* * *
Вера не отрицает материю, она лишь подчиняет ее духу; ангелам даны крылья.
* * *
Я не вижу разумных оснований для утверждения, будто род человеческий с ходом времени становится все совершенней, скорей напротив; а вот что характеры людей делаются все лощенее, это я охотно допускаю. Больше ума, меньше сердца. Если где-то лучше блюдут законы, поверьте, там просто умеют лучше их обходить, и чем меньше плутов на галерах, тем больше их гуляет по белу свету.
* * *
Я отнюдь не утверждаю, что женщина не может влюбиться в собственного мужа: ведь, в конце концов, он тоже мужчина.
* * *
Существует лишь один-единственный порок, которым люди никогда не похваляются: этот порок — неблагодарность.
* * *
Корысть, подобно густому туману, искажает или заволакивает все, на что мы устремляем взгляд. Обыкновенный закон физики. Убеждения — лишь различные углы, под которыми мы смотрим на окружающее.
СТИХОТВОРЕНИЯ
К Беранже
Беранже Пьер Жан (1780–1857) — французский поэт-демократ, автор пользовавшихся широкой популярностью политических песен, участник Июльской революции 1830 г. В 1828 г. Беранже был обвинен в оскорблении короля и религии и приговорен к тюремному заключению и крупному штрафу.
Опубликовано в сб. «Couronne poétique de Béranger» в 1829 г.
Он только песнями и дышит!
Но, предвкушая торжество,
Клубами злобы зависть пышет,
Смутить пытаясь дух его.
Он жил мечтой неколебимой
О благе Франции любимой,
Он чтил закон, ее оплот…
Но ненависть так жаждет мести,
Что пред судом с пороком вместе
Нам добродетель предстает.
За что ж вы гнать его хотите?
За песни? Это ль не предлог!
Ну что ж — сатиру задушите,
Коль страшен вам ее урок!
Когда, неверный и опасный,
С народной волей несогласный,
Волнуется мятежный сброд —
Вы немы пред лицом напасти,
Вам на одно хватает власти:
На песню выступить в поход.
Ты, воспевавший радость жизни!
Слились навек в твоей крови
Воспоминанье об отчизне
С воспоминаньем о любви.
Друг Беранже, поэт высокий,
Пусть злится произвол жестокий —
Ты песней победишь в борьбе;
В ней — наша слава, наши беды,
И, словно слыша весть победы,
Сердца откликнутся тебе.
В грядущем Франция постигнет
Величье доблести твоей
И памятник тебе воздвигнет…
Но ты уже простишься с ней.
Да, на земле удел поэта —
Терпеть клеветников изветы
И петь, ютясь по чердакам,
Но за пределами земного
Промолвит справедливость слово —
И сопричтут его к богам.
Нас сочетали братства узы,
Когда он нам свободу пел, —
Опередим же, дети Музы,
Потомков — ибо час приспел!
Пора почтить его хвалами,
Пора венчать его цветами,
Покуда с нами наш певец;
А если низость совершится
И ждет подвижника темница —
Что ж, побежденному — венец!
Народ
Опубликовано в «Mercure de France au XIX-e siècle» в 1830 г.
Имя его
Вы, прыткие любым властям салютовать,
Как пушка Дома инвалидов,
И так же в дни боев молчите, ей под стать,
Геройский пыл ничем не выдав;
Теперь, когда судеб свершился перелом
И Право — победитель Силы,
Когда отчаянным рывком
Свобода встала из могилы, —
Пришел и ваш черед: кричите пред толпой,
Рядите, кто сейчас достойнейший герой;
Но имя есть — оно доселе не воспето,
Хотя славнее всех прославленных имен,
Знатней, чем Орлеан, звучнее Лафайета[354],
Огромней, чем Наполеон!
Слава его
Народ! За веком век поэты воспевали
Дела и подвиги одних лишь королей,
Искусства Доблесть презирали,
Коль золотых одежд не видели на ней,
Искали при дворе обычай благородный,
Манер и вкуса образец;
А соль земли — Народ, живой язык народный
Не привлекали Муз, не трогали сердец.
Отныне — прочь предубежденье!
