– Это правда; но сегодня утром я получила от нее другое письмо, которое изменило мое решение. Я поеду сегодня.
– Ты удивительно непостоянна, Дженни. Значит, ты не хочешь отдать мне Юдио.
– Мне очень жаль отказывать тебе, но я право не могу обойтись без нее.
– Мне очень хочется поехать с тобою, – сказала она, досадуя на неуступчивость Дженни. – Я уверена, леди Окбурн будет мне очень рада.
– Я должна остаться там на месяц.
– Так что же?
– Быть может, мистер Карлтон неохотно расстанется с тобой на такое долгое время?
– А ты думаешь, я очень забочусь о том, что ему нравится, а что нет? – Спросила Лора еще высокомернее, чем всегда. – Но нет, действительно, я не могу ехать с тобою: я опоздаю на здешние скачки.
Венок-Сюд, увеличившись и обогатившись, учредил теперь ежегодные скачки, на которых больше всех веселилась леди Лора Карлтон. В дни скачек вся окрестная аристократия съезжалась в Венок-Сюд, а леди Лора принимала гостей. Там-то она была в желанной атмосфере.
Она встала, холодно простилась с сестрою, и, капризная как ветер, надутая села в свою карету.
Из ответа, данного Лорой можно было заключить, что медовый месяц перестал светить над очагом Карлтонов. Быть может дела обстояли бы лучше, если бы у Лоры были дети или, если бы Лора серьезнее умела бы смотреть на жизнь.
Как бы то ни было, а она со своим мужем жила далеко не в мирном согласии первого периода ее замужества.
Как бы Лора ни была спесива и угрюма, первой причиной этого был Карлтон. Эта история повторяется в жизни постоянно, хотя свет не знаком с ее подробностями. Лора любила Карлтона сильно и продолжала любить его так в продолжение трех или четырех лет; но в один прекрасный день она очнулась и очнулась вдруг, от внезапного толчка.
Мужчины вообще непостоянны, это общее правило, но редкий из них так мало стесняется и обуздывает себя, как это делал Карлтон. Его жизненные принципы всегда, как и теперь, не отличались особенной строгостью. Его любовь к жене была сильна и безумна, как ураган, но такого рода пылкость недолговечна. Скоро в городе стали ходить слухи о некоторых вольностях Карлтона; к несчастью слухи эти дошли до его жены. Она даже имела возможность убедиться в их истинности, что превратило любовь ее к мужу в чувство, похожее на ненависть.
С этого времени характер ее стал неровным. После бури первых дней ужасный удар, который она получила, утих, но если она в отношении своего мужа и демонстрировала относительное равнодушие и внешнюю вежливость, то по временам это спокойствие прерывалось припадками страстной злобы, невыносимыми для Карлтона, который однако, любя еще свою жену, решился переносить их.
В глазах света между ними не было еще никакого разлада; супруги относились друг другу с обычной вежливостью и привязанностью. Но Лора чувствовала себя несчастной, недостойным образом оскорбленной, обманутой. Итак, мы не должны удивляться ее ответу сестре: «Может ты думаешь, что я руководствуюсь тем, что ему нравится, а что нет?».
Дженни в сопровождении своей верной Юдио отправилась послеобеденным поездом по Гран-Венокской железной дороге. Когда они вошли в пассажирскую комнату, знакомый нам омнибус, связывавший два этих города, управляемый более вежливым, чем прежде, кучером, снабженный новыми рессорами и другими принадлежностями остановился на своем обычном месте и ожидал пассажиров следующего поезда. Если бы леди Дженни и Юдио повернули голову в ту сторону, они бы могли увидеть чрезвычайно толстую особу, нашу старую знакомую мистрис Пеперфли, которая, сделав все необходимое в Большом Веноке, Собиралась домой.
Мистрис Пеперфли угостила себя прекрасным обедом, орошенным большим количество пива, от которого у нее всегда тяжелела голова. Она сидела одна в углу омнибуса, моргая глазами и качая отуманенною головой, которую очень клонило ко сну, ее разбудил маленький шум.
Кто-то, прибывший с поездом, вошел в омнибус и сел около нее. Это была женщина с резкими чертами лица, почтенного вида, в трауре. С нею был маленький мальчик и незначительное количество багажа.
Мальчику, казалось, было не больше десяти лет. Его белое лицо, волосы льняного цвета придавали ему болезненный, слабый вид. Мистрис Пеперфли, известный знаток этого дела, сразу поняла – узнала, что он не совсем здоров. Но еще более нервный, подвижный, чем все слабые дети; он не переставал перебегать глазами от дверей к окну омнибуса, – каждый раз его внимание было привлечено чем-нибудь.
– Ах, мама, мама! Видишь ли ты там! – Закричало дитя, заметив двух солдат, шедших со станции.
– Тебе, кажется, очень хочется туда! Никогда не видала я такого ребенка! Красный мундир выводит его из себя.
– Я видела детей, которых военный мундир доводил чуть ли не до сумасшествия, – сказала тетушка Пеперфли без стеснения.
– Этот ребенок именно таков, – ответила вдова. – Он охотнее будет смотреть весь день на солдат, чем на волшебный фонарь.
Омнибус, напрасно прождав некоторое время прибытия новых пассажиров, отправился в путь.
