ность ее будоражила. Когда перевозбужденный мозг и истерзанная душа не выдерживали, Элен на несколько минут отключалась, погружаясь в прошлое или в воображаемое будущее, а затем, возвращаясь в настоящее, заново переживала шок. Внутри ее что-то сдвигалось. Она знала: их жизнь уже не будет такой, как прежде. Она не сможет смотреть на сестер так, как раньше, зная, какую трагедию им пришлось пережить, и помня, что ее в тот момент не было рядом.
Глава 28
Ранним утром среды Элиза наполнила жестяную ванну в прачечной, затем вылила туда несколько кастрюль горячей воды, после чего Элиза привела Флоранс, закутанную в теплое одеяло.
– Дорогая, ты сумеешь залезть в ванну? – спросила Элен. – Мы добавили туда твоей розовой воды. И у нас остался последний кусок твоего лавандового мыла.
Элиза развернула одеяло. Усилием воли Элен заставила себя не выказывать ужаса, охватившего ее при виде крови и ссадин на бедрах Флоранс. Сейчас младшая сестра выглядела особенно хрупкой и беззащитной. Дрожащие ноги, опущенные глаза. У Элен разрывалось сердце. Такая стройная, юная, невинная. Всякий увидевший ее не посмеет упрекнуть Элизу за то, что она застрелила двух головорезов.
Держась за край, Флоранс кое-как забралась в ванну. Сев, она наклонилась. Элен придерживала ей волосы. Элиза вымыла спину и руки. Казалось, они купают маленького ребенка, каждое прикосновение к которому должно быть нежным и осторожным. Потом Элиза подала Флоранс мыло, чтобы та вымыла у себя между ног. Флоранс нагнулась. Сестры отвернулись. Обе едва сдерживали слезы. Элен взглянула на Элизу, глаза которой были полны душевной муки. Элиза кусала нижнюю губу. Элен едва заметно качнула головой. Элиза сглотнула и кивнула в ответ. Флоранс не плакала перед ними, и потому они тоже не заплачут. Не имеют права заплакать.
Флоранс плескала воду себе между ног. Элиза запела старую колыбельную, а когда перестала петь, в прачечной стало тихо. По-особому тихо. Элен ощущала всю важность этого момента. Они навсегда запомнят нынешнее утро, когда трагические обстоятельства собрали их вместе и единственными звуками были щебетание какой-то птахи на ветке каштана и меканье двух коз, пасущихся у дома. Элен медленно втянула в себя воздух. Природа исцелит ее сестру. Элен надеялась на это и молила Бога, чтобы интуиция подсказала Флоранс то же самое. Конечно, исцеление произойдет не сразу. А что в промежутке?
Закончив с мытьем тела, Флоранс запрокинула голову. Элизы вымыла ей волосы, ополоснула чистой водой, принесенной с кухни, после чего сестры помогли Флоранс вылезти из ванны и завернули ее в несколько полотенец.
Пока Элиза сидела с Флоранс, Элен прошлась по дому. Все, что было разбито и сломано, она сметала в мусорное ведро. Она аккуратно складывала одежду, полотенца, одеяла и постельное белье, чтобы затем разложить по шкафам, ящикам и полкам, где они должны находиться. Элен любила порядок. Он создавал у нее чувство безопасности и управления жизнью; даже сейчас, когда ни о какой безопасности и управлении и речи не было. Если мир, на который ты рассчитывала, оказался ненадежным, надо делать то, что должна. Таков был ее способ сохранения рассудка. И сейчас, пытаясь восстановить хотя бы остатки нормальной жизни, Элен не спешила. Закончив наводить порядок в доме, она накормила кур и коз, после чего вернулась к сестрам.
– Пойду лягу, – тихим голосом произнесла Флоранс.
Сестры вскочили на ноги, готовые ей помочь.
– Нет, – возразила Флоранс, вставая и отталкивая их руки. – Я поднимусь сама. Если сейчас вы начнете мне помогать, боюсь, я потом и шагу не ступлю без посторонней помощи.
Элен с Элизой молча смотрели ей вслед. Они слышали, как Флоранс медленно поднимается по лестнице. Затем дважды скрипнула дверь ее комнаты.
И только когда Флоранс оказалась у себя, Элиза уткнулась в Элен и зарыдала, судорожно вздрагивая всем телом. Казалось, этих рыданий ей не унять никогда.
Глава 29
Несколько дней пронеслись незаметно. В среду Элен запиской уведомила Уго, что неважно себя чувствует, однако в четверг была вынуждена вернуться на работу. Затянувшееся отсутствие могло вызвать подозрения, и к тому же ей требовалось делать что-то полезное. В ней жило доверие к заведенному порядку вещей. Она жаждала этого порядка. То была жизненная стратегия, которую Элен переняла от отца. Но ей остро недоставало присутствия Джека в доме. Она ждала, надеясь, что он вернется, а он не возвращался.
Элиза отогнала грузовик бандитов из САБ подальше от дома. Где Виктор с Джеком спрятали тела, она не знала. Все эти дни Элиза сидела дома с Флоранс. Ее кафе оставалось закрытым. Травма, полученная Флоранс, затронула и их. Ни Элен, ни Элиза не знали, чем помочь сестре; разве только находиться рядом, когда она наконец прервет молчание и выплеснет наружу часть боли. Элен снедала тревога. Что, если станет известно, где пропали члены САБ? Но еще сильнее она боялась за Флоранс. Если сестру начнут допрашивать, та может не выдержать и сломаться.
