Тогда я вернулась к себе, чтобы обвязать лицо, и решив, что одного платка будет недостаточно, я воспользовалась куском черного плюша, бывшего зимой на моей шляпе и никуда более негодного; я его разрезала на две части, сложила каждую часть в виде подушечки, соединила их черной лентой и подвязала мой подбородок так, что эти подушечки образовали нечто в роде бакенбардов. Нося траур по моей последней хозяйке, я была одета в черное и, когда я посмотрела на себя в зеркало, увидела какую-то карикатуру: лицо мое было опухшее, бледное, черные глаза казались еще чернее обыкновенного, а щеки были обвязаны, как я уже сказала вам.
У меня была ужасная голова! «Господи, прости меня! – Вскричала моя сестра, Маргарита, когда увидела меня в таком виде, – на кого ты похожа! Можно подумать что у тебя вдруг выросли бакенбарды!». И она была права: повязка на самом деле имела вид бакенбардов.
Я страшно устала. Перед сном я однако хотела убедиться, не нужна ли я мистрис Крав. Как и всегда в это время, матушка Пеперфли и вдова собирались ужинать. Не сказав им ничего, я взошла наверх и очень удивилась, услышав там какой-то шум, зная, что обе женщины находятся внизу. Сначала я подумала, что мистрис Крав была неосторожна и встала с постели, и посмотрела в полуоткрытую дверь. Это была не мистрис Крав. Я даже заметила, что дверь, ведущая из ее комнаты в гостиную, была заперта. Это был мистер Карлтон.
Он был один. Он стоял около шифоньерки: на камине горела свеча. В руках у него был маленький флакончик, который он положил в карман своего жилета. Потом он взял большую склянку, такую, в каких приносили лекарство для мистрис Крав, эта склянка стояла откупоренная на шифоньерке около него, а пробка лежала рядом; он закупорил ее и быстро положил на полку. Потом он так быстро ушел, что я не успела скрыться.
Я не могла отдать себе ясного отчета в том, что я увидела; у меня не было причины думать, что это был злой поступок, но однако я в тот же момент поняла, что он будет очень недоволен, если узнает, что его видели и слышали, и я спряталась за перила. Я выбрала неудобное место, потому что луна освещала все мое лицо. Он увидел меня. Он мог видеть только мою голову, но он смотрел на меня испуганными, страшными глазами. Я привыкла к темноте, стоя на лестнице, и потому хорошо могла видеть выражение его лица, когда он выходил из освещенной комнаты. «Кто там?» – Сказал он глухим голосом.
Я могла только молчать; ни за что на свете я не хотела бы быть открытой. Я не трогалась с места. Он вошел в комнату, чтобы взять свечку; тогда я проскользнула в маленькую комнатку.
– Ах, Юдио, – вскричала Дженни, – значит то бледное лицо, о котором так много говорили, это были вы!
– Это была я, миледи и никто другой. Я боялась сказать это, чтобы меня не привлекли к ответу перед судом. И я умолчала обо всем.
Мистер Карлтон возвратился со свечой, осматривался по сторонам, не находя, конечно, никого, и наконец сошел в кухню. Я слышала, как он говорил вдове Гульд о каком-то человеке с черными усами и бакенбардами, находящемся будто на лестнице.
Я тихонько смеялась над тем, что казалось мне смешным недоразумением. Так как не в моих интересах было, чтобы кто-нибудь знал, кто виновник этой шутки. Когда ушел Карлтон, я сошла в кухню, сняв предварительную повязку с зубов. Я постучалась в ставню, как бы приходя со двора и стукнула даже очень сильно, испугав почтенных старушек. Вдова Гульд с досадой спросила меня, разве я не могу входить в дом тихо и прилично; я ответила на это, что я только хотела пожелать спокойной ночи мистрис Крав и поднялась наверх. Мистрис Крав расхохоталась, видя мое распухшее лицо, которое она сравнила с полной луной, но я про себя думала, что она бы еще более смеялась, если бы видела мое лицо несколько минут тому назад с черными бакенбардами.
Фредерик Грей, слушавший с напряженным вниманием, прервал Юдио.
– Вы, значит, не подозревали Юдио, – спросил он, – вам не пришла мысль, что мистер Карлтон мог влить что-нибудь в лекарство?
– Нет, сударь, ни на одну минуту. Как мне могло придти в голову подобное подозрение? Разве мистер Карлтон не доктор? Я не знала, что он влил что-нибудь; но если бы даже я это знала, я, конечно, могла бы предположить, что в качестве доктора, призванного мистрис Крав, он счет нужным прибавить что-нибудь или переменить лекарство.
– Да, это правда, продолжайте.
– Я легла спать, а назавтра утром моя сестра сообщила мне, что мистрис Крав умерла накануне вечером в десять часов; смерть ее последовала от отравленного лекарства. Я не знаю, что я почувствовала, это невозможно передать; заподозрила ли я мистера Карлтона, или нет. Я слышала, что он почувствовал запах яда в лекарстве, когда его принесли, и думала, что когда я увидела склянку с лекарством в его руках, он, вероятно, хотел еще раз понюхать его. Одна только вещь была для меня ясна: мистер Стефен Грей не мог совершить такой ошибки.
Как мне выразить свое тревожное состояние до того момента, когда началось разбирательство? Наконец, настал этот день.