Мы знаем, как Народ и Двор вели сраженье:
Один — на подданных натравливал войска;
Другой — взял Тюильри со славой;
Один — труслив и подл, хоть наряжен в шелка;
Другой — и в блузе величавый.
Сила его
Но трижды горе тем, кто сон его прервет,
Когда почиет он, поверив в обещанья,
Когда могучего доймет
Докучной мошкары жужжанье!
Он — словно Гулливер средь лилипутских толп,
Когда ручонки лилипутов,
Колосса оплели, как столб,
Мильоном ниточек опутав.
И лезут на него пигмеи, и орут!
А много ль надобно, чтобы пропал их труд?
Одно движение — и голыми руками
Он рушит крепости, предательства оплот;
Шагнет — и армии рядами
Ложатся там, где он пройдет.
Добродетель его
Я вижу, как сейчас, народ в дворцовой зале;
От поступи его шатался Тюильри.
О, сколько там богатств — нагнись и подбери!
Алмазы, серебро, эмали,
И трон покинутый, и мантия в пыли,
Мундиры, ордена, раскиданные в бегстве, —
Все, столь ценимое в том, прежнем королевстве,
Все, чем гордились короли!
Но для сокровищ он не поступился честью,
Он просто их попрал — нет справедливей мести!
Что слуги бросили, народу ни к чему:
Он, чуждый алчности, добру не расхититель,
Он подлинный король, сокровищам властитель,
Здесь все принадлежит ему.
Терпение его
Нет! Эти чудеса, которым он дивится,
Его не соблазнят, и он доверит сам
Венец, им отнятый, — тому, кто воцарится,
И поспешит к своим трудам.
А вы, любых властей лакеи, всей гурьбою
Грызитесь, ползайте, гоняйтесь — в добрый час! —
За им презренной мишурою:
Она и создана для вас.
Но, став верхушкою властительного сброда,
Не чваньтесь, сидючи на шее у народа, —
Что ежели ему прискучит шею гнуть?
Он — основание общественной махины,
Ему, чтоб обратить все здание в руины,
Довольно пальцем шевельнуть!
Доктринеры
Доктринеры — политическая партия в период Июльской революции, возглавлявшаяся историком и политическим деятелем Франсуа Гизо. Ее политической программой была монархия, ограниченная представительными учреждениями. Умеренный характер политической платформы доктринеров — апологетов Июльской монархии Луи Филиппа — вызвал резкое недовольство среди молодых романтиков, неудовлетворенных результатами революции.
Опубликовано в «Mercure de France au XIX-e siècle» в 1830 г.
Виктору Гюго
I
О, незабвенный день, июль, двадцать седьмое!
Над крышами парят любимые цвета[355].
И Лувр, и Тюильри народом взяты с боя,
Раскрылись гордые врата.
Свершилось главное… Оковы роковые
Упали… Что за ночь! От наших баррикад,
Топча разрытые до почвы мостовые,
Мы вдохновенно шли в наряд!
Ночь нашей вольности, и торжества, и славы…
Над нами — никого: еще никто не смел
Нам диктовать свои уставы.
Мы чувствовали — мир созрел,
Чтоб воплощались в жизнь великие идеи.
Мы стали во сто крат сильнее,
Дышалось нам легко, счастливый ждал удел…
II
Я вовсе не грущу о временах безвластья;
Но если б кто-нибудь посмел нам предсказать,
Что ту свободу, нам рожденную на счастье,
В пеленки станут пеленать!
Что зал дворцовых анфилады,
Где не просохла кровь товарищей моих,
Займут министры-ретрограды,
Те, для которых баррикады —
Всего лишь порча мостовых!
Нет! Вас здесь не было в великую годину,
Апостолы властей презренных! Чуткий нюх
Отречься вынудил рабов от господина,
Едва успел пропеть петух!
Нет, не видали вы под залпами картечи
Народных мстителей напор,
Огнем борьбы в жестокой сече
Не загорался тусклый взор…
III
А ныне? Если речь о той, бесплодной славе,
О героической Неделе заведешь —
Любой чужак глумиться вправе:
«Что это — правда или ложь?»
Они тому виной! Как! После непреложных
Побед — вновь деспотизм свободе предпочтен?
Долой, долой людей ничтожных —
Ведь был у нас Наполеон!
