Не успел прозвучать гудок, как Грейс сняла трубку.
– Привет, дорогая!
– Привет, мама. Как прошел курс Крипалу? – Конни прижала ладонь к прохладному стеклу будки.
– Там ничего не изменилось, – проворчала Грейс. – Даже еда.
– Ну и хорошо, – ответила Конни.
Кэроб, овсяные отруби и пророщенные зерна. И шарики из печени трески, конечно же. Детство, которое Конни провела в коммуне, было в равной мере приправлено, как вкусами Новой Англии, так и духом движения нью-эйдж[40]. Пока она вспоминала материнскую стряпню и раздумывала, не приготовить ли ей самой шарики из печени трески, Грейс молчала.
– Как вы с Сэмом провели неделю в моем доме? – наконец спросила она. – Спасибо, что разобрали почту.
– Ах, да. Хорошо. Спасибо.
Орлиный камень звенел, пока Конни накручивала телефонный шнур на большой палец.
– Мне нравится, когда вы у меня гостите. Такой порядок на столе.
– Мам? – Конни выдержала паузу. – Могу я кое о чем тебя спросить?
– Давай.
Конни услышала на другом конце провода звуки открывающейся входной двери. Грейс любила прислоняться к дверному косяку и устремлять взор в вечернее весеннее небо, что просвечивало сквозь пышные зеленые лозы. Конни так ясно представила эту картину, словно сидела в гостиной и наблюдала за матерью оттуда.
– Судя по всему, ты действительно сильна во всей этой Линнеевской классификации[41], – начала Конни.
– Угу, – промычала Грейс, и по ее тону стало ясно, что она закрыла глаза.
Сейчас мать медленно вдыхала суглинистый аромат пробуждающегося сада. Она всегда говорила, что запах весны ощущается раньше, чем проявляются ее видимые признаки.
– Ты знаешь, что такое pileus naturalis?
Конни услышала звук открывающейся двери и командный голос охранника:
– Библиотека закрыта!
Дверь захлопнулась, и раздались шаги усталых студентов.
– Зачем тебе это? – непринужденно спросила Грейс.
– Ты знаешь, что это?
– Да, – ответила мать с внезапно появившимся в ее голосе напряжением.
Грейс редко становилась зажатой. Выйдя замуж за Леонарда, она оставила всю свою стеснительность в колледже Рэдклиффа вместе с тугими воротничками и гольфами по колено. И все же в глубине души она по-прежнему оставалась скованной девочкой.
В телефонной трубке Конни раздались первые чириканья малиновки, сменившиеся шелестом листвы.
– Так ты скажешь мне?
– Наверное, – ответила Грейс с той же странной отчужденностью в голосе. – Если ты правда хочешь знать.
– Да. Хочу.
– Это плацента.
Конни не была уверена, что услышала правильно.
– Плацинда?
– Нет, плацента, – озвучила Грейс то, что постеснялась произнести Конни. – Теперь-то, надеюсь, ты расскажешь мне, почему спрашиваешь об этом?
– Какой от нее толк?
Грейс вежливо усмехнулась.
– Знаешь, дочка, для тебя – для историка это серьезный пробел.
– Ну мама! – Конни стиснула телефонный провод.
– В мое время считалось, что плаценту необходимо зарывать в землю.
По звукам Конни поняла, что мама переступила через порог, и телефонный провод натянулся позади нее. Манжеты ее джинсовки задевали кусты.
– Я закопала твою под розовым кустом. Я смотрю на него прямо сейчас.
Конни знала, о каком именно кусте шла речь. Его цветки Грейс любила ставить в гостиной в банке из-под кофе. Они источали нежный сладковатый аромат, как у кожи младенца.
– Плацента – очень ценная вещь, милая, – продолжала Грейс. – Рожденному в неповрежденной плаценте суждено быть очень сильным. Часто такие люди обладают даром предвидения либо другими уникальными способностями. В давние времена послед считался сильным оберегом, приносящим удачу. Повивальные бабки всегда его сохраняли.
– Фу! – воскликнула Конни.
Грейс тихонько рассмеялась.
– Плаценты очень ценны. Особенно для моряков.
– Почему именно для моряков?
Конни представила лодки, пришвартованные к берегам гавани Марблхеда, что находилась в нескольких минутах ходьбы от Милк-стрит. Суденышки настолько плотно жались друг к дружке, что можно было добраться до перешейка, просто перепрыгивая с носа одной лодки на корму другой. Сейчас в основном там стояли на якоре яхты, но и скромный флот, специализирующийся на ловле омаров, продолжал функционировать, не страшась недавно наступившего двадцать первого века. Однако в прежние времена, во времена Темперанс, у Марблхеда был свой рыболовецкий флот, добывавший треску и омаров в Большой Ньюфаундлендской банке. В Салем и Беверли китайские клиперы доставляли коровьи шкуры, гуано и ром. В Марблхеде же водилась рыба.
– Быть может, потому что она покрывает нос младенца, – ответила Грейс. – Или сдерживает воды… Не знаю. Сложно сказать. Но среди моряков повелось, будто плацента оберегает их от смерти.
Конни достала из сумки конверт, который дала ей Лиз, раскрыла его, придерживая трубку подбородком, и вынула из него еще один, найденный в тайнике Темперанс.
