Она долго не соглашалась, боясь отказа, вероятно, предполагая это. Но я, хотя и знал о фальшивости убеждений многих чиновников, наивно предполагал, что не до такой же степени. Но маму даже не пустили в обком (помнится, она просилась на прием ко второму секретарю), а на письменное заявление, отправленное по почте, не было никакой реакции. Мы с ней больше к этому вопросу не возвращались. И я ни разу не посмел в качестве еще одного аргумента при наших дискуссиях вспомнить этот эпизод.
Больно вспоминать, но я должен рассказать это для читателя, если он хочет знать, каким сильным человеком была моя мама. Я думаю, что так мог себя вести только необычайно сильный человек. Она умерла на руках у всей нашей семьи в 1981 году. Она знала, что умирает, и мы это знали, но ничего нельзя было поделать, медицина не могла помочь, а оперироваться в призрачной надежде на выздоровление мама не захотела. Мы подолгу беседовали с ней последние два месяца, как будто никогда до этого у нас не было для этого времени. Последнюю неделю я метался по всему городу в поисках кислородных подушек, которые облегчали немного ее состояние: одна подушка – на полдня. До последней секунды мама была в полной и ясной памяти и говорила с каждым из нас, кто собрался вокруг ее постели. Последние слова, которые она вдруг совершенно неожиданно произнесла, были: «Может, я что-нибудь делала не так?» – и она вопросительно, с надеждой посмотрела на меня. «Ты все делала правильно, мама», – ответил я и благодарю бога, что у меня нашлись тогда эти слова. «Ну и хорошо», – умиротворенно произнесла она. И через несколько секунд ее не стало.
Каждый сын хотел бы рассказать о своей необыкновенной маме. Я – тоже. Но у меня вроде не было до сих пор для этого морального повода, хотя я только и делаю, что уже больше тридцати лет рассказываю со страниц печати о самых разных людях. Но теперь я рассказал о своей маме хоть малую толику, потому что меня попросил об этом известный у нас в Дагестане педагог и краевед из Буйнакска Булач Имадутдинович Гаджиев, который готовит очередную свою книгу. Для этой книги мои строки о маме. Спасибо Вам за это. Далгат Ахмедханов».
Помнят ее в Гочобе
В конце девятнадцатого столетия плотник Александр Иванович Крупнов из деревни Озерки Арзамасского уезда Нижегородской губернии в поисках работы обошел пол-России, пока свой выбор не остановил на Темир-Хан-Шуре. Здесь со своей семьей он прожил 20 лет. Как-то во время строительных работ ураганный ветер сбросил его с высокой крыши на мостовую.
Остались шестеро сыновей. Все они выросли настоящими людьми. Во время Отечественной войны полковник Леонид Крупнов командовал дивизией. Машинист Александр Крупнов был одним из первых стахановцев на железной дороге. Старший лейтенант Федор Крупнов имел в подчинении роту, полностью ставшую отличником боевой и политической подготовки. Остальные трое братьев Крупновых, Дмитрий, Андрей и Иван, были так молоды, что еще не определились.
Все шестеро братьев остались на той войне. Все они настоящие герои. Все они родились и ушли защищать Родину из Буйнакска. Погибли, пропали без вести. Старшему из них в 1945 г. было бы 34 года, младшему – 19 лет. Еще не вкусили ни любви, ни ласки, ни настоящего внимания.
Вот в такой славной семье жила и росла племянница Крупновых Т. Н. Тарарина. После десятилетки Татьяна Николаевна окончила краткосрочные курсы и в 1928 г. попала в Дагестан. Ее направили в аул Гочоб Чародинского района. И сегодня нелегко туда добираться, а представляете, как было 70 лет назад!
Из Буйнакска Татьяна Тарарина выехала на линейке. Спутниками оказались такие же, как и она, молодые люди – окулист Дина Пацай, хирург Михаил Нагорный, терапевт Алексей Бойко.
До Гуниба добирались трое суток. На подъемах лошади не хотели двигаться, били копытами, требуя отдыха. После Гуниба пришлось идти пешком. Ночевали, где заставала темень.
В одну из таких ночевок, когда в золе пекли картошку, из темноты выплыл бородатый горец, бросил в костер сухие дрова и поинтересовался: «Кто вы?»
– Учителя, врачи, – был ответ.
– Иншалла! – произнес горец и так же внезапно, будто привидение, исчез в темноте.
В Гочоб добрались, когда на востоке румянилась заря. Путешествие закончилось благополучно. Новое место потрясло Татьяну Николаевну: плоские крыши, а за аулом – хребет, вершины которого в белых папахах из снега, ниже – альпийские луга, сосновый лес, в общем, красота неописуемая.
Приезжей определили саклю. Печка, крошечное окно, за которым бились под ветром голые ветки дикой яблони, было затянуто бычьим пузырем. Всю ночь на потолке что-то грызла неугомонная мышь. Хозяйка, до времени увядшая горянка, оказалась доброй-предоброй женщиной.
На рассвете следующего дня раздавался красивый голос муэдзина с минарета белостенной мечети, зовущий аульчан к утренней молитве.
Советскую власть представлял бывший пастух Магомед Габичало, человек в годах. Секретарь сельсовета Омаров также сносно понимал русскую речь. Таких в Гочобе оказалось четверо горцев. Эти четверо и стали первыми учениками Тарариной в ликбезе.
