клеветой. Когда их беспочвенно обвинили в дурных поступках, это было больно, но труднее оказалось пережить предательство тех, кто счел их способными на такое. Чета Меснье ощутила на себе всю тяжесть общественного осуждения, а такое не забывается!
Это весьма прискорбное дело так и не получило логического завершения, поскольку личность недруга установить не удалось. Адриан и Мари часто задавались этим вопросом, но безрезультатно. Зато большим утешением после этого трудного в их жизни периода стало сближение Камиллы и Мелины. Судя по всему, отныне девочек связывала искренняя и крепкая дружба.
— Еще одна тайна! — сказала Мари мужу однажды вечером. — Счастье, что они ничего не знают об этих ужасных письмах!
Июль 1949 года
Мари любовалась видами, мелькавшими за окнами автобуса, буквально пять минут назад выехавшего из Обазина. Коррез снова красовался в одеянии из ярко-зеленой листвы, луга с густой и еще мягкой травой нежились под лучами летнего солнца. Тут и там в тени старых деревьев с раскидистыми кронами отдыхали коровы. При виде них Мари улыбнулась. Она вспомнила о сыне, занявшемся разведением скота. Ему этот буколический пейзаж непременно бы понравился.
«Как хорошо! — сказала она себе. — Завтра я снова его увижу! Увижу Поля и всю его семью! Подумать только, их крошка Люси уже ходит сама, и это в год и два месяца!»
Эта поездка обещала стать радостным событием. Мари решила устроить себе недельные каникулы. Брив был первым пунктом в ее маршруте. Адриан остался в Обазине, чтобы с помощью услужливой Жаннетт Канар присматривать за Нанетт. Камилла и Мелина, которых пригласила в гости Лизон (молодая женщина всегда с распростертыми объятиями встречала всех членов своей большой семьи), еще в прошлое воскресенье уехали в «Бори». Мари же решила навестить Матильду, которая давала о себе знать очень редко.
«Она удивится, увидев меня! — думала Мари. — Если бы я ее предупредила о своем приезде, она наверняка отменила бы всех клиенток, чтобы побольше времени провести со мной».
Из всех детей Матильда реже других бывала в Обазине и никогда не писала писем. С недавних пор, когда в ее салоне появился телефон, она стала изредка звонить матери, но разговоры эти были такими короткими, что Мари каждый раз расстраивалась. Матильда никогда не рассказывала о своей жизни, словно расстояние между Бривом и Обазином являлось непреодолимой границей между ее миром и миром матери. Она словно бы ограждала себя секретами…
Поэтому Мари не терпелось увидеться с дочкой. Она рассчитывала провести ночь в Бриве, а утром сесть на поезд до Лиможа, откуда можно было добраться до Шабанэ.
«Мой Поль ждет меня с нетерпением, как он сам сказал. — Мари улыбнулась своим мыслям. — Если верить последнему письму Лоры, на ферме уже многое сделано, и теперь дом наверняка сияет, как новая монетка!»
Мари очень хотелось поскорее оказаться в «Бори». Она пообещала себе, что непременно сводит Камиллу и Мелину в Волчий лес и покажет источник, который местные старики считают чудотворным.
«И я смогу вдоволь поиграть с моими внуками! Пьер тоже начал ходить и теперь бегает по всей усадьбе!»
Членов семьи все прибывало, однако Мари, даже будучи уже пять раз бабушкой, оставалась очень красивой женщиной. Вот и сегодня, за несколько минут до отъезда, супруг сделал ей очередной комплимент: «Дорогая, как же ты хороша! Мне очень повезло! И это новое платье тебе удивительно к лицу, и соломенная шляпка… Хм, я буду ревновать, зная, что ты в Прессиньяке! Фирмен Варандо обязательно станет к тебе приставать, как только тебя увидит!»
Польщенная и счастливая оттого, что Адриан смотрит на нее с любовью, Мари поцеловала его — слишком торопливо, по мнению супруга, — но рейсовый автобус уже остановился на площади. На прощание они улыбнулись друг другу, и Мари побежала, как девушка, которая боится, что автобус уедет без нее.