Тот самый неподписанный конверт. Разрезанный напополам. Словно его содержимое было использовано наполовину.
Тот, от которого исходил странный неприятный запах.
– Констанс, ты ничего не хочешь мне рассказать?
Конни лишь порывисто выдохнула.
– Ладно, не отвечай.
– Почему? – пришла в замешательство она.
– Ты, очевидно, не готова об этом говорить, – пояснила Грейс. – Я вижу это по цвету вокруг тебя. Ничего. Я подожду.
Конни зажала переносицу. Говоря о цвете, Грейс имела в виду ауру дочери. Не румянец и не блеск глаз, а невидимую оболочку, которую Грейс, как она считала, могла видеть. Что ж, на этот раз она ошиблась.
– Я нашла рецепт заговора шторма, оставленный Темперанс, – спокойно ответила Конни. – Она спрятала его в тайнике за портретом. Рецепт довольно длинный и непонятный, но я думаю… Я уверена, что Темперанс это удалось. Темперанс Хоббс не пришлось выбирать. Муж ее пережил. – Она тяжело сглотнула. – Пережил ее до неприличия и умер в сто десять лет. В сто десять!
До Конни по проводам долетел тяжелый вздох.
– Дочь, – осторожно произнесла Грейс. – Ты точно знаешь, что делаешь?
– Что ты имеешь в виду?
Воздух в телефонной будке стал густым и теплым, к тому же Конни стояла там прямо в пальто. Ее плечо оттягивала сумка, и спина содрогнулась в знак протеста. Конни перенесла вес тела с одной ноги на другую и пошевелила затекшими пальцами в ботинках.
– Все в порядке, – неспешно ответила Грейс. – Но я хочу, чтобы ты подумала.
– Тут не о чем думать.
– Подумай, чего это может стоить, – продолжала настаивать мать. – Понимаешь… Такие сильные вещи… Часто они имеют последствия. И последствия эти трудно предугадать.
Грейс имеет в виду боль? Но Конни уже знакома с ней.
– Ничего страшного, – решительно ответила она. – Я ко всему готова. Я не боюсь.
– Пока нет.
В стеклянную дверь заколотил кулак. Конни кивнула охраннику, который прокричал ей:
– Мисс, закругляйтесь! Библиотека закрыта!
Она подняла вверх палец, показывая, что ей осталась одна минута, но охранник не сдавался.
– Сейчас же! – выкрикнул он и ушел.
– Библиотека закрывается, мама. Люблю тебя, – сказала Конни, устремив взгляд во мрак коридора.
– Скоро, дочка, скоро… – сказала на прощание Грейс.
19
На следующее утро Конни стояла посреди кухни своего скромного жилища с чашкой кофе в руке и глядела в пустоту.
– Все в порядке? – Сэм взбил пару яиц вилкой и вылил их на раскаленную сковороду. – Не пойми меня неправильно, но выглядишь ты неважно.
Конни почесала глаз кончиком пальца и почувствовала, что под ним образовалась припухлость. Последнее время она стала спать хуже. Когда Сэм гасил прикроватную лампу, Конни еще долго разглядывала ионики на потолке и слушала звуки «зеленого монстра»: приглушенные голоса за гипсовыми стенами; шаги на лестнице; шум шагов болтающей с кем-то по телефону Сары, ввалившейся в квартиру и врезавшуюся в их кухонную стену; биты рэп-музыки; громкие голоса старшекурсников на Массачусетс-авеню. Весь этот гомон, стук и бренчание, наполнявшие здание и окружавшие его, составляли часть повседневной жизни, но почему-то именно сейчас Конни стала заострять на них внимание.
– Благодарю. – Конни потянула из кружки еле теплый кофе без кофеина. – Боже, как же я скучаю по настоящему кофе!
Сэм поддел омлет лопаткой и перевернул его. Остатки незапекшегося яйца забрызгали столешницу.
– Сколько учебных дней осталось? – осведомился он и протянул к ней руку, но Конни так и не сдвинулась с места. Тогда Сэм снял с ручки холодильника тряпку и стер брызги.
– Хм… – Конни старалась вспомнить страницы своего ежедневника. – Первого мая последний день. Осталось прочесть одну лекцию.
– Первого мая? Забавно.
Сэм разделил омлет на две части и разложил по тарелкам, одну из которых демонстративно поставил на столешницу рядом с Конни, а вторую взял в руки и принялся есть, прислонившись к раковине.
Конни слегка усмехнулась.
– Ты слишком себя истязаешь, – произнес Сэм с набитым ртом. – И, на мой взгляд, без особой на то причины.
Конни уставилась в чашку с кофе.
– Может, не пойдешь на работу сегодня? – Сэм поставил пустую тарелку на пол, и к ней тут же подбежал Арло, дабы слизать остатки.
– Мне нужно быть в офисе, – возразила Конни.
– Скажи кому надо, пускай связываются с тобой по почте. – Сэм взял тарелку Конни и попробовал сунуть завтрак ей в руки.
На дне чашки Конни остался кофейный осадок. Она задумалась, можно ли читать будущее по кофейной гуще, как по листьям чая.
По правде говоря, сегодня ей не нужно было в офис.
– Но мне необходимо быть на месте.
Сэм взял ее локон, намотал на палец и отпустил.