– Его привязанность к морю поразительна, – сказала графиня тихо, – он ее наследовал от отца!
Вошла Люси. Дженни взяла ее за руку:
– Что я слышу, Люси, ты намереваешься отдать свое сердце без разрешения?
Люси вся покраснела; она опустила глаза; руки ее дрожали в руках Дженни. Дженни не могла не убедиться в признаках сильной любви.
Графиня Окбурн приблизилась к Дженни.
– Я знаю, как тяжела была для вас разлука с Люси. Если бы завещание вашего отца оставило мне свободу в этом отношении, Люси осталась бы с вами. Я старалась сделать из нее женщину, соответственно вашим желаниям.
– И, соответственно желаниям всех, – ответила Дженни, пожимая руки леди Окбурн, – вы благородно исполнили свои обязанности по отношению к ней, исполняйте их и дальше, леди Окбурн, и сделайте ее достойной ее отца. Я знаю, что могу вполне полагаться на вас.
– С помощью Божьей, я достигну этого, – пробормотала графиня, глаза которой наполнились слезами.
И когда Фредерик в этот же день явился, чтобы сделать официальное предложение, ему ответили, что Люси будет его.
Глава XIРассказ Мистрис Пеперфли
Около высокого коттеджа на одной из небольших улиц сидела в кресле женщина огромных размеров и наслаждалась благотворной теплотой прекрасного солнечного дня.
Не будь многочисленных пятен, которыми было усеяно ее платье, цвет его можно было бы причислить к светлым.
Это платье охватывало тело, которое занимало большую часть тротуара и его скорее можно было принять за статую, или башню, защищавшую вход в коттедж.
К этой улице направлялась Юдио. Леди Дженни, по своему возвращению в Венок-Сюд, посылала через нее некоторую помощь бедным, в судьбе которых принимала участие.
– Как! Это вы, матушка Пеперфли! – Вскричала Юдио, заметив ее. – Я вас не видала уж целый век. Но вы совсем не полнеете!
– Ах, Юдио, я делаюсь ужасной, – сказала мистрис Пеперфли, – меня можно было бы водить на показ, как венок-сюдского гиганта, в особенности, если бы нашли приличный способ показать мои ноги: они приняли страшные размеры.
Говоря так мистрис Пеперфли приподняла немного платье и Юдио могла убедиться, что эти ноги в самом деле представляли необычайное зрелище.
– Мне кажется, вы мало двигаетесь, – сказала она.
– Мне двигаться! – Вскричала матушка Пеперфли. – Как можно говорить о движениях женщин моего сложения. Я чуть не умираю каждый раз, как меняю место. Во всем этом виновато мое ремесло, Юдио: постоянно сидеть у кровати или убаюкивать ребенка на коленях! Я никогда в жизни не делала гимнастических упражнений; понятно, что теперь я стала слишком полна. Но слава Богу, что я и так держусь; у меня еще хороший аппетит и я могу хорошенько пообедать каждый раз, когда представляется случай.
– Я на вашем месте ела бы меньше и в особенности не пила бы пива, – сказала Юдио. От пива вы еще больше полнеете.
При этих жестоких словах глаза мистрис Пеперфли наполнились слезами.
– Нет, Юдио, не говорите так, – говорила она жалобным тоном; – пиво для меня даже очень хорошо: оно меня поддерживает. Надо быть варваром, чтобы советовать женщине, проводящей целые ночи у постели больных, чтобы она отказалась от пива. Я перестану пить пиво, Юдио, только тогда, когда вообще не буду в состоянии пить ничего.
Юдио, которая про себя думала то же, не отвечала ничего.
– Вы, вероятно, здесь ходите за больным? Кто же живет в этом коттедже? Он еще недавно был не занят.
– В настоящее время я ни за кем не ухаживаю, я теперь в гостях, – ответила матушка Пеперфли. Я здесь прогощу некоторое время!
– Скажите, пожалуйста, кто же нанимает теперь этот коттедж?
– Его наняла одна вдова: ее теперь нет дома. А разве вы не знаете, Юдио? Она приехала сюда для того, чтобы открыть все обстоятельства, сопровождавшие смерть этой молодой дамы, я в этом убеждена. – Какой молодой дамы?
– Ну, этой бедной дамы, которая умерла от отравленной микстуры.
– Кто она? Откуда? – Прервала ее Юдио, вдруг заинтересовавшись.
– Обо всем этом я знаю не более того ребенка, который живет тут же. Женщина, за которою я ухаживала последнее время, стала поправляться и решилась поехать в Большой Венок к своим родным. Это была мистрис Таппер, жена мясника, у которой ребенок умер восьми дней от роду, как вы вероятно слышали. И так, это было месяц тому назад, мы наняли омнибус, я тогда в первый раз ехала в омнибусе; вы знаете, я очень редко езжу куда-нибудь, омнибус прекрасен, удобен и не трясет. Я проводила мою даму к ее матери, неся ее багаж, и меня угостили хорошим обедом – прекрасной бараньей лопаткой и тремя стаканами пива. Возвратившись на станцию, я села в омнибус, чтобы доехать туда и стала ждать поезда. Хорошо. Поезд приходит; тогда со мною Села вдова с маленьким ребенком. Она начинает говорить со мною и спрашивает, не знаю ли я дамы по имени Крав, живущей здесь где-нибудь в окрестностях. – Нет, сударыня. Я никогда не знала дамы с такой фамилией, кроме одной и то только короткое время и к тому же уже восемь лет, как она умерла странной смертью.
