– Ладно. Только не переутруждайся. – Он положил ладони на плечи Конни и запустил пальцы в ее волосы цвета древесной коры.
– Постараюсь.
– Увидимся вечером, – сказал Сэм и поцеловал Конни в лоб на прощание.
День выдался мрачным и пасмурным. Мокрые лепестки собирались в водосточных желобах Кембриджа и липли к ботинкам. Конни щурилась, стараясь разглядеть за реками, стекающими по лобовому стеклу «вольво», и работающими дворниками знакомые названия улиц. На пассажирском сидении смятой кучей лежала карта. Конни взяла ее и прижала к рулю вверх тормашками. Затем перевернула.
Рядом с картой ехал небольшой букет желтых и белых тюльпанов.
Она заблудилась. Конни точно знала, что искомое место находится в Белмонте – тихом профессорском городке близ Кембриджа с домами с заостренными крышами и глухими окнами с видом на автомобили незнакомых марок. Где-то в глубине этого лесистого анклава затаившейся роскоши, в лабиринте мощеных булыжником дорожек, среди зарослей живокости, сирени и зеленых лужаек, в конце извилистого пути, в окружении каштановых деревьев, что осенью загорались оранжевым пламенем, раскинулся комплекс желто-белых, похожих на свадебные пироги, зданий, где обрели дом выжившие из ума члены интеллектуальной элиты.
Больница имени Маклина была чем-то вроде местной достопримечательности. Уже около двух веков в ее стенах обитали душевнобольные поэты и сломленные интеллектуалы – люди, чья тяга к науке проделала брешь в их собственных гениальных умах.
Вероятно, Конни тоже пришлось бы переселиться в эту лечебницу, если бы Сэм и Лиз узнали всю правду о том, чем она занималась.
Конни включила поворотник и свернула с мостовой в аккуратно подстриженный частный парк. Идеальные зеленые газоны были пустынны. Казалось, на территории больницы имени Маклина даже птицы щебетали тише.
Пока «вольво» катился по плавным пригоркам, Конни размышляла, удастся ли ей извлечь из этой авантюры что-то полезное. Если некоторые пункты из списка Темперанс пока еще нуждались в уточнении, то значение одного из них оставалось совершенно неясным. Что же значит corallus?
Грейс утверждала, что не знает перевода этого слова.
Конни умела вычислять по тону матери, когда та лгала. И в данном случае никаких подозрительных интонаций зафиксировать не удалось. Будь corallus растением, Грейс бы наверняка знала его значение. А если бы она просто не желала сообщать правду дочери, Конни отыскала бы слово в травнике. Однако этого не произошло.
Вероятно, corallus был неким веществом, ну или горной породой. Скорее всего, это какой-то атрибут алхимии, которую несведущие часто приравнивали к магии.
Конни знала лишь одного человека, обладающего абсолютными алхимическими знаниями: своего бывшего наставника Мэннинга Чилтона.
Основной специализацией Чилтона, как и Конни, была история колониального периода Северной Америки. Гудвин поступила в Гарвард специально, чтобы работать с ним. Не то чтобы под его крылом, но под покровительством. Чилтон помог Конни подготовиться к аттестационному экзамену, воспоминания о котором заставляли ее вздрагивать и по сей день. Побуждал не искать легких путей в работе над диссертацией. Границы сознания Конни расширились благодаря ему, но потом…
Когда Конни находилась на подходе к окончанию аспирантуры, ей наконец открылась истинная научная страсть Чилтона: алхимия раннего современного периода, выдвигавшая теорию о том, что душа человека может самосовершенствоваться точно так же, как усложняются вещества посредством проведения над ними химических реакций. Одной ужасной ночью того самого лета, когда Конни начала работать над своим научным исследованием, Мэннинг Чилтон, рассвирепевший и пугающий, ворвался в дом на Милк-стрит и затребовал у своей подопечной ее труд. Выяснилось, что разум профессора помутился из-за многолетнего воздействия ртути. По крайней мере, так потом сообщили. Научные изыскания Чилтона носили не только теоретический характер. Он активно применял знания на практике, разрушая собственные тело и сознание. Как только на историческом факультете Гарварда услышали об этом, его тотчас отстранили от дел. Теперь ни для кого не являлось секретом: Мэннинг Чилтон, бывший жрец науки, доживал остатки дней в Маклине.
С тех пор, как пути Конни и Чилтона разошлись, она сама доросла до ученого и наставника. Теперь она сидела по другую сторону конференц-стола и наблюдала смятение и беспокойство на лицах начинающих ученых, что так страстно тяготели к знаниям. Студенты часто не осознают, что значит для них научный руководитель. Разумеется, это не друг и не родитель. Однако в минуты несвойственной Конни саморефлексии ей приходилось признавать, что частичка Чилтона присутствовала в ее разуме постоянно и оказывала влияние на всю жизнь. Даже сегодня донесшийся до Конни аромат табачного дыма на подсознательном уровне пробудил страх разочаровать бывшего наставника.
Именно поэтому она его и не навещала. А еще потому, что боялась. Узнает ли ее Чилтон? Конни не была в этом уверена.
