коре смилостивился и попросил передать, чтобы тот присоединялся к ним в зале с 18:00. Однако Бирнс, как поняла Анна, «протоптавшись на холоде за дверями 45 минут <…> и свиста не дождавшись», сердито покинул фойе, более всего выведенный из себя тем, что Гарри Гопкинс, также будучи лицом гражданским, был к участию в заседании допущен. Не вынеся такого удара по самолюбию, Бирнс теперь категорически отказывался присутствовать на ужине Рузвельта – и даже угрожал вовсе покинуть конференцию{286}.
Хотя номинально Бирнс и прибыл в Ялту в статусе директора Управления военной мобилизации, Рузвельт приглашал туда своего старого друга отнюдь не представлять интересы этой бюрократической структуры, а для придания дополнительного веса американской делегации, – как минимум, внешней. Давний соратник Рузвельта, Бирнс, с его угрюмым взглядом из-под нависших век под прядями седых волос, выглядел как многоопытный государственный муж. Приглашение на конференцию было также и своеобразным утешительным призом для Бирнса, которого президент в 1944 году обошёл вниманием при выборе кандидата в вице-президенты вместо Генри Уоллеса. Счастливый билет тогда достался Гарри Трумэну. Поскольку вклад Бирнса в предстоящие на конференции переговоры был минимальным, Анна сочла его истеричную выходку смехотворной. Она терпеть не могла подобного рода штучек, призванных привлечь внимание её отца, – и к тому же истеричная выходка Бирнса была уже вторым таким эпизодом за уходящий день. На обед Анна организовала для отца маленький стол на пять персон, которые заведомо не будут его раздражать; и тут без приглашения вломился адмирал Лехи и грубо нарушил их тихую трапезу en famille[21], спутав все её планы. Анна быстро потеснилась, освободив дополнительное место за столом, но Лехи дал всем ясно понять, что чувствует себя оскорблённым, ведь его сразу не пригласили. После обеда Анна в отчаянии написала в своем дневнике, что ей «придётся следить за чувствами определенных людей очень внимательно»{287}. Ключевые делегаты конференции взошли к вершинам благодаря амбициозности, таланту и силе характера, и многие из них теперь ревностно и даже маниакально пеклись о поддержании собственной значимости. Таким был Бирнс. Хотя на роль «настоящей примадонны», подумалось Анне, Бирнс мог бы претендовать ничуть не меньше Гарри Гопкинса{288}.
Почти полчаса Анна препиралась с Бирнсом, настаивая, что тот обязан явиться к Рузвельту на ужин. Заслышав шум, на подмогу пришёл Аверелл Гарриман, но Бирнс упорно отказывался капитулировать. В итоге «едва до массовой драки не дошло». По крайней мере, Анну так и подмывало выпалить Бирнсу в лицо: «Да кому какое дело, идёте вы или нет на этот ужин!» Но она вынуждена была сдерживаться, ибо понимала: отцу нужно, чтобы Бирнс на ужине присутствовал.
Наконец, Анна выдвинула последний и самый абсурдный аргумент: отец ненавидит число тринадцать. Если Бирнс не явится, за столом как раз и будет ровно чёртова дюжина. Рузвельту это как «десять приступов», – и всё по вине Бирнса.
Неведомо почему, но этот довод сломил сопротивление Бирнса, и он, смирившись и слегка пошатываясь, побрёл в направлении столовой{289}. Анна же, на время избавленная от своих обязанностей, отправилась в компанию к Саре, Кэти и кое-каким генералам не старше сорока, которых Кэти удалось «подогнать», включая Андерсона и его коллегу по службе в ВВС США генерал-майора Лоренса Кутера – «две дутые звезды», как звала его Кэти{290}. Анна большую часть их «детского праздника» пропустила, но хотя бы к началу кино успела.
По завершении долгого вечера Анна зашла проведать отца и пожелать ему спокойной ночи. Заданный им ужин удался на славу и имел колоссальный успех. Личные его повара приготовили восхитительные блюда из курицы, овощей и макарон и сумели-таки сбалансированно противопоставить их местным икорно-осетровым излишествам. Все, похоже, остались безмерно довольны и приёмом, и угощением{291}. Бирнс, к примеру, так и вовсе «произнес прелестнейший тост!»
Довольная, хотя и немного удивлённая Анна решила не портить настроение отцу и ни словом не обмолвилась о предшествовавших этому эскападах Бирнса, а просто пожелала доброй ночи, как делала это много-много раз, сглаживая всякие воспоминания о неприятностях, которые могут расстроить на сон грядущий. Так Рузвельт и остался в неведении, что приключилось между ближайшими и вернейшими ему людьми у него за спиной, – хотя, как верно отметила Анна в своих записях, при правильной подаче из всей этой истории с Бирнсом можно сделать весьма занимательную сказку, – но только не сейчас, а когда-нибудь позже{292}. Всему свое время.
X. 5 февраля 1945 г.
«Если бы тебе довелось стать зрительницей спектакля, разворачивающегося около 7:30 утра в здешних длиннющих коридорах спальных покоев, – писала Сара матери, – ты бы увидела 3 (трёх) фельдмаршалов в очереди к единственному ведру! И это при том, что ведь не всякий фельдмаршал готов ходить в ведро!»{293} И с ванными комнатами в Воронцовском дворце дело обстояло не лучше, чем в Ливадийском: их было всего 4 на весь британский контингент, и лишь в одной из них имелся смывной унитаз. Излишне говорить, что этот роскошный по здешним меркам санузел находился в покоях премьер-министра Черчилля и был предоставлен ему в эксклюзивное пользование.
Каждое утро начальники штабов, щадя свою честь и достоинство, откомандировывали занимать место в очереди своих адъютантов, причём день ото дня очереди в коридорах выстраивались всё раньше и раньше. Маршал авиации сэр Питер Портал изобрёл хитроумный способ прорываться в санузел без очереди. Родители, правда, дали Порталу при крещении имя Чарльз Фредерик Элджернон, но к нему смолоду приклеилась кличка «Питер», против которой он ничего не имел. Будучи страстным мотоциклистом, Питер в годы Первой мировой войны переквалифицировался из моторизованного курьера в боевого лётчика и вообще слыл тем ещё шутником с весьма своеобразным чувством юмора. Всякий раз, когда ему казалось, что кто-то засиживается в ванной, он начинал шумно скакать за дверью, угрожая допрыгнуть до фрамуги над нею и, установив через неё личность обидчика, