Оказалось, что Мурад и Джаминат должны выступить на свадьбе. Когда дженгутаец прибыл, его усадили на самое почетное место. Он был одет, в отличие от других, в шелковые шаровары и курил чубук. Началось состязание. Джаминат «проехала» по адресу шаровар и чубука, которых «в наших краях не надевают и чубук не курят». Публика бурно проявила симпатии к своей любимице. Настал черед Мурада. Он ответил четверостишием:
Сене турасан, гызы
Дарай – дурайлар гийип,
Буда тербенедир, гызы
Аллух яндырсын суюнуп
По возгласам и шуму публики стало понятно, что гость превзошел Джаминат. Хочу высказать такую деталь. В нашей семье за игру и пение деньги брать считалось зазорным, но от подарков не отказывались. Музыке и пению мы были преданы безотчетно. Моя тетя, Нияр-ханум, страдала головными болями. Док тора говорили – мигрень. В таких случаях ее голова была обвязана, она ахала, охала, лицо белым-бело, впечатление такое, что через пять минут ее не станет. Все вокруг нее носятся, на голове компрессы меняют, дают нюхать нашатырный спирт, обмахивают веером.
Вдруг прибегает мальчик из Ортааула и, задыхаясь от бега, говорит:
– Тетя Нияр-ханум! У нас свадьба. Отец сказал, что без тебя никак нельзя обойтись!
Тетя срывается с места, мечется по комнатам с криком: «Где мои чувяки, где гульменди, скорее тащите… Стойте, стойте, кто сказал, что я больна, к черту повязку, подумаешь, мигрень! У людей раз в сто лет выпало счастье отпраздновать свадьбу…».
Приходила счастливая, что доставила радость людям своим пением, и в то же время вся опустошенная, разбитая физически, с подарками, которые тут же раздавала тем, кто оказывался под рукой.
Однажды, когда она жила в Темир-Хан-Шуре на Дербентской улице, за Нияр-ханум губернатор прислал фаэтон. Оказывается, из Турции приехал вельможа. Просят оказать честь своим приходом. Нияр-ханум поехала не одна, прихватила с собой двоюродную сестру Джаван.
От пения тети турок пришел в восторг, а когда она исполнила марш под названием: «Турецкий паша идет в мечеть», гость вскочил со своего места и со словами: «Какой голос! Какая женщина!», – стал головой биться о стенку. На прощание настоял, чтобы Нияр-ханум приняла в подарок большое золотое кольцо с арабской вязью.
Редкий снимок: Барият Мурадова с матерью Бала-ханум
На следующее утро тетя передала кольцо жене губернатора, при этом сказав: «Вчера ваш гость настоял, чтобы я приняла это кольцо. Он был пьян. Теперь, когда, наверное, пришел в себя, может, начнет раздумывать, а заявить об этом, наверное, постесняется. Передайте, пожалуйста, кольцо хозяину». Губернаторша так и поступила. Турок, как бы в ответ, в шелковом мешочке прислал дорогой перстень.
Добавлю, что свое пение моя тетя сопровождала игрой на гармони. Умерла она в 1937 году. Ее сестрой была Бала-ханум – моя мать.
Героические песни, которые исполняла Нияр-ханум, она не использовала. Репертуар мамы состоял из шуточных вещей. Как и сестра, Бала-ханум играла на гармони.
В конце XIX века Дагестан посетило несколько этнографов. Будучи в Нижнем Дженгутае на народном празднестве, русские обратили внимание на Бала-ханум и Нияр-ханум, у которых были на редкость красивые голоса. Этнографы сумели уговорить девушек приехать в Петербург. Они решили записать голоса моих родственниц. В 1900 году, а затем в 1905 году они ездили в Петербург, и их голоса были записаны на граммофонные пластинки. Добавлю, что сестры ездили не одни. С ними находился наш сельчанин бубнист Тонку-Ахмед.
Перед их приездом в Петербург произошел такой случай. В Порт-Петровск сестры и их спутник ехали на фаэтоне, не говоря никому, куда и зачем держат путь. Приехав туда, они к своему ужасу носом к носу столкнулись с алимом Бадавикади Бугленским. Тот спросил:
– Как вы здесь очутились?
– Скончался близкий родич, – отвечали Нияр-ханум и Балаханум, – идем соболезновать.
– Богоугодное дело делаете, – произнес Бадави-кади, – идите, поплачьте. Я тоже по этому случаю приехал.
Через полчаса выяснилось, что, оказывается, этнографами для записи был приглашен и сам Бадави-кади.
– А я знал, на какие «соболезнования» вы шли, – смеясь, сказал сестрам алим из Буглена.
…Четвертым ребенком Мурада после Татама, Нияр-ханум и Бала-ханум была Апу-ханум. Красивая женщина. Она не пела, зато отменно танцевала. Когда Апу-ханум выходила в круг, все остальные превращались в зрителей. Еще она умела ворожить. Ее сватали за генерала-дагестанца. Ей шел семнадцатый год. Хотя партия была чрезвычайно выгодная, но, так как жених имел перезрелый возраст, девушка отказалась выйти замуж. Апу-ханум ушла из жизни в 30 лет. Это случилось, когда в Дагестане полным ходом шла гражданская война.