– Что вы говорите, – сказала она, страшно взволнованная. Вы знаете, Юдио, одно слово влечет за собою другое. Я рассказала ей историю Дворцовой улицы. При моем рассказе глаза ее, казалось, хотели выскочить из своих орбит; я никогда в жизни не видела человека в таком возбужденном состоянии.
– Кто она? – Спросила Юдио.
– Я вам сказала, что этого я не знаю. Однако я уверена в одном, что она знала эту бедную даму, и что приехала за тем, чтобы открыть все, касающееся ее смерти.
– Но как же она живет в этом коттедже?
– Я бы сказала вам, если бы вы не прерывали меня. Никогда я не видала человека, который бы так любил прерывать, как вы, Юдио. И так мы болтали с вдовой до Венок-Сюда. Когда мы вышли из гостиницы «Красный лев», она все оглядывалась с беспокойством, указывая мне разные места.
– Вот дорога к дому, в котором жила эта дама?
– Да, сударыня! – Если бы мне удалось нанять этот самый дом…Я ответила ей, что этот дом теперь не сдается, так как его занимает матушка Гульд, а зал занимает новый викарий. Тогда она меня спросила, не знаю ли я какого-нибудь коттеджа, где бы она нашла чистый воздух, необходимый для ребенка, и я сейчас же подумала о коттедже Таппер, за которым лежит громадное поле и луг.
– И она наняла его?
– Она пришла туда после обеда и обратилась к самому Тапперу, с которым условилась и дала задаток. Потом она просила меня указать ей, где бы она могла по случаю купить или взять на прокат обстановку и я повела ее, к Снаггу, у которого она нашла все, что ей было необходимо. Она просила меня остаться с нею, но я не могла обещать ей, потому что обещалась пробыть с детьми Таппер до прибытия их матери; тогда она просила меня придти к ней по возможности скорее. Это я и сделала вчера, потому что жена Таппера совершенно выздоровела; и вот вдова просила меня остаться у нее до тех пор, пока мне не представится другое место. Вот таким-то образом я здесь, Юдио, наслаждаюсь прекрасным деревенским воздухом.
– На открытом воздухе, – сказала Юдио, – ваше лицо загорит.
– У меня так мало возможности находиться на воздухе, что я теперь рада воспользоваться.
– Но почему вы полагаете, что эта особа явилась сюда, чтобы открыть истину о смерти этой дамы. – У меня глаза не хуже других, Юдио. С какой стати станет она приглашать к себе, меня, чужую женщину, если не за тем, чтобы узнать от меня все, что ей нужно. Кроме того, все время, которое я нахожусь здесь, а я уже здесь почти два дня, она не переставала расспрашивать меня об этом деле: о микстуре, о докторе, о сиделке, о следствии; она уже утомила меня своими расспросами.
Она меня просила достать ей какую-нибудь газету за это время, где она нашла бы описание дела со всеми деталями. Но мне кажется, что эта газета хранится только у мистрис Файч, в гостинице «Красный лев». «Вы не скажете никому о том, что я расспрашиваю о мистрис Крав, – сказала она мне вчера вечером, – у меня на это есть свои причины». «Сударыня, – ответила я ей, – я клянусь вам в этом».
– И вы поспешили передать мне все сегодня же.
– Ах, но ведь ничего не значит рассказать вам, вы ведь будете хранить тайну, Юдио. Кроме того, в то время вы были вместе с нами при ней. Сегодня утром я и подумала: «Как только увижу Юдио Форд, я расскажу ей все, но я никому более не скажу ни слова; нет, я этого не сделаю, даже для вдовы Гульд. Я ей не скажу об этом ни слова, даже если бы от этого зависела моя жизнь. О! Эта женщина трещотка, и, узнай только она, – через час об этом будет знать весь город.
– Разве эта женщина хочет жить здесь одна? – Спросила Юдио.
– Я думаю, у нее есть работница, которая занимается чисткой и стиркой; ребенок – слабое больное создание. Я не думаю, чтобы он долго прожил; зайдите и посмотрите его.
Мистрис Пеперфли встала и повела Юдио в дом.
На кровати в одной из нижних комнат лежал бледный тщедушный ребенок, светлые белокурые волосы которого падали на его миниатюрное лицо. Юдио долго смотрела на этого ребенка, пораженная сходством его с кем-то, не будучи в состоянии однако вспомнить, с кем именно.
– У него костод в коленной кости, – сказала матушка Пеперфли, – я в этом уверена.
– Бедный ребенок! А это опасно?
– Эго большей частью убивает детей, – сказала сиделка с уверенностью.
Как он худ и бледен! Какой у него выпуклый лоб! Если вы увидите ребенка с таким лбом, вы можете быть уверены, что это результат долгих страданий.
– Его мать говорит, что он никогда не был очень крепок. Хотите выпить немного, Юдио, – продолжала матушка Пеперфли, вытащив из кармана своей обширной юбки флакон.
– Нет, спасибо; мне нужно выполнить еще некоторые поручения миледи.
Она ушла, несмотря на увещевания матушки Пеперфли, и, возвращаясь обратно мимо дома, увидела в том же самом кресле перед домом иностранку, сидевшую в тени около коттеджа. Эта женщина почтенной наружности, в трауре, была на вид лет пятидесяти; она держала на руках спящего ребенка. Матушки Пеперфли не было тут; но если бы Юдио подняла немного глаза, она бы увидела ее в комнате, растянувшейся на диване и спящей глубоким сном. Юдио внимательно вглядывалась в иностранку и узнала ее, чему, вероятно, способствовал недавний разговор ее с матушкой Пеперфли.