Я чувствовала, что дальше не в состоянии переносить этого мучительного состояния духа. Фредерик Грей – простите, сударь, я говорю о прошедшем, – тихонько сказал мне на ухо, что если кто-нибудь и влил яд в лекарство, то это мог быть только Карлтон, а не его отец. Я этому не могла поверить, но эти слова произвели на меня глубокое впечатление. Наконец, я услышала показания, данные Карлтоном на суде, и с тех нор, если я и не была убеждена в виновности его, то верила в эту возможность.
В самом деле, он дал присягу в том, что нс видел и не трогал лекарства после того, как оно было передано мистрис Пеперфли, что он не видел, куда его положили. Я знала, что это была ложь, потому что он видел и трогал лекарство и старательно положил его на то же место, с которого взял. Он показал под присягой, что не велел мистрис Крав принимать лекарство, а я знаю, что он не говорил ей ничего подобного. Он, наконец, показал, что не знал мистрис Крав, что он не знал, кто она и откуда: я была уверена, что все это ложь.
Был момент, когда я хотела приблизиться к судье, попросить слова и сказать все, что знаю, но я не посмела. Это было бы слишком смело для такой робкой девушки, как я. А что, если мистер Карлтон обратит свои показания против меня, обвиняя меня в ложном показании? Кому из нас двоих поверили бы больше? Он – человек с положением в обществе, доктор, а я бедная прислуга!
Перед окончанием следствия было найдено одно письмо, это, миледи, было повторение – слова в слово – того письма, которое нашла вчера леди Лора. Это письмо живет еще в моей памяти. Следователь показал это письмо Карлтону; он на это ничего не ответил. Он взял письмо в руки и, обернувшись спиной к публике стал рассматривать его перед окном. Присяжные усмотрели в этом поступке Карлтона только желание быть поближе к свету, но я была убеждена, что он хотел только выиграть время, чтобы оправиться от своего волнения. Письмо, которое читала нам вчера леди Лора, то же, которое было написано рукою мистрис Крав в тот вечер, когда она была так взволнована; я узнала его по конверту. Это то самое письмо, которое я по поручению вдовы Гульд отнесла к Карлтону.
В конце следствия у меня были более, чем подозрения; я убеждена была, что Карлтон убийца мистрис Крав.
– Вы должны были громко провозгласить это, Юдио, – сказала Дженни.
– Миледи, я уже заметила вам, – мне бы не поверили. У меня не было и тени доказательства для моего обвинения. Подумайте! Ведь все должно было бы основываться на моих словах. Я даже не могла доказать, что мистрис Крав была не чужая для мистера Карлтона. Быть может мне не поверят еще и теперь.
– Вы могли спасти мою сестру Лору! – Сказала вполголоса леди Дженни.
– Ах! Я сделала все, что могло бы побудить ее отказаться от мысли о Карлтоне. Когда я поступила к вам, миледи, Помпей однажды проговорился о свиданиях, назначаемых Карлтоном леди Лоре в саду по вечерам. Понятно, что я ничего не могла говорить в присутствии Карлтона, но я думала, что мне удастся напугать его и вместе с тем предостеречь мисс Лору. Однажды вечером (это было накануне их побега) я сняла белый чепчик и подвязала себе лицо этой черной плюшевой подвязкой, которую сохранила у себя, надела шапку Помпея и старое пальто моего покойного господина. Когда я пришла в сад, на место их свиданий, леди Лора была одна; он ушел. Было почти совершенно темно и леди Лора не могла меня заметить. Я изменила свой голос и в строгом тоне предупредила ее, чтобы она не доверялась мистеру Карлтону. Что касается его, то он увидал меня, когда я входила в дом. Я сняла шляпу и мое лицо, освещенное луною, казалось произвело на него сильное впечатление; он был чрезвычайно испуган. Он, кажется, узнал во мне, то лицо, которое увидал на лестнице в ту ночь, когда умерла мистрис Крав.
Я показалась ему еще один или два раза в таком виде. Вы может быть помните, миледи, тот вечер, когда мы вернулись в Седер-Лодж. Устроив леди Лору у себя дома, вы вспомнили, что забыли в карете свой туалетный ящик; я пошла за ним, сказав, что вернусь пешком. Проходя мимо окна столовой, я при свете пламени камина увидела мистера Карлтона. В одну минуту я сдвинула шляпу на затылок, сняла с шеи черный шарф, подвязала им себе зубы, а концы связала на подбородке. Я уперлась лицом в окно, отчего оно, конечно, казалось гораздо шире. Он, вероятно, подумал, что это было то же самое лицо, которое уже раз навело на него такой ужас, потому что я услыхала страшный крик. Я быстро сорвала свою необыкновенную маску и убежала.
– Чем же вы объясняете, Юдио, что эти привидения так ужасали его? – Прервал ее Фредерик Грей.
– Я думаю, сударь, что первый раз, когда он увидал меня на лестнице, он опасался, что кто-нибудь увидел, как он вливал яд в лекарство, но так как впоследствии ничто не подтвердило этого предположения и невозможно было найти ни малейших признаков или доказательств преступления, мастер Карлтон сам стал сомневаться в этом и стал думать, что его обмануло расстроенное воображение. Я почти уверена, что с тех пор в его уме не переставала происходить борьба по этому поводу: то он уверял себя, что это видение было действительное, то, что это был только сон; но, вероятно, оба предположения одинаково путали его.