Ничтожные! Но ты, Викто́р, заметил верно[356],
Когда тот грозный дух решился призывать,
Что только он один, чья сила беспримерна,
И мог свободу обуздать!
Но он последним был, в том нет сомненья, право:
Уж ни одна земная власть
Не сможет так, как он, имперскую державу
Зажать в чудовищную пясть!
IV
Теперь, когда страна, усталая от гнета,
Паучьи порвала тенета,
Что вкруг нее плетут безумцы до сих пор, —
Не воспевай его, Викто́р!
Мы, полюбив его, ему простили вины
И то, что предал он своих великих жен:
Отрекся он от Жозефины[357],
Отрекся от Свободы он.
Сложи нам новый гимн, горя огнем витийским, —
Пусть галльским будет он, кастильским и бельгийским,
Пусть этот гимн тебе Свобода в грудь вдохнет!
Сложи народный гимн для всех народов в мире,
И Революции приход
Еще одну струну твоей дарует лире!
Господа и лакеи
Опубликовано в «Almanach des Muses» в 1832 г.
В романах рыцарских воспетые сыны
Родов, прославленных минувшими веками,
Со лбами бычьими, с такими костяками,
Что словно недрами земли порождены,
Воскресли бы они сейчас да распознали
Наследников своих гербов, своих имен,
В той своре, что спешит к министру на поклон
Поклянчить со слезой, толпясь в приемной зале.
Довольно хилые — зато пластрон, корсет
Для выправки, и тут отцы б не усомнились,
Что кровь холопскую подмешивать решились
К господской дочке их с давно минувших лет.
Элегические стансы
Опубликовано в «Almanach des Muses» в 1829 г.
Вольное подражание английскому романтику Томасу Муру.
Ручей долиною струится,
В нем неба синь отражена,
И кажется, огнем искрится
Под солнцем каждая волна,
А между тем во тьме, глубоко,
На дне певучего потока
Лежит зловонный черный ил,
И яд придонного отстоя
Смешался с чистою водою,
Ее незримо отравил.
И мне порой восторг минутный
Улыбку на уста вернет,
И на мгновенье взгляд мой смутный
Огнем веселия сверкнет,
Но мету муки безотрадной
Стереть ничто не сможет с хладной,
Безжизненной души моей.
Промчится молодость напрасно,
И горе будет грызть всечасно
Мне сердце до скончанья дней.
Живет во мне воспоминанье,
Что мрачную бросает тень
На радости и на страданья,
На каждый прожитый мой день.
В моем глубоком безучастье
Ни горечь жгучая, ни счастье
Души уже не возмутит,
И все, на что толпа так падка,
Что в жизни радостно и сладко,
Былых надежд не воскресит.
Вот так же ветвь полусухая,
Что сломлена была грозой,
Мертвеет, с дерева свисая,
И если раннею весной
Ее веселый луч рассветный
Коснется с ласкою приветной,
На ней вдруг вспыхнет иногда
Улыбкой отблеск отраженный,
Но вот убор ее зеленый
Не возродится никогда.
Оставь меня!
Опубликовано в «Almanach des Muses» в 1831 г.
Вольное подражание английскому романтику Томасу Муру.
Нет, нет, оставь меня, прошу я:
Не сможешь душу неживую
Красою воскресить своей!
До срока юность отгорела…
Иль ты увидеть не сумела
В моем лице печать скорбей?
Когда дыханием студеным
Цветам роскошным, благовонным
Зима сердца заледенит,
У мертвых лепестков не надо
Искать былого аромата:
Цветок его не сохранит.
О, повстречайся я с тобою,
Когда душа была живою
И трепета любви полна,
С каким восторгом бы ответил
На этот взгляд, что дивно светел
И лучезарен, как весна.
Но ныне он — клочок лазури,
Что в миг, когда утихнет буря,
Внезапно среди туч блеснет
Попавшим в кораблекрушенье
И знающим, что нет спасенья:
Корабль уже на дно идет.
Нет, нет, оставь меня, прошу я:
Не сможешь душу неживую
Красою воскресить своей!
Иль распознать ты не сумела
Что вера в счастье отгорела,
Убита горечью скорбей?
