Элен умела обращаться с пациентами, могла развеять их страхи, успокоить, подбодрить. Но чем дальше, тем меньше она понимала, как ей справляться с выросшими сестрами.
Она сокрушенно покачала головой. В этот момент вернулась Флоранс, размахивая ножницами и ножом.
– Вот. Нашла… – выпалила Флоранс и осеклась. – Элен, что с тобой? Чего ты такая грустная?
– Я грустная?
– В чем дело?
– Я беспокоюсь об Уго и о Мари.
Элен вздохнула и волевым усилием вынырнула из потока тревожных мыслей.
– Случись что по-настоящему жуткое, мы бы уже знали.
– Давай заниматься диваном, – вздохнула Элен. – Ты хоть знаешь, как это делается?
Глаза Флоранс засверкали.
– Нет. Зато будет очень здорово соображать по ходу работы.
Вдвоем они разрезали и сняли внешнюю обивку и подкладочный слой, после чего перевернули диван набок, чтобы снять с днища обветшалый кембрик. Когда диван снова занял привычное положение, Флоранс оглядела свалявшуюся, просевшую набивку.
Наклонившись, она принюхалась и поморщилась:
– Фу! Воняет ветхостью. Придется ее целиком менять.
– По-моему, мы избрали себе занятие не по силам, – покачала головой Элен.
– Постой-ка. Кажется, внутри что-то есть.
Флоранс сунула руку в недра набивки и выудила запечатанный конверт.
– Ого! – Она помахала им в воздухе. – Интересно, что там внутри.
– Возможно, какой-нибудь счет, – ответила Элен, равнодушная к содержимому конверта.
Надорвав конверт, Флоранс достала пожелтевший лист бумаги и посмотрела на него, затем на Элен. Лицо Флоранс было полно неподдельного любопытства.
– Не угадала, дорогая сестричка. Это любовное письмо.
– От кого? – нахмурилась Элен.
– Я прочту его вслух. Может, и сообразим от кого.
– Хорошо, – согласилась Элен, и Флоранс начала читать.
Моя дорогая!
Это ожидание было самым долгим в моей жизни. Я надеялся, что ты ответишь на мое предыдущее письмо, но, должно быть, тебе помешало нечто непредвиденное. Неужели наша тайна раскрыта? Это так? Мне и дня не прожить, пока я не удостоверюсь, что тебе ничего не грозит. Позвони мне, а если не сможешь, пожалуйста, напиши.
Твой любимый. Навсегда.
– М-да, – подняв брови, пробормотала Элен. – Очень интригующе.
– Правда, романтично? – спросила Флоранс.
Она стояла, упираясь руками в бока. Глаза ее были распахнуты от удивления.
– Романтично? Пожалуй. Но мне это больше представляется любовной интрижкой на стороне.
– И кем мог быть этот «любимый»?
– Во всяком случае, не наш отец.
Флоранс улыбнулась. Элен поняла, почему сестра улыбается. Их отец обладал множеством замечательных качеств, но романтичность среди них не значилась.
– Но письмо, скорее всего, адресовано маман. Может, она получила его еще до замужества?
– Письмо могло быть адресовано и ее сестре.
– Той, что сбежала? Может, из-за этого и сбежала?
Элен повернулась к дивану:
– Письмо письмом, а нам надо решать, как быть с развороченным диваном.
– Может, у Виолетты найдется что-нибудь для набивки?
– Хорошая мысль.
– Элен, а тебе действительно нравится Виолетта? – помолчав, спросила Флоранс.
– Да. А тебе нет?
– Не знаю, – пожала плечами Флоранс.
Элен засмеялась:
– Не можешь простить ей выкройку того платья?
– Какое-то дурацкое детское платьишко.
– Тебе виднее. А сейчас, Флоранс, я оставляю тебя наедине с диваном.
– Не-е-е-ет!
В этот момент в заднюю дверь постучали. Элен пошла на кухню открывать.
– Только что думала о тебе, – сказала она, увидев улыбающуюся Виолетту.
– Элен, у меня новость.
– Проходи в дом.
– Нет, не могу задерживаться. Воспользовалась тем, что мой малыш спит, и пришла. Мари просто умоляла меня пойти.
– И какая новость? – проговорила Элен, едва осмеливаясь спросить.
– Хорошая, – улыбнулась Виолетта. – Даже очень хорошая. Капитан выкарабкался. Он вне опасности.
Элен только сейчас поняла, что стояла, затаив дыхание. Она шумно выдохнула:
– Слава богу!
Дрожа от облегчения, она привалилась к дверному косяку.
Виолетта протянула к ней руки, и женщины обнялись.
Глава 22
В ту ночь Элен было не уснуть. Долгие часы она лежала с открытыми глазами. Ее переполняло чувство облегчения. Она была готова танцевать от радости. Случись что с Мари, Уго лишился бы опоры. Конечно, Элен позаботилась бы о нем, сделала бы все возможное, вместо него занялась бы похоронами, если бы нацисты позволили. Но порой тела казненных просто увозили, и никто не знал куда. Ходили слухи о массовых захоронениях, о грудах сожженных тел и о трупах, брошенных под открытым небом на съедение хищным зверям.
Мысли о чужих смертях перенесли ее в прошлое, в дни, последовавшие за смертью их отца, скончавшегося от инфаркта миокарда. Он умер в пятьдесят восемь лет, а через день Элен исполнился двадцать один год. Она вспомнила день похорон, когда они вошли в церковь и увидели скамьи, заполненные людьми.