Наша Барият
Наша бабушка, жена Мурада, Зазав, также была наделена талантом музыкантши: играла на гармошке и пела, но не для публики, а дома, для своего удовольствия, хотя не уступала ни одной гармонистке из нашего Дженгутая…
Зазав вышла из богатой семьи Минатуллы-Гаджи. Может, поэтому бабушка считала зазорным перед посторонними играть на гармони и петь песни. Мне было лет семь, когда Зазав умерла в возрасте 60 лет в 1921 году.
Наш дед, Мурад, протянул на десять лет больше.
Теперь расскажу о моем дяде Татаме. Он был немного избалован тем, что, во-первых, в семье оказался самым младшим, а трое старших – все девочки. Поэтому ему много позволялось.
С самых ранних лет Татам играл на агачкумузе. Любовь к этому народному инструменту он не растерял до конца жизни.
У него тоже с раннего возраста проявился талант к стихосложению. Скажем, станцует с девушкой и тут же спонтанно произнесет куплет. Станцует с другой – снова стих сочинит. Поэтому желающих с Татамом пройти круг красавиц бывало предостаточно. Каждой хотелось узнать, что же скажет о ней ладно сложенный балагур и стихотворец.
Тэтам Мурадов
Татам сочинял мелодию. Одна из первых была на такие слова:
Ох, бий, Илах, Ялагъ —
Нетме яндырдын мени?
Мени Яндьгрган гимик
Аллах яндырсын сени…
Музыкой увлекался настолько, что забывал обо всем на свете. Со временем Татам так наловчился, что на гитаре и балалайке наигрывал дагестанские народные мелодии.
Рост он имел средний, в молодости был худым, а с возрастом пополнел. Глаза карие, крупные, щеки постоянно красные.
Девушки подшучивали над ним: «Татам, как ты делаешь румянец? Не мажешься ли?». Дядя на эти слова почему-то очень обижался и говорил так: «Если бы вы были мужчинами, я бы вам показал, как я «мажусь»!
В еде Татам был абсолютно не привередлив. Что подадут, то и ел.
В 1923 году он из Буйнакска переехал в Махачкалу и на фабрике III Интернационала организовал духовой оркестр, драматический кружок, хор, кружок танцев, струнный оркестр. И все это за грошовую зарплату. Если бы даже его лишили зарплаты, уверена, он бы ради искусства не ушел с фабрики.
Там же он сочинил три пьесы. Первая называлась «Несчастный кади». Сюжет развивался следующим образом. Кади в качестве служанки берет к себе сиротку. Вскоре девочка догадывается о замыслах старика, убегает от него, облачившись в мужской костюм. Оказывается в стане чабанов. Они принимают ее в свой круг, не подозревая, кто она такая. Впоследствии один из чабанов угадывает секрет, влюбляется в нее. Тем временем кади ищет беглянку, находит и с помощью нукеров возвращает ее. Девушка в песне выражает свое горе. В это время представители женотдела находят и освобождают пленницу, а поработителя примерно наказывают.
Спектакль шел в клубе горянок. На первой постановке роль кади играл Басир Тагиров, а чабана – Абдурахман Тагаев. По ходу пьесы представитель женотдела спрашивает у «чабана»: «Что надо делать с таким человеком?» «Чабан» Абдурахман отвечает: «Вот что надо делать» – и наносит звонкую оплеуху «эксплуататору».
Бедный Тагиров от неожиданности так сильно прикусил язык, что упал в обморок, отчего публика пришла в дикий восторг, повскакала на ноги и долго не отпускала участников спектакля.
Тут только оглушенные от успеха артисты заметили, что изо рта «классового врага» льется кровь…
Впоследствии роль чабана исполнял дядя Татам, а сироту – я. Трагедия начиналась с того, что я подметала комнату и пела. С этой вещью мы выступали в аулах. Бесплатно. Играли под открытым небом. Зрители устраивались на крышах домов, а дети – на деревьях, так как на майдане яблоку негде было упасть.
Публика очень остро реагировала на наши реплики. Хохот, шум, свист, а тут вернувшиеся с поля коровы мычат.
Мужья на жен кричат: «Эй, марш домой, а то у коровы вымя лопнет!»
Им женщины отвечают: «Ну да! Мы – домой, а вы здесь останетесь веселиться?!»
В третьей пьесе девушку Умукусюм любит бедняк (Татам). Ее родители за большой калым выдают красавицу за старика – богача. Пьеса была насыщена музыкой, это давало возможность дяде играть на рояле, гитаре, что здорово действовало на чувства зрителей. Виртуозно играл на рояле еще армянин Левон Вартанов, на таре и кеманче – Абрамянц. Был еще бубнист Тер-Семенов. В спектакли привлекались русские девушки и еврейки, владевшие кумыкским языком.
Мы настолько увлекались игрою, так входили в роли, что я первая начинала плакать по-настоящему, ко мне как бы не понарошку «подключались» Мария Щербатова, Зоя Эльсон, Женя Тер-Семенова. Поют и плачут…
Друзьями Татама Мурадова были в первую очередь Темирбулат Бейбулатов, он специально приходил, чтобы слышать пение дяди. Человек, отвечающий за дагестанскую культуру, Юсуп Шовкринский называл его «Дагестанским Шаляпиным» или «Наша гордость». Татама он любил не только как певца, но и как человека. Постоянным гостем в нашем доме бывал Багав Астемиров. Наш дом находился рядом с обкомом партии. Стоило дяде репетировать какую-нибудь партию, как одно из окон обкома партии открывалось, и оттуда то ли просили, то ли требовали, чтобы мы закрыли свои окна, так как невозможно вести заседание – слушают пение Татама.