Смирение
Написано в 1839 г., опубликовано в 1897 г. в «Revue de Paris».
Скорее всего, также подражание английскому оригиналу.
Когда простор полей затопит зной притинный,
Когда любовь и жизнь сияют вкруг меня,
И вижу я цветок, и свежий, и невинный,
В лучах благого дня,
И на лугах стада веселые резвятся,
И в глубине лесов я слышу птичий хор, —
Тогда тоска и скорбь в душе моей теснятся,
Слеза мне застит взор.
Но если я гляжу на вянущие долы,
На желтые, с дерев летящие листы,
На розы мертвые, на туч покров тяжелый,
Я ухожу в мечты…
Мне легче на душе, когда перебираю
Шуршащие листы и жухлую траву…
Я розу блеклую целую и ласкаю,
Сестрой ее зову…
О не сестра ли мне та роза, что застыла
От ветра лютого, до времени упав,
И не сойду ли я в расцвете лет в могилу
Среди весенних трав?
И, может быть, в свой час, как я, цветок дрожащий,
Под солнцем лепестки неистово раскрыв,
Замкнул в своей груди его огонь палящий,
Смерть в сердце затаив!
Погибнет и уйдет все, что земля рождала,
Страшиться ли судьбы нам в бытии земном?
Смерть только сон. Итак, душа моя устала —
Забудемся, уснем.
О, матушка!.. Жесток взрыв чувств первоначальный,
Друзья, умерьте ей скорбь рокового дня…
О, скоро навестит она приют печальный,
Но там уж нет меня!
Желанная мечта любви уединенной,
Смешливое дитя, красавица моя…
Прочь, мысли тщетные! Твой образ незабвенный
Здесь не увижу я!
Но знай: еще не раз в неверной мгле рассвета
Тень явится тебе… О, не страшись, постой:
Ведь это тень моя, блуждающая где-то
Меж небом и тобой.
Из цикла «Маленькие оды»
Цикл этот первоначально публиковался в «L'Artiste» с 1 июля по 15 декабря 1852 г. в серии очерков «Галантная богема», затем в книге «Маленькие замки богемы» (1853). Большая часть стихотворений печаталась отдельно раньше в периодических изданиях. Мы сохраняем расположение стихотворений, принятое в «Маленьких замках богемы».
Апрель
Впервые опубликован в «Almanach dédié aux demoiselles» в 1831 г.
Подсохло. Пыль. Теплее стало.
Лазурью небо заблистало.
На стенах дольше мреет свет.
Но где же зелень? Лишь местами
Еще пурпурными листами
Ветвей украсился скелет.
Мне как-то в тягость это вёдро,
Но вот дожди пойдут — и бодро
На сцену выступит весна,
Как нимфа, что из влаги зыбкой
Выходит с радостной улыбкой
Девичьей свежести полна.
Фантазия
Впервые вышло в «Annales romantiques» в 1832 г. Многократно перепечатывалось в 1830-х гг. под разными заглавиями («Воспоминания об иной жизни», «Видение»). Одно из самых известных стихотворений Нерваля. Тесно связано с пейзажем и биографическими мотивами «Сильвии» и «Анжелики».
Есть мотив, за который отдать я готов
И Россини, и Моцарта с Вебером вместе, —
Очень старый и грустный, он канул в безвестье,
Но таится в нем прелесть ушедших годов.
Ах, я слушать его не могу хладнокровно:
Вдруг вернется душа на два века назад,
И Людовик Тринадцатый правит, и словно
Вижу берег зеленый и желтый закат,
Вижу замок кирпичный с углами из камня,
С витражами, горящими красным огнем,
Опоясанный парком, и брезжит река мне,
Что проходит сквозь парк и теряется в нем.
Вижу даму в высоком окне и сиянье
Темных глаз, и старинной одежды шитье, —
И в каком-то неведомом существованье
Я ее уже видел — и помню ее.
Бабушка
Впервые опубликовано в «Annales romantiques» в 1835 г. Бабушка Нерваля с материнской стороны, Маргарита Виктория Лоран, урожденная Буше, в семье которой он воспитывался, умерла в 1828 г.
