Это был странный знак, – почти темное пятно, величиною с пеструю фасоль.
Когда мистрис Смит входила в комнату, сэр Стефен собирался заговорить с ребенком.
– Я прошу вас сказать мне правду: есть ли какая-нибудь надежда, сударь? – Сказала она тихо, когда доктор осмотрел больного.
– Ни малейшей, – ответил он, покачав головой. – Бедное дитя недолго проживет. Мистрис Смит остолбенела.
– В любом случае вы слишком безапелляционно объявили мне об этом; этот приговор не очень сладок для матери.
– Вы хотели, чтобы я откровенно сказал вам свое мнение, и я сказал. Впрочем, сударыня, вы не мать ему.
– Не мать ему! – Повторила она.
– Нет, этот ребенок мой.
– Что вы хотите этим сказать? – Вскрикнула она с удивлением.
– Я хочу этим сказать, что я сам принимал его.
– Вы говорите?…
– Посмотрите, – продолжал он, подняв рукавчик, чтобы показать ей знак на ручке, – я знаю его и узнал бы среди тысяч.
Мистрис Смит не ответила ни слова. Они сошли вниз, в гостиную, где их ожидал Фредерик. Сэр Стефен говорил по пути.
– Матерью этого несчастного ребенка была та злополучная женщина, которая умерла у вдовы Гульд на Дворцовой улице несколько лет тому назад. Я это хорошо помню, если другие забыли.
Вдова упорно смотрела на доктора.
– Я спрашивала мистрис Пеперфли, сиделку этой дамы, не было ли у ребенка какого-нибудь знака на теле, а она мне ответила, что нет.
– Мне нет дела до того, что говорит матушка Пеперфли. Она могла забыть этот знак или могла не заметить его, ее способность понимать иногда затмевается; но я говорю вам, что это тот самый ребенок.
Фредерик Грей слушал их разговор, но ничего не мог понять. Мистрис Смит, не пускаясь в дальнейшие пререкания, признала этот факт.
– Вы, значит, тот доктор, который лечил ту даму?
Мистер, мистер… – Стефен Грей, теперь сэр Стефен Грей. Да, это я. Я тот, которого обвиняли, что он по ошибке всыпал яд в лекарство.
– А вы этого не сделали?
– Я, добрая женщина? Я не знаю, кем приходились вы этой бедной даме, но вы можете всецело верить тому, что я говорю: над ее трупом в присутствии ее и моего Создателя я клялся, что лекарство вышло из моих рук чистым, не содержащим никакого яда; я повторяю эту клятву и теперь, при ее умирающем сыне.
– Кто же это сделал? – Продолжала вдова.
– Этого я не знаю, – возразил сэр Стефен, садясь, чтобы написать рецепт. – Смит! Смит! – Повторял он, – Но вы должно быть та женщина, которая взяла к себе ребенка.
Мистрис Смит поняла, что ей не следовало более скрываться.
– А если бы это была я? – Сказала она.
– Как! Если бы это были вы? – Повторил сэр Стефен, вставая и глядя на нее с изумлением. Да, милая дама, знаете ли вы одну вещь? Знаете ли вы, что были приняты все меры, чтобы найти вас?!
– Почему?
– Чтобы вы сказали то, что вам известно об этой тайне, чтобы пролить на нее хоть какой-нибудь свет, чтобы сказать, кто была эта бедная дама, – воскликнул сэр Стефен.
– Но если я этого не могу сделать?
– Я не думаю, чтобы вы этого не могли сделать; я, напротив, думаю, что вы это сделаете и немедленно…
– В таком случае, сударь, вы очень ошиблись. Я перед Богом объявляю, что я знаю о ней, ее родных и знакомых не более этого ребенка, который страдает здесь наверху. Я приехала в Венок-Сюд, чтобы найти истину; до моего приезда сюда я даже не знала, что мистрис Крав умерла.
Сэр Стефен Грей был поражен. Фредерик, опершись о спинку кресла, играл небрежно цепочкой от часов.
– А где муж ее? – Спросил сэр Стефен, садясь на стул.
– Вот что я хотела бы знать. Я ни разу не слыхала о нем с тем пор, как уехала из Венок-Сюда с ребенком.
– И вы не имеете ни малейшего понятия о том, кто она? Невозможно, чтобы вы были ей совершенно чужой, I вы бы не приехали сюда, чтобы взять ее ребенка. I
Мистрис Смит молчала.
– Я знала ее потому, что она жила у меня, – сказала она, – почему мне не сказать вам этого? 1
– А ее муж тоже живет у вас?
– Нет, сударь, только она; я клянусь вам честным словом моим, что я ничего не знаю, кто она и кто ее муж.
Только для того, чтобы не быть забросанной вопросами, на которые я не в состоянии давать никакого ответа, я скрывала, кто я и кто этот ребенок.
– И вы не знали, что она умерла?
– Нет, я этого не знала. Я с тех пор жила в Шотландии, где мой муж служил на мануфактурной фабрике. Часто мы думали о том, что могло случиться с мистрис Крав, отчего она не осведомляется о своем ребенке. Мы думали, что она I со своим мужем поехала в Америку; об этом когда-то говорили.
– Но не догадываетесь ли вы, по крайней мере, зачем она приехала в Венок-Сюд? – продолжал сэр Стефен
– Чтобы видеть своего мужа, надо полагать. Она была очень скрытна во всем, что касалось его; она вообще не была общительна со мною.
