Волей-неволей родным и знакомым пришлось благословить в дорогу юное создание. К концу второго дня конная линейка доставила девушку в нужный аул.
Телетль в ту пору представлял собой довольно крупный населенный пункт, но, в отличие от других аулов, в нем была только одна улица, к тому же настолько узкая, что встречные арбы не могли так просто разъехаться.
Линейка остановилась у дома начальника участка. Девушку поразили образованность начальника Ибрагима Амирханова и чрезвычайно привлекательная внешность его супруги – Бийке. Попав в гостеприимную семью, Лидия совсем успокоилась.
Школа оказалась новой постройки, из тесаного камня, состояла из двух комнат. Благодаря усердию начальника участка школа заработала, и к концу года дети, к удивлению родителей, более-менее сносно могли на бытовом уровне говорить по-русски. Научились они также читать и писать.
Когда наступило лето, Лидия собралась домой. Дети провожали ее до последней сакли аула и остановились перед крутым спуском к «Царской дороге». Лидия Георгиевна прощально махала им платочком, время от времени утирая слезы. Более в Телетль она не приезжала.
На то имелась весьма уважительная причина. Года за три до описываемых событий семья Ивановых каждое лето отдыхала в Кисловодске. Здесь Лидии Георгиевне случилось встретиться с молодым человеком, назвавшимся Павлом Павловичем Каннингом. Выяснилось, что он приехал из Калуги подлечиться и отдохнуть. Девушка из Темир-Хан-Шуры произвела на Каннинга неотразимое впечатление. Он предложил ей руку и сердце, но получил отказ. И только лишь после телетлинской эпопеи Лидия дала согласие на брак. В связи с этим вся семья Ивановых покинула Дагестан и переехала в Калугу…
Вера Петровна снова напомнила мне о своем возрасте, плохом здоровье и что вряд ли ей удастся завершить написание книги.
«Хорошо бы, – писала она, – если бы мы увиделись в Москве, и я Вам вкратце сообщила бы о судьбе темир-хан-шуринки после переезда в Калугу».
Дочитав письмо, я сказал себе, что в жизни Ивановой, посвятившей один год детям горцев, ничего выдающегося нет. Таких «кавказских пленниц» в Дагестане в советский период – пруд пруди, на всех у меня сил не хватит. Однако решил, что, будучи в Москве, непременно встречусь с В. П. Некрасовой.
Почтмейстер Темир-Хан-Шуры Георгий Иванов с дочерью Лидией
Так и вышло. Оказавшись в столице, я договорился с Некрасовой по телефону, и мы встретились у Библиотеки им. В. И. Ленина. Вера Петровна оказалась невысокого роста, худенькой, изможденной женщиной с потухшими глазами. Записывать, что она говорила, не было возможности. Я все приказывал себе: «Запоминай, Булач, запоминай!». Более часа мы торчали на улице. Я удивлялся, как Веру Петровну держали ноги. Расставаясь, она поцеловала меня в лоб и помахала худенькой рукой. А я уехал в аэропорт.
И вот тороплюсь пересказать читателю историю, которую Вера Петровна доверила как завещание. Вот она.
Лидия Иванова и Павел Каннинг
…Из Лондона в Санкт-Петербург прибыла леди Каннинг с сыном. Ночью юноше стало худо. Разбуженная прислуга сообщила, что в соседнем номере остановился с семьей профессор медицины господин Парубский. Доктор оказался настолько любезен, что без всяких церемоний отправился к больному, а осмотрев его, объявил, что у сына леди двустороннее воспаление легких. На следующий день в Лондон полетела телеграмма о случившемся. Потянулись тревожные дни, и все это время профессор был занят неожиданным пациентом, которого в конце концов поставил на ноги.
Перед возвращением в Англию леди Каннинг и ее сын нанесли визит Парубскому и его семье. Во время встречи произошло непредвиденное. Молодой лорд с первого взгляда влюбился в одну из дочерей профессора – Анну Александровну. Поняв, что это серьезно, леди чуть не потеряла сознание, но сын настаивал на своем, и в Лондон полетела вторая телеграмма, испрашивающая разрешения сыну жениться на русской девушке. Как и ожидалось, отец юноши, лорд Каннинг, счел затею сына временным помешательством и требовал немедленного возвращения семьи на родину. В противном случае, говорилось в телеграмме, у него не будет сына.
Тогда юноша принял новую веру и женился на Парубской. Через год у них родился сын, которого окрестили Павлом. Мальчик оказался чрезвычайно любознательным. Во время учебы в шестом классе он привязался к своему гимназическому учителю К. Э. Циолковскому, бывал у него дома и по возможности старался быть ему полезным. Наш герой получил образование и сделался владельцем аптеки. Вот тогда-то Павел Каннинг ездил на лечение в Кисловодск, где и завязался у него роман с темир-хан-шуринкой Лидией Ивановой…
Вот, собственно говоря, и весь рассказ, услышанный от Веры Петровны. Я надеялся, что из переписки с Некрасовой узнаю, как события развивались дальше. Но вскоре получил известие о кончине калужанки. На всякий случай обратился в музей истории космонавтики им. К. Э. Циолковского в Калуге. Ученый секретарь музея Н. Г. Белова переслала мне воспоминания самой Лидии Георгиевны, из которых я сделал следующую выборку:
«Константин Эдуардович Циолковский считал Павла Каннинга своим другом. У него среди инженеров, врачей и демократично настроенных калужан имелись друзья. Некоторые из них жертвовали деньги, чтобы Циолковский мог приобрести материалы для своих моделей. Делал это и мой супруг. Революционно настроенные друзья Циолковского Доброхотов и Авилов часто спасались от полиции в нашем доме. Муж организовал книжный склад, куда Константин Эдуардович сдавал для продажи свои научные брошюры и книги. А разговоры в доме часто шли о ракетах, дирижаблях, о межпланетных путешествиях. Многие, – жаловался Константин Эдуардович, – считают меня фантазером и смеются над моими работами. Вот Павел Павлович верит в мои идеи, за это я его люблю.