– Спектакль внезапной смерти, – прошипела ей на ухо мать. – До чего же они это любят.
Вспомнив материнское бессердечие, Элен вздохнула и тут же снова вернулась в тот скорбный день. Отвратительный запах лилий – запах, пропитанный горем. Они лежали на крышке гроба, испуская болезненно-пряный аромат. Это были восточные лилии, славящиеся сильным запахом, с большими кремово-белыми цветками и розоватой каймой вокруг лепестков. Шел дождь. Естественно, шел дождь. Разве в такой день могло светить солнце? Отец не был религиозным, да и мать не принадлежала к числу истовых католичек, но похороны должны были соответствовать традиции. И все – ради зрелищности. Отец лежал в дорогом, обитом шелком гробу. Клодетта гордилась выбранным гробом. С катафалка гроб снимали и несли шестеро незнакомых Элен людей. Все они были во фраках и цилиндрах. Элен знала: мать выбрала самый дорогой гроб, но не потому, что Клодетта обсуждала с ней свой выбор. Она увидела материнскую пометку в каталоге. Собравшиеся умолкли. Незнакомые мужчины несли гроб на плечах. За ними шла семья покойного. Элен оглядывалась по сторонам, удивленная обилием незнакомых лиц. Все вытягивали шеи, желая получше рассмотреть процессию. Мать обернулась и, прищурившись, посмотрела на Элен. То был явный упрек. Затем Клодетта пошла дальше: бледная, целиком облаченная в черное, в глазах – ни слезинки. Она не позволяла себе смотреть по сторонам. Элен с сестрами шли за ней, медленно следуя к передней скамье.
Священник был похож на кинозвезду. Обаятельный, с вожделеющими глазами, как у Кларка Гейбла. Элен разинула рот. Мать тут же пихнула ее под ребра. «И зачем он загубил себя, пойдя в священники?» – непочтительно подумала Элен и посмотрела на Элизу. Та выпучила глаза, соглашаясь с ней. Затем обе выпрямили спину и попытались сосредоточиться.
Элен не слышала ни слова. Вместо этого она смотрела на гроб, стараясь представить, как выглядит лежащий там отец. Был ли он бледным, с восковым лицом, или гримеры сделали его неестественно розовощеким? Важно другое: она больше никогда его не увидит. Осознав это, Элен заплакала. Она чувствовала, что в гробу лежит и часть ее самой. Но, поймав на себе сердитый взгляд матери, Элен устыдилась своих слез и украдкой вытерла их.
Случившееся дальше стало для нее полной неожиданностью. Элиза вдруг поднялась со скамьи и вышла перед залом. Глядя на ряды скамеек, она достала из кармана листок бумаги и принялась читать красивым звонким голосом:
Над могилой моей не стой, не рыдай, Я не в ней, я не сплю, так и знай. Я средь тысяч ветров, поднимающих вой, Я – кружащийся снег над тобой. Я в дождях, по которым томится земля…
Остальную часть стихотворения Элен не слышала. Она думала об отце и беспокоилась о материнском наказании, ожидавшем Элизу. Лицо Клодетты пылало от гнева. Потом Элен снова настроилась на чтение сестры и услышала завершающие строки:
Над могилой моей не плачь и не стой, Я не там. Я не мертв. Я с тобой[26].
Элиза не вернулась на скамью. Она демонстративно вышла из церкви. Элен гордилась сестрой.
Когда все закончилось и собравшиеся стали расходиться, Элен почудился запах огурцов. Как странно. Благовония еще куда ни шло, но огурцы? Может, так пахнут духи? Вряд ли эти чопорные люди, явившиеся проститься с отцом, могли принести с собой овощи, купленные по пути. Свежий запах совершенно не вязался с обстановкой церкви и этим дождливым днем.
Стоя у церковной двери, Элен принимала соболезнования. Ее мать протягивала руку в черной перчатке. На губах – приклеенная улыбка. Стоило Клодетте заподозрить, что Элен вот-вот заплачет, она щипала дочь за руку или брала под локоть и отводила в укромный уголок, подальше от людских глаз и ушей.
На кладбище, когда гроб опускали в могилу, облака рассеялись. Защебетали птицы. Это удивило Элен. Вот доказательство, что жизнь может продолжаться без отца. После похорон Флоранс с Клодеттой поехали домой на машине, а Элен и Элиза побрели по кладбищу, вслух читая надписи на старых надгробиях. У Элен от горя отяжелели ноги. Элиза не плакала и не говорила. Она молча сжала руку сестры.
Весь тот день Элен хотелось почувствовать материнское участие. Хотелось признания, слов о том, кем отец был для Клодетты, как много значил для всех них и как им будет его не хватать. Однако мать молчала. Единственным утешением была рука Элизы, сжимавшая ее руку в знак солидарности.
Во время поминок был момент, когда железное самообладание Клодетты дало слабину. Она быстро отвернулась, но Элен успела заметить выражение материнского лица, на котором отражалось не горе, а выпитый джин. Элен подумалось, что она увидела в глазах матери злость, а не любовь.
На следующий день Элен снова пришла к могиле и увидела, что та завалена цветами. К букетам были прикреплены карточки со словами, написанными от сердца. Столь искренняя любовь чужих людей к отцу глубоко тронула Элен. Она села на траву и дала волю слезам. Она плакала, пока глаза не распухли и не воспалились от слез.