Для Элен и Элизы до сих пор оставалось непонятным, почему молодчики из САБ явились к ним с обыском. Уго немцы отпустили. Про Джека они не знают, а дезертир Томас убит. А если нет? Томас так и маячил на задворках сознания Элен: тощий, бледный, испуганный, еще более похожий на призрак, чем раньше. Зверье из САБ не подчинялось никому, и обыск вполне мог быть чистой случайностью. Но мог и не быть. Вдруг кто-то подслушивал их разговоры и узнал о припасах? Элен знала, что перед этим бригада обыскала несколько деревенских домов. Возможно, они действовали наугад, без всякого плана. «Но как ужасно, когда ты вынуждена жить в обстановке нескончаемого страха», – подумала Элен, моя руки.
Голос Уго оборвал ее тревожные мысли, вернув к действительности. Элен вошла к нему в кабинет.
– Там еще много пациентов ждет? – спросила она.
Уго покачал головой.
До сих пор Элен почти не спрашивала врача о его недолгом заключении в замке, однако сейчас спросила, не видел ли он Анри, когда находился там.
– Нет. Меня водили с завязанными глазами. Повязку снимали только в камере. Или в подземелье. Вид у этого помещения был вполне средневековый.
– А вы слышали какие-либо другие голоса, кроме немецких?
– Кажется, да. Совсем недолго. Почему ты спрашиваешь?
– Из любопытства. Возможно, то была Сюзанна или Анри. Немцы объяснили, почему они вас арестовали?
Уго поскреб подбородок и покачал головой:
– Думаю, кто-то им донес, что у меня есть мимеограф. Они заподозрили меня в печатании листовок для маки. Это все, о чем говорили мне немцы.
– Но вы же не печатали листовки?
Врач виновато улыбнулся:
– Нет… с тех пор, как у партизан появился свой мимеограф.
– Значит, в прошлом печатали?
– Разумеется.
– Теперь, когда они пристально следят за вами, как мы будем помогать раненым партизанам?
– Вопрос непростой. – Уго почесал в затылке.
– Я могла бы помочь.
– Возможно. Но им небезопасно появляться здесь. Да и в твоем доме тоже, раз у вас был обыск. Кстати, как твои сестры? Смотрю, Элиза уже который день не открывает кафе.
Элен перевела дух, раздумывая над ответом. Флоранс умоляла сестер никому не рассказывать о случившемся с ней. Для нее это было бы жутким унижением. Флоранс не выдержит, если станет предметом сплетен.
– Элизе, как и мне, нездоровилось. Ничего серьезного. Простыла немного. Скоро она снова откроет кафе. – Помолчав, Элен сменила тему разговора. – Так как нам быть с ранеными партизанами?
– В Сарла есть врач, на которого можно положиться.
– Но туда далековато добираться, особенно раненым.
Уго пожал плечами. Это не был жест равнодушия. Элен поняла: он прав. Рисковать нельзя.
Вернувшись домой, Элен с удивлением обнаружила Флоранс у плиты. Надев фартук, сестра что-то помешивала в кастрюле. Все три по-прежнему пребывали в шоке от случившегося, но каждая находила свои способы выхода. Вот и Флоранс нашла свой.
Элен решила не делать события из возвращения сестры на кухню.
– А тут вкусно пахнет, – непринужденным тоном произнесла она.
– Лук и чеснок, – ответила Флоранс.
– Что готовишь?
– Накопала пальчиковой моркови, приправила зимним шпинатом и остатками репы. Должно получиться вкусно. И добавила чуть-чуть вяленого мяса из погреба в саду.
– Отлично, – сказала Элен, растягивая последнюю гласную. Она старалась подыскать не только подходящие слова, но и подходящую интонацию голоса. – Как ты себя чувствуешь?
– Сердито.
Флоранс повернулась к ней. Глаза сестры, прежде такие мягкие и нежные, были полны гнева.
– Ох, Флоранс…
– Я уже говорила: не хочу, чтобы об этом кто-то знал. Ни сейчас, ни вообще когда-либо. Понятно? – холодно добавила она.
– Конечно.
– И я больше не буду об этом говорить ни с тобой, ни с кем-либо вообще.
Элен понимала, что черта, отделявшая боль сестры от ее внешней храбрости, совсем тонка.
– Но, дорогая, ты уверена, что тебе по силам готовить? Если боль в теле еще сохраняется, мы с Элизой сами займемся стряпней.
Флоранс встала в вызывающую позу, уперев руки в бока:
– Со мной, Элен, все в порядке. Чем еще, по-твоему, я должна заниматься? Вы с Элизой стряпухи никудышные. Не хочу сидеть голодной, помимо того что… – Элен смотрела, как сестра глотает слюну, пытаясь справиться с эмоциями. – Помимо всего прочего, – закончила фразу Флоранс и сняла с плиты сковородку.
– Позволь хотя бы тебе помочь.
– Нет, Элен. – Флоранс шумно опустила сковородку на подставку. – Я не немощная. Когда я думаю о том, о чем вообще не хочу больше думать, меня охватывает такая злость, что я не знаю, как с ней справиться. Вряд ли я когда-нибудь снова почувствую себя чистой. Но я не допущу, чтобы эти грязные скоты разрушили мне оставшуюся жизнь.
– Хорошо. Это действительно хорошо. Только не закупоривай злость в себе.
– Я не ребенок. Знаю, ты до сих пор считаешь меня маленькой, но я давно уже взрослая. Как только поспеют летние овощи, я снова наделаю консервов. Это все, что я намерена закупорить, и не в себе, а по банкам.