– И вы не знали и об обстоятельствах ее смерти?
– Решительно ничего, сказала мистрис Смит. И теперь я знаю только то, что мне говорили здесь. Мистрис Крав жила со мною в Лондоне и вдруг уехала в Венок-Сюд. Через два или три дня я получила от нее письмо, в котором она известила, что родила ребенка и просит меня приехать. Решили, что я буду воспитывать ее ребенка. Вот все, что я знаю.
Вот все, что могла или хотела сказать мистрис Смит. Сэр Сефен Грей из ее слов узнал не более того, что уже знал. Он встал, советуя ей все рассказать полиции.
– Я так и сделаю, – сказала она, – но выберу для этого удобное время. У меня на это есть причины. Не моя вина, если истина не будет открыта.
Сэр Стефен собирался уходить.
– Сударь, не забудьте взять ваше вознаграждение за визит.
– Я не принимаю денег в Венок-Сюде, – ответил Стефен, улыбнувшись. Следуйте моему предписанию и ребенку будет немного легче. Но ничто не может спасти его.
Выходя оттуда, Стефен и его сын встретили Карлтона.
«Почему они здесь? – Подумал он, затем громко спросил:
– Вы посетили моего пациента?
– Разве это ваш пациент? Признаюсь у меня даже не было времени спросить об этом; я ввел некоторое изменение в метод лечения и оставил рецепт; по только, чтобы дать ему некоторое облегчение, потому что ничего нельзя сделать.
Сэр Стефен говорил небрежно, тоном высокого авторитета, но без всякого оскорбительного намерения. Однако Карлтон почувствовал себя оскорбленным.
– Кто же пригласил вас сюда?
– Мистрис Смит посылала за мной, – сказал Стефен Грей и, после некоторого молчания прибавил. – Я думаю вы знаете, кто этот ребенок?
– Кто этот ребенок? Бедное создание, которое, несмотря на ваш рецепт, скоро отправится на тот свет.
– Это дитя той молодой дамы, которая умерла на Дворцовой улице, куда меня позвали во время вашего отсутствия и которая была отравлена синильной кислотой.
– Нелепость, – прошептал Карлтон, побледнев.
– Здесь нет никакой нелепости. Смит пробовала доказать мне, что я ошибаюсь, по я доказал ей, что это факт.
Лицо Карлтона приняло вдруг странное выражение; он чувствовал на себе взгляд Фредерика, не спускавшего с него глаз.
– Возможно ли узнать ребенка после стольких лет? Как вы думаете, сэр Стефен?
– Нет, если, как в этом случае, ребенок не родился с известным знаком. Я бы узнал этого ребенка, если бы встретил его в старости даже в дальних пустынях Африки.
– Что это за знак? – Спросил Карлтон недоверчиво.
– На левой руке, около плеча. Его нельзя забыть, увидев раз. Посмотрите на него.
Они расстались. Стефен Грей вышел из сада, а Карлтон вошел в дом. Он едва ли расслышал, как Стефен повторил ему еще раз:
– Вы сделаете хорошо, мистер Карлтон, если объявите кому следует, что он тот самый ребенок; это обстоятельство может пролить некоторый свет на эту старую историю. Быть может мистрис Смит скажет вам больше, чем мне. Она уверяет, что мистрис Крав приехала в Венок-Сюд, чтобы увидеться со своим мужем; я склонен верить этому. Помните того человека, которого вы увидели прятавшимся на лестнице?…
Лишним было напоминать Карлтону об «этом человеке», он слишком часто нарушал его покой.
Глава XXIПотерянное время
Люси Шесней стала поправляться от своей болезни; через неделю после приезда сэра Стефена она уже могла встать с постели и перейти на диван.
Фредерик не был допущен к больной с тех пор, как видел ее в горячке и не был узнан ею. Но, узнав от своего дяди Джона, что она встает с постели, он пошел прямо в дом Карлтона.
Встретив в прихожей Джонатана, он без лишних разговоров поднялся на лестницу и постучался в знакомую дверь.
«Войдите», – ответил голос Люси.
Он нашел ее одну, на диване, против камина, закутанную в теплую шаль.
Внезапная краска покрыла ее бледные щеки, потом после минутного волнения, она протянула ему руку. Никто не произнес ни одного слова. Фредерик положил свою руку на ее чудную головку.
– Люси!.. Всю жизнь свою я не перестану благодарить небо, – сказал он, положив ее головку на свое плечо.
– А разве ты думал, мой друг, что я умру?
– Да, дорогая, я так думал одно время, я могу сказать это теперь, когда опасность прошла. Люси, ты должна быть моею как можно скорее; я не выношу мысли о возможности повторения такого испытания.
– Если бы даже я и тогда была твоею, ты бы не мог спасти меня от опасности.
– От болезни нет, сознаю; но знать, что ты здесь, больна, близка к смерти и не быть при тебе! – Вот, где испытание! Нечего говорить, как я страдал, сколько часов, сколько ночей я провел, расхаживая мимо этого дома, устремив глаза на твое окно. Может случиться, что ты заболеешь будучи моей женой, Люси, но тогда у меня будет право ходить за тобою, около тебя буду тогда я, и никто другой! Что значат сестры, сиделки, друзья в сравнении со мною?
Как она была счастлива! Она чувствовала, как возвращаются ее потерянные силы; она чувствовала каждое биение этого великодушного сердца! Она почти радовалась, что была больна.