Четвертый год, как бабушка в могиле,
Душевный друг, — недаром, хороня,
Чужие люди были как родня
И столько слез так искренне пролили.
Лишь я бродил и вдоль, и поперек,
Скорей растерян, нежели в печали,
И слез не лил, а люди замечали,
И кто-то даже бросил мне упрек.
И шумное их горе было кратко,
А за три года мало ли забот:
Удачи, беды — был переворот[358], —
И стерлась ее память без остатка.
Один лишь я припомню и всплакну,
И столько лет, ушедших без возврата,
Как имя на коре, моя утрата
Растет, не заживая, в глубину.
Кузина
Впервые опубликовано в «Галантной богеме».
Есть радости свои и у зимы: сквозь тучи
На белые снега вдруг брызнет желтый лучик…
Воскресный день. Зовешь кузину погулять…
Вслед строго матушка: «Обед не станет ждать!»
А вот и Тюильри. Как черен парк раздетый,
И по контрасту как цветисты туалеты!
Кузине холодно, ей хочется домой:
Уже темно, туман ложится пеленой.
Дорогой говоришь о счастье пережитом,
О мимолетном дне, о пламени сокрытом…
Подходишь к лестнице и слышишь, как скворчит
Индейка на плите. О, волчий аппетит!
Веселость
Впервые опубликовано в «Галантной богеме».
Глоток марейского, ей-ей,
Ты мне милей, чем аржантей:
Нет надо мной сильней владыки!
Пусть суррентинское одно
Здесь пили римляне вино —
Их вкусы, право, были дики.
Нет обольстительней вина,
Чем ты! В тебе растворена
Божественная кровь дриады;
И капли, повторив стократ
Граненой кромки цвет и склад,
К ней привораживают взгляды.
Ты исцеляешь летним днем,
Когда, знатней тебя вином
Напившись, мучаюсь с похмелья;
Твой терпкий, твой отрадный вкус
Меня бодрит, едва проснусь, —
И покидаю вмиг постель я.
И вот, уже с утра хмельной,
Топчу неверною ногой
Тропу — к тебе летит порыв мой!..
Жаль, под рукою нет Ришле[359],
Чтобы строфу навеселе
Закончить каламбурной рифмой!
Нечто о политике
Впервые напечатано в «Cabinet de lecture» 4 декабря 1831 г. под заглавием «Тюремный двор». Нерваль дважды подвергался кратковременному заключению в тюрьме Сент-Пелажи: первый раз в 1831 г. за нарушение тишины в ночное время, второй раз — в феврале 1832 г. во время полицейской облавы. Стихотворение подразумевает первый арест, отсюда и ироническое заглавие.
Здесь под сенью короны,
Где живу, заключенный,
Видя лишь миражи,
В Сент-Пелажи.
Прутья, прутья, как в клетке,
Ни травинки, ни ветки,
Даже мох на камнях
И тот зачах.
Иногда только птица
Или ветер промчится
Вдоль окна моего…
И всё мертво.
Ну травинку хотя бы,
Стан согнув ее слабый,
Мне они принесли
С милой земли.
Или пусть бы осенний
Лист ко мне на колени
Пал, багрянцем горя, —
Дар ноября!
Вот и было б согрето
Сердце: есть еще где-то
И Природа, и Тот,
Кто жизнь дает.
Я по жизни тоскую,
Зелень бы, хоть какую,
Увидать, боже мой,
Перед зимой!
Бабочки
Впервые в неполном виде в «Mercure de France au XIX-e siècle» в 1830 г. Полный текст в «Маленьких замках богемы».
I
«Что из примет чудесных лета
Вы вспоминаете зимой,
В мороз?» — «Я — пышных роз букеты».
«Я — луг с зеленой муравой».
«Я — в жатве золотой долину
И волны нив душой ищу».
«Я — трели песни соловьиной».
«А я — о бабочках грущу».
О бабочка, листок воздушный,
Ветрам послушный,
Внезапно пойманный сачком…
В просторах без конца и края
Она — живая
Связь между птицей и цветком!
Когда наступит лето снова,
Я, одинокий, в лес уйду,
Прилягу у ручья лесного,
В покров зеленый упаду.
Над головой моей порхают
Там бабочки, за взмахом взмах,
Мгновенной мыслью пролетают
О страсти нежной иль стихах.