Маленький мальчик, вероятно, не нашел на пути ничего более, достойного его внимания; он лег к матери на колени и скоро заснул.
Мистрис Пеперфли намеревалась сделать то же; незнакомка задала ей вопрос.
– Не знаете ли вы даму, живущую в этой местности, по имени Крав?
– Крав?… – Мистрис Пеперфли сделала движение и открыла полузаснувшие глаза.
– Мне нужен адрес одной дамы по имени Крав, живущей в Венок-Сюде, знаете ли вы ее?
– Нет, сударыня, – ответила тетушка Пеперфли, вспомнив один известный неприятный эпизод из своей Жизни, – я никогда не знала дамы с таким именем, кроме одной и то только в продолжение двух или трех дней.
Это было лет восемь назад, или даже больше, потому что она оставила этот мир самым странным образом…
Вдова ответила не сразу; в ней, казалось дыхание остановилось. «Что вы хотели сказать? Каким образом? – Спросила вдова.
– Она была больна, сударыня, я сама была сиделкой около нее; она стала очень быстро поправляться, как вдруг случилось одно несчастное обстоятельство, ключ к которому не найден до сих пор, в результате чего она сошла в могилу и теперь покоится на кладбище св. Марка.
– Разве она покончила с собой? – Вскричала взволнованно вдова.
– Нет, совсем не то, – ответила, качая головой, мистрис Пеперфли. – Ей дали злое лекарство; я сама дала ей пить его, и я не понимала, что даю ей выпить смерть. Ах, почему она не откусила мне раньше пальцы своими зубами!..
Незнакомка помутившимися глазами смотрела на тетушку Пеперфли, как бы не понимая или не веря ее рассказу.
– Где это случилось? – Сказала она наконец. – Разве она все оставалась в меблированных комнатах в Венок-Сюде?
– Да, на Дворцовой улице. Она приехала туда неожиданно, никого не зная, никому не известная, как прилетает иногда птица из другой страны. Она наняла помещение у вдовы Гульд на Дворцовой улице, она заболела в эту же ночь и меня позвали в качестве сиделки.
– И она умерла? – Спросила незнакомка, как будто не веря этому рассказу.
– Она с того времени почивает в уголке кладбища св. Марка. Она умерла в ночь следующего понедельника. Она была убита не иначе, – прибавила тетушка Пеперфли.
Незнакомка переменила положение заснувшего ребенка и приблизилась к сиделке. «Расскажите мне, пожалуйста, подробности», – сказала она.
– О, это несложно! Доктор прислал лекарство; он послал одно лекарство в субботу ночью, а другое в воскресенье ночью. Она так волновалась, бедная женщина, хотя очень хорошо поправлялась; но она была молода и хотела говорить и смеяться, а доктора этого не позволяли. Не скажу, чтобы это не было вредно. Хорошо. В ночь на понедельник, доктор нашел нужным дать ей еще одну успокоительную микстуру; я ей дала выпить ее. Оказалось, что это был яд; бедная невинная душа умерла сейчас после приема этого лекарства. Я чуть сама не последовала за нею в гроб, до того я испугалась.
– Яд!
– Микстура была отравлена и это убило ее.
– Но каким образом доктор мог прислать отравленную микстуру? – Спросила незнакомка взволнованным голосом.
– Ах! То-то и оно. Он говорит, что нет, что из его рук вышло лекарство хорошее, чистое. Но, как я и вдова Гульд заметили ему, если он приготовил хорошее лекарство, кто же мог отравить его?
– Что сделали доктору?
– Ничего. Было возбуждено следствие. Я поневоле хорошо помню подробности, ибо была тоже призвана. Но судья и следователь нашли, что доктор не ввел в лекарство яд, как он и сам утверждал с самого начала.
– Но, в таком случае, кто же сделал это?
– Этого я не в состоянии сказать вам, – ответила мистрис Пеперфли. – Все что я знаю, это то, что не я это сделала.
– И все это не произвело никакого шума? – Продолжала незнакомка, вытирая пот со лба.
– О, сильный шум, но напрасно. Действия полиции были очень ограничены, потому что она не знала, ни откуда эта дама, ни даже ее имени. Кроме того, с тех пор ни один человек не осведомился об ней.
– Какой доктор лечил ее? – Спросила вдруг незнакомка.
– Мистер Стефен Грей. Можно даже сказать, что около нее было два доктора; он и мистер Карлтон, но мистер Карлтон видел ее только один или два раза. Его не было в городе; ее все время лечил мистер Стефен Грей; это он послал микстуру.
– Пользуется ли он хорошей репутацией?
Тетушка Пеперфли сделала большие глаза.
– Кто? Мистер Стефен Грей? Да, сударыня, нет в целом мире человека, который бы пользовался лучшей репутацией, как доктор и как человек. Исключая эту ошибку, если только он сделал ее, о нем не говорили ничего худого ни раньше, ни после. Он уехал от нас, чтобы поселиться в Лондоне, где очень быстро пошел в гору. Я знаю, что он отдал бы правую руку, чтобы открыть истину в этом таинственном деле.
– Молодой ли это человек, холостой?
– Разве мы молоды и незамужни? – Возразила тетушка Пеперфли, которую рассердила несообразность этого вопроса. – Он! Да он женился, по крайней мере, двадцать пять лет тому назад и будет, примерно наших лет. Смотрите вот кладбище, на котором она похоронена…