Школа располагалась через улочку от сакли новой учительницы. Окна также были затянуты бычьим пузырем, поэтому даже в полдень, как в пещере, классы тонули в полумраке.
С приходом Татьяны Николаевны зазвенел школьный звонок. В школу она пришла с волнением, если не сказать, в замешательстве, хотя и планы уроков были написаны, и мысленно прокручивала, с чего начнет первые свои часы. К своему ужасу, Татьяна Николаевна обнаружила, что дети не знают ни одного русского слова.
Однако она не собралась бежать из Гочоба и не опустила руки. Тарарина сразу поняла одну азбучную истину: хочешь, чтобы к тебе шли люди, сама иди к ним. И два-три месяца молодая учительница с помощью хозяйки и учеников терпеливо овладевала аварским языком. Только теперь можно было приступить к работе в 4-х классах по методике А. Бокарева: «Преподавание русского языка в национальной школе».
Первый урок ушел на ознакомление учащихся с предметами, которые окружают ребенка в классе, во дворе. Второй урок – экскурсия по селу. Третий – на мельницу, стоявшую на Кара-Койсу. Эта была причудливая мешанина из обрывков знаний. И каждый день повторение пройденного. Учили слова: «на», «возьми», «принеси», «отнеси», «что это?», «это мел»… Далее – составление примитивных предложений. Считай: и по требованию программы, и, представьте, для забавы. Очень помогали наглядные пособия, нарисованные самой учительницей.
Будем откровенны: планы уроков Тарарина не писала. В гочобских условиях они превращались в пустую формальность. Это задумано на сегодня, а урок пошел, покатился по другой колее. Скажите, пожалуйста, каким пунктом, какого плана можно отметить, обозначить, что сегодня я сумела повернуть к себе такого ребенка?
А тут еще – на весь класс несколько букварей. Картинки в них неразборчивые, какие-то пятна. Тетрадей нет, туго и с карандашами. Пусть никто не думает, будто я сгущаю краски. Так и было.
По ее просьбе из Гуниба прислали чернильный порошок, перья, ручки. В следующем году впервые в Гочобе люди увидели парты. Дети даже на перемену не хотели уходить: до чего же удобно сидеть на них! Сколько поколений учащихся не только у мулл, но и в светских школах в 20–30-е годы провели уроки на корточках, на коленях… «Учебниками» были рассказы учителя и его нарисованные на доске или на клочках бумаги картинки. Наверное, я не преувеличу, если скажу, что в культурной революции Гочоба великую роль сыграла Т. Н. Тарарина.
В субботу не учились. Это было к лучшему: можно было посидеть дома, заняться по хозяйству: мало ли забот у молодой женщины. Татьяна Николаевна со своими учениками возила на ослах навоз на участки, полола, косила. Сельчане удивлялись: надо же – горожанка, а ведет себя, будто родилась в Гочобе. И говорит на их языке, не брезгует никакой работой.
Цену труду она знала не по книгам. С тринадцати лет пошла работать на Буйнакский консервный завод. Работала в ночную смену, а днем училась. Школу окончила с отличием, училище – с красным дипломом. Любовь к труду не однажды выручала Татьяну Николаевну в жизни. Эта любовь сыграла большую роль и в дальнейшем.
Тысячи причин выдумывали тогда в аулах родители, чтобы не пускать девочек в школу. Но Татьяна Николаевна не отступала. Слушали ее дети, да и взрослые тоже, как завороженные. Особенно поражало слушателей то, что она, русская, знала все тонкости местного языка. И люди потянулись к ней. Было на то основание. Жили-то как? Сакля разделялась на две части. Зимою в одной половине жили люди, в другой – скот. Пришлось доказывать, что скот холода не боится, даже в России, где морозы покрепче, держат его на улице. Поддались уговорам. Меньше болеть стали дети.
Татьяна Николаевна учила матерей расчесывать волосы, заплетать косы и завязывать бантики. Сколько радости было по этому поводу! Не надо дагестанцев тех лет рисовать фанатиками. Ничего подобного. Люди всегда стремятся к свету, к красоте. А Татьяна Николаевна учила детей горцев этим тонкостям, а родителям детей показывала, как лучше оформлять комнату, заправлять постель, стирать белье.
Почему я об этом пишу? Вспомнить страшно. Устроят в земле яму, запустят туда воду – что-то вроде ванны. Забросают в такую «ванну» грязное белье, «замесят», затопчут ногами, прополощут, высушат и натянут на себя до следующего раза. В некоторых саклях стоял такой дух, что, казалось, вот-вот потолок вышибет. Люди привыкли к этому и не замечали. Обычай этот с приездом долго не удержался.
Но и Тарариной было чему учиться у сельчан: верности слову, совестливости, взаимопомощи, гостеприимству, воздержанности, культу женщины – матери, ежедневному пятикратному молению и держанию уразы.
В 1929 году открылся кооператив. Событие! Шутка ли: в Гочобе стали продавать керосин, мыло, муку, спички, крупу, ситец, ложки, вилки, кастрюли! Хозяйственное мыло Татьяна Николаевна возвела в культ. Люди стали вступать в местный кооператив, чтобы приобрести его – иначе ведь не достанешь.