Вот надо мной сатир проворный,
Весь желто-черный…
А вот огнистой бирюзой
И переливница блистает,
Как бы играет
Волнисто-бархатной пыльцой!
А вот, как птица, без усилья,
По ветру адмирал поплыл,
Темносверкающие крылья
Он алой лентой окаймил!
Павлиноглазка вдруг вспорхнула,
Как молния — сверканье крыл!
Но перламутровка мелькнула —
И я про все тотчас забыл…
II
Как веер шелковый, взлетает
Плащ — и блистает,
Живым осыпан серебром,
А под плащом наряд искристый
И бархатистый,
В пушке зелено-золотом!
Вот черно-рыжий, с хрупкой статью,
Мне машет махаон крылом,
Вот траурница в скорбном платье,
А голубянка — в голубом!
Вот аргус легкий, вездесущий,
Подобен жухлому листку,
А вот павлиний глаз, несущий
На бурых крыльях по глазку!
Пяденица, едва стемнеет,
Над полем реет,
Верша трепещущий полет,
А бражник, весь пушисто-темный,
Во мгле укромной
Как будто сумерки толчет.
Ночница с алыми глазками
На сером поле узких крыл,
Как мышь летучая, над нами
Мелькнет во тьме — и след простыл!
Вот прянул, изжелта-зеленый,
С боярышника шелкопряд,
А вот огневки среди кроны —
Они и средь зимы не спят…
Зовется «мертвой головою»
Та, что порою
В цветах, мохнатая, шуршит,
Крестьяне по пути боятся
С ней повстречаться,
Когда она во мгле парит.
Мне ненавистные фалены
В ночи, угрюмые, гостят,
Там, над равниной отдаленной,
С семи до полночи гудят…
А вы, о порхунки дневные,
Как оживляете вы дол!
Воплощены в вас дни иные,
Стихов и страсти вы символ!
III
Но горе, горе пестрокрылым.
Символам милым,
Прекрасный облик приносил…
И часто пальцем неумелым,
Так, между делом,
Сминался хрупкий бархат крыл!
Как часто юная девица
С улыбкой, милой и простой,
Глядит на них не надивится,
Им сердце проколов иглой:
И ноготь выпуклый, блестящий
Мохнатое брюшко поддел,
И хоботок, еще дрожащий,
Пред смертной тьмой оцепенел…
Черная точка
Впервые в «Cabinet de lecture» 4 декабря 1831 г. под заглавием «Солнце и слава». Окончательное заглавие в «Галантной богеме». Вольная обработка сонета Г. А. Бюргера, несколько ранее переведенного Нервалем.
Случись на солнце нам попристальней взглянуть —
Зажмуримся, и всё ж, когда осядет муть,
Пятно останется у нас перед глазами.
Так и со мной… Еще неискушен и смел,
На Славу устремить я жадный взгляд посмел,
И точку черную в нем выжгло это пламя.
И зрение мое с тех пор помрачено,
Куда ни погляжу — там черное пятно
Зияет, ширится, верша свою расправу.
О боже, навсегда я отгорожен им
От счастья! Вот урок! Орлам, орлам одним
Дозволено взирать на Солнце и на Славу!
Сидализы
Впервые в «Галантной богеме». Сидализа — имя натурщицы, бывавшей в кружке артистической и художественной богемы в начале 1830-х гг. В «Маленьких замках богемы» не раз употребляется в обобщенном смысле, обозначая подруг художников и поэтов, составлявших этот кружок.
Нет возлюбленных нежных:
Все из жизни ушли!
В горних высях безбрежных
Все покой обрели!
В небесах, что бездонны,
Они дивно светлы
И пред ликом мадонны
Ей возносят хвалы.
В белоснежном уборе,
В тонких пальцах цветы…
О любовь, что, как горе,
Не щадит красоты!..
Были милые взгляды
Вечной синью полны…
Свет угасшей лампады,
Воссияй с вышины!
Следующая группа стихотворений не входит в цикл, помещенный Нервалем в «Галантной богеме», но по времени написания и по настроению тесно примыкает к ним. В современных изданиях объединяется под общим заглавием «Другие маленькие оды».