Может, и не узнает, но он точно не мог ее забыть.
Впереди замаячило бело-желтое строение – главное административное здание больничного комплекса. Остановив машину, Конни дернула ручник вверх и, прикрыв веки, откинулась на спинку сидения.
Что, если все же не узнает?
Она мрачно выглянула в окно на мокрый газон, что располагался рядом с парковкой. Потяжелевшие от влаги поникшие ветви ивы еле-еле покачивались.
В любом случае выбора нет. Чилтон должен ответить на ее вопрос.
Конни вышла из машины, прихватив букетик тюльпанов. Ее светлые глаза помрачнели, словно впитали тучи, застлавшие небеса, и за каждой радужкой разразился маленький шторм.
– Вы родственник? – спросила женщина за стойкой регистрации.
– Я?.. Нет, – ответила Конни, вписывая свое имя в журнал учета посетителей.
Взяв пропуск, она заметила странное выражение на лице администратора.
– Вы еще никогда не навещали профессора Чилтона, – сказала та.
Правда, Конни не могла точно определить, была она администратором или же медсестрой. Скорее всего, и то и другое одновременно. Слишком профессионально, покровительственно и бесцеремонно она держалась.
– Да, не навещала, – ответила Конни, прикалывая пропуск на отворот пиджака.
Администратор не стала мучить посетительницу дальнейшими расспросами. Она склонилась над столешницей, записывая на листке, как найти Чилтона. Вырвав лист из блокнота, она протянула его Конни. Однако когда та взялась за записку, администратор ее не отдала.
– Постарайтесь не слишком удивляться, – сказала она. – Когда увидите его.
– Удивляться? – переспросила Конни.
– Его это очень огорчает, – добавила администратор-медсестра.
Конни слегка растерялась.
– Да, конечно, – ответила она.
После этого женщина отпустила листок бумаги.
– Часы посещения до четырех.
Звуки шагов Конни отражались эхом от стен просторного коридора, пахнущего больничной чистотой и свежестью. Указания на листочке вели к отдельной палате, предназначавшейся для постоянных жильцов. Большинство дверей больницы стояли нараспашку, и Конни видела, как пациенты праздно лежали на своих койках и читали книги. Некоторые из них были в больничных халатах, а некоторые в пижамах. Девушка с обритой головой раскладывала пасьянс. Юноша с татуировкой на шее отжимался между коек. Где-то вдалеке раздался приглушенный крик.
Нужная Конни палата находилась в самом конце коридора, на углу здания. Ее дверь была чуть приоткрыта. Соседнее помещение пустовало, и в этой части коридора царила относительная тишина.
Конни прижала к груди тюльпаны, подняла кулак и тихонько постучала.
– Войдите, – произнес знакомый, но сильно постаревший голос.
Конни толкнула дверь.
Палата Чилтона была скромной, но уютной. Больничная койка старательно заправлена. На прикроватной тумбе располагалась лампа, несколько старинных книг в кожаных переплетах и графин с водой. На стене – картина девятнадцатого века в затейливой позолоченной раме с изображением Бостонской гавани на закате, полной кораблей. Нежно-розовые и оранжевые тона пейзажа украшали белесые проблески морской пены и сине-черные пятнышки клиперов.
– Так-так, – произнесла ссутулившаяся фигура у окна. – Вот это сюрприз.
Конни переступила через порог.
– Профессор Чилтон, – произнесла она с уверенностью, которой не ощущала.
Скрючившийся силуэт почти сгибался пополам. Сдвинутые колени сильно выдавались вперед, а руки покоились на подлокотниках инвалидного кресла. Бывший научный руководитель Конни был облачен в отутюженную полосатую пижаму и бархатный халат. На ногах его виднелись кожаные сандалии. Он потянулся к кресельным колесам и выехал на свет.
Конни оставалось только надеяться, что ей удалось скрыть ужас.
Уголки обветренных губ Чилтона поникли, а глаза прищурились: он все заметил. И пришел в тихую ярость.
Профессор Мэннинг Чилтон выглядел так, словно прошло не девять, а тридцать лет. Его тело совсем иссохло, щеки впали, глаза померкли, а кожа сморщилась и пожелтела, будто он долгие годы страдал бессонницей. Чилтону было всего лишь семьдесят с небольшим, а выглядел он как ходячий мертвец. Конни опасалась приближаться к своему бывшему «научнику». Ей захотелось спрятаться, убежать, скрыться от невиданного кошмара, что таился в этой палате.
Видимо, именно по этой причине близлежащая комната пустовала – чтобы моральное разложение, овладевшее Чилтоном, подобно заразе не передалось другому человеческому существу.
Конни совершила над собой усилие и сделала еще один шаг навстречу бывшему профессору, вытянув тюльпаны перед собой как оберег.
Чилтон подъехал ближе и впился взглядом в гостью.
– Это вам, – сказала Конни, протягивая цветы.
Профессор ухмыльнулся и чуть откатился назад, выглядывая в окно.
– Как мило, – мрачно бросил он.
Конни положила букет на прикроватную тумбу, не найдя более подходящего места.