К. Э. Циолковский переписывался с зарубежными учеными, хотя не знал иностранных языков. Всю переписку на французском языке вела моя сестра – Валентина Георгиевна Иванова, переехавшая с нами в Калугу из Темир-Хан-Шуры. Умер мой муж, Павел Каннинг, в 1919 году от тифа во время работы в военном госпитале, заразившись от больных».
Получил я письмо и от внука основоположника космонавтики А. Костина. Он также утверждал, что его дед и Каннинг были близким друзьями. Лидия Георгиевна и ее сестра Валентина часто импровизировали на рояле для моего деда, писал он.
В 30-е годы прошлого века Лидия Георгиевна была сослана, находилась на грани смерти и лишь в середине 50-х годов благодаря хлопотам родственников Циолковского вернулась в Калугу, получила уголок для жилья, где и умерла в 1963 году…
Из воспоминаний самого Константина Эдуардовича я счел нужным выписать следующее: «В 1914 г., весной, до войны меня пригласили в Петроград на воздухоплавательный съезд. Сопровождал меня, – пишет Циолковский, – мой друг Каннинг…»
В этой дружбе, конечно же, свою роль сыграла Лидия Георгиевна, урожденная Иванова. Хотя жизнь иногда оборачивалась к ней мачехой, но прожила она ее достойно.
Я всегда буду хранить память о Вере Петровне Некрасовой. Она помогла мне протянуть незримую нить между Темир-Хан-Шурой и Калугой. Мир праху ее!
Зубайрижат
Жил в Кумухе богач Качал-Али. Ему, говорят, принадлежала третья часть села. В Анди у него имелась мастерская, в которой изготавливали кавказские бурки.
Высокому, мощного телосложения Качал-Али ничего не стоило влюбить в себя одну местную красавицу. Он обещал озолотить ее, если она родит сына. Но андийка родила дочь. Женился на другой. Снова дочь. Еще два раза попытал счастье Качал-Али, пока андийцы не начали роптать и хвататься за рукоятки кинжалов.
А ведь сын-то у казикумухца на родине имелся. Звали его Магомедом. Им богач был очень недоволен. Дело в том, что Магомед вместо того, чтобы пойти по стопам отца и сделаться коммерсантом, ударился в науку. Изучал фарси, турецкий и арабский языки. Выписывал газеты, журналы и книги из Каира, Стамбула и Тегерана. Все это хранил под замком в больших сундуках, чтобы разгневанный отец не вздумал сжечь его богатства.
И еще одну волю Качал-Али не исполнил Магомед. Отец говорил: «Женись только на рослой девушке». А сын взял – не нарочно, а по любви – Ажу, невысокую, да еще необразованную. У Магомеда родилась дочь, которая, как и Ажа, ростом не удалась. Но, когда старик увидел, какой красивой растет внучка Зубайрижат, сердце его смягчилось. Но ни дедушке, ни отцу не удалось долго любоваться своим сокровищем. Умерли они.
А Зубайрижат стала самой желанной невестой не только в Кумухе, но и, пожалуй, во всей Лакии. Беленькая, голубоглазая, с небольшим ротиком, слегка орлиным носиком, который шел к ее лицу, каштановыми бровями, изящными руками – такой ее запомнила родственница Зубайрижат, а моя знакомая Шамсият Алиевна Абдуева. Кстати, она же рассказала один случай, происшедший в Тифлисе много лет назад с нашей героиней.
Шли они по улице, направляясь на площадь Руставели. Навстречу два грузина. Один из них, обращаясь к Зубайрижат, восторженно произнес: «Ах, какая красавица!», а на Шамсият, юную девушку, он даже не обратил внимания. Зубайрижат, отвернувшись от нахала, буркнула: «Ухладивуй! (Чтобы ты сгинул!). Мне 50 лет, а он – «красавица». При этих словах сама улыбалась, чрезвычайно довольная.
Жила Зубайрижат в Тифлисе со своим мужем Магомед-Саидом, человеком также невысокого роста, плотного телосложения, со спокойным, мудрым лицом, знатоком многих притч, рассказов, сказок и легенд, что делало его желанным и дорогим гостем при встрече земляков, в компаниях или, скажем, на свадьбах.
Магомед-Саид владел собственной мастерской в центре Тифлиса. Имея золотые руки, он жил на широкую ногу и исполнял любые капризы своей милой супруги. А Зубайрижат, видимо, знала себе цену: гордая, высокомерная, колкая на язык, терпеть не могла возражений, с чьей бы стороны они ни исходили. Нередко капризничала она без всякого повода. В то же время была находчивая, не лезла в карман за словом и там, где другой растерялся бы, могла так ответить, что изумляла даже знавших ее людей.