– Нет, – сказала Юдио, но мне так кажется. Я видела, что на нем была этикетка и что он был полон. Все другие такие же флакончики, находившиеся в доме, были опорожнены – Но…
– Продолжайте, свидетельница, – сказал председатель, остановив обвиняемого на этом «но».
– Когда мистер Карлтон закупорил флакон, он поставил его в угол шифоньерки в наклонном положении и быстро вышел из комнаты, так быстро, что я не успела скрыться, а только прислонилась к перилам лестницы, но…
– В том месте, где он должен был проходить, спускаясь с лестницы?
– О, Нет! Сударь; я была гораздо дальше, около спальни, но он увидел меня, по крайней мере, он увидал мое лицо и спросил меня, кто я; так как я не отвечала, он, казалось, очень смутился и вернулся в комнату за свечой. Я воспользовалась этим временем, чтобы проскользнуть в маленькую комнату около спальни.
– Значит, тот таинственный человек с черными бакенбардами, о котором так много было разговоров, это были вы? – Воскликнул один из судей, сильно удивившись.
– Да, сударь, это была я; по крайней мере я была тем человеком, которого видел Карлтон. Лицо мое было обвязано черным плюшем по причине опухоли, а черная бахромчатая кайма моего чепчика была очень похожа на бакенбарды, особенно в сумерках.
– Зачем вы так переоделись? – Спросил председатель.
– Извините, сударь, у меня не было никакого намерения переодеваться, я даже не думала об этом. Я очень страдала зубной болью, лицо у меня очень опухло и мистер Стефен Грей посоветовал мне закутать его, – вот единственный повод к этому маскированию; если бы я подождала пока мистер Карлтон придет со свечой, он бы меня узнал.
– Вот странное признание, свидетельница! – Воскликнул защитник Билитиер. – Скажите мне, пожалуйста, знали ли вы мистера Карлтона до этой минуты?
– Я его совсем не знала; я только несколько раз видала его, когда он проезжал в своей карете, больше ничего, но он меня никогда не видал.
– А теперь, свидетельница, с какой целью наблюдали вы так внимательно за Карлтоном в ту ночь, как вы сами рассказываете?
– Правду говоря, у меня не было никакой цели, – сказала энергично свидетельница. – Я наблюдала за ним без всякого намерения. Взбираясь по лестнице и, услыхав шум в комнате, я боялась, чтобы мистрис Крав не встала с постели. Как я уже сказала, я тихонько заглянула в комнату, внутренне порицая ее за неосторожность. Я была уверена, что там кроме нее никого нет и уже никак не полагала встретить там мистера Карлтона. Но, как только я бросила взгляд в комнату, я увидела, что он был там и видела также, что он там делал. Все это было делом минуты и он вышел раньше, чем я успела удалиться.
– А почему вы не отозвались, когда он спросил вас, кто вы, вместо того, чтобы скрыться?
– Я должна повторить, что у меня не было никакого определенного намерения. Я очутилась в положении человека, подслушивающего у двери, в положении шпиона, вмешивающегося не в свое дело, и мне было бы стыдно быть пойманной на месте. Повторяю, другого повода у меня не было.
Впоследствии, когда говорили о человеке на лестнице, я много раз сожалела, что не открылась тогда во всем.
– Итак, вы хотите уверить нас, что вы могли подняться на лестницу и войти в кабинет, и Карлтон этого не слыхал.
– О, да! У меня были войлочные туфли.
– Подозревали ли вы, свидетельница, что Карлтон делал что-нибудь предосудительное? – Спросил один из судей.
– Нет, сударь, в эту минуту я этого не думала. Эта мысль пришла мне в голову только назавтра, когда я узнала, что мистрис Крав умерла от принятого лекарства, которое было отравлено. У меня тогда появилось подозрение. Я вспомнила, как горячо приветствовали друг друга мистер Карлтон и мистрис Крав накануне вечером и заключила из этого, что между ними должна была существовать интимная связь. Однако я все еще не подозревала мистера Карлтона в таком бесчеловечном поступке. Но со времени судебного следствия, когда я услыхала, что он под присягой говорит неправду и отрицает истину, тогда я действительно заподозрила его.
– Какая хорошая комедия! – Сказал защитник Карлтона с иронией. – Я прошу внести в протокол показание свидетельницы; рассказ ее в высшей степени странен и невероятен, – продолжал он, обводя глазами всю многочисленную публику, по моему мнению, не заслуживает никакого доверия. Прежде всего, свидетельница приводит нам длинный и скучный рассказ об интимном разговоре между мистрис Крав и Карлтоном, который был приглашен к пациентке в качестве доктора; во-вторых, что за невероятная история с флаконом. Прежде всего, почему свидетельница в ту первую ночь сидела в полутьме около постели больной? Затем; затем, почему она во вторую ночь и опять в темноте находилась на лестнице и как раз в те несколько минут, когда Карлтон находился там? Эта сказка с флаконами может быть сравнена с какою-то фантасмагорией! Почему, если она в самом деле взошла наверх, ее не увидела хозяйка дома, вдова Гульд и сиделка Пеперфли? Они…
– Простите, сударь, что я вас прерываю, – сказала Юдио, – они собирались ужинать в кухне; я их видела, когда проходила мимо кухни; я это уже раз сказала.
– Дайте мне закончить. Итак, я сказал, – продолжил он, – обращаясь к судьям, – что это показание малопонятно и к нему надо относиться с большим недоверием. Каждый беспристрастный человек должен принять это показание за вымысел, за сказку, придуманную для того, чтобы отвлечь суд от тех подозрений, которые тяготеют над самой свидетельницей. Нам остается рассмотреть, не она ли в самом деле изменила прежний состав лекарства и теперь старается выгородить себя и бросить тень на другого. Ответьте, пожалуйста, на следующий вопрос, свидетельница: если вы заподозрили мистера Карлтона в преступлении, чем же вы объясните то, что вы сейчас же не донесли об этом суду?
– Я уже сказала, – ответила Юдио в большом волнении, что я в то время боялась того, что случилось со мною теперь, чтобы подозрения и обвинение не обратились против меня, как вы это стараетесь сделать теперь, г-н защитник.
– Вы боялись, – сказал один из судей, – что ваше показание, как показание человека одинокого, без опоры, против мистера Карлтона, не будет принято во внимание?
– Да, сударь, это так. У меня подозрение против мистера Карлтона только во время разбирательства, но я тогда не смела говорить потому, что не говорила ничего раньше.
– А сегодня вы утверждаете, что мистер Карлтон влил в лекарство яд в ту минуту, когда вы посмотрели в дверь?
– Я не сказала ничего подобного. Я только сказала то, что я видела, ничего более.
– О, нет! – Возразил защитник Карлтона, – нет, вы не сказали ничего более. Но я думаю всем понятно то значение, которое вы придаете вашему показанию. Г-да судьи, – прибавил он, обратившись к ним, – показание свидетельницы против мистера Карлтона не имеет ровно никакого веса. Мистер Карлтон показал нам, что мистрис Крав была для него личностью совершенно незнакомою. Нет ни малейшего доказательства, противоречащего этому уверению. Нет ни малейшего повода, я уже не говорю к обвинению, но даже к аресту такого человека, как мистер Карлтон, на основании одного только показания сомнительной свидетельницы, прислуги, которая теперь вдруг является пред вами с объяснениями, которые она должна была дать давно, если они бы были правдивы. Она слышала, она утверждает, что слышала несколько слов, произнесенных мистрис Крав и мистером Карлтоном, – вот все шаткое основание этого страшного обвинения.
Но кроме этого показания, более чем сомнительного, нет никакого доказательства, что мистер Карлтон, и мистрис Крав были знакомы друг с другом.
– А письмо? – Прервал его один из судей, – вы забываете письмо, писанное мистрис Крав мистеру Карлтону в тот же вечер, как она приехала.
– Я его не забыл, – возразил с уверенностью Билитиер, – но это опять одно из тех обстоятельств, против которых можно спорить. Ничто в самом деле не доказывает, что это письмо было адресовано на имя мистера Карлтона. Показание мистрис Смит, ничего не значит; она говорит, что получила это письмо из рук леди Шесней, которая в свою очередь получила его от жены мистера Карлтона. Но разве я не могу г-да судьи, вынуть из кармана любое письмо и сказать, что я получил его от татарского хана? Я, быть может, был бы не дальше от правды, чем мистрис Смит, уверяя вас в правдивости своих слов.
В публике раздался хохот. Карлтон потянул за рукав своего защитника и, нагнувшись к нему, спросил, о каком это письме идет речь?
Карлтон в самом деле ничего не знал об этом письме.
Полисмены, которым было поручено арестовать его, не сказали ему об этом ничего. А при его приходе в суд прения начались так скоро и в таком беспорядке, что он не имел ни малейшего понятия о подробностях обвинения.
Защитник Билитиер пришел очень поздно, ибо его выбрали защитником в этом деле совершенно для него неожиданно и познакомили его с делом другие, а не сам обвиняемый.
– Как? – Сказал тихо Билитиер, удивленный вопросом Карлтона, – вы не знаете о письме? Разве вы не видали его? Ведь это-то письмо виною всему!
– Я не знал и не видал никакого письма. Откуда оно взялось?
– Из вашего сундука в погребе. Будьте осторожны, Карлтон, это письмо может иметь роковое значение, если вам не удастся объяснить, каким образом оно очутилось у вас.
– Разве у меня был обыск? – Спросил Карлтон высокомерно, которого поразила только первая половина фразы защитника.
– Совсем нет. Я думаю, что суд даже не знает, каким образом явилось это письмо сюда. Мистрис Смит взяла его на час или два у леди Дженни Шесней, которая получила его от леди Лоры. Я встретил Пеперфли…
– Но в моем сундуке не было никакого письма, – возразил Карлтон в волнении. – Я ничего не понимаю. Могу я видеть это письмо?
Суд без затруднения передал Карлтону письмо.
Невозможно описать его удивление при виде этого письма. Он был твердо уверен, что давно сжёг eго. Он поворачивал бумагу во все стороны, он читал и взвешивал каждое слово, рассматривая каждую строку, наполовину истертую временем, ничего не понимая. Судьи не спускали с него глаз и не могли заметить в нем ничего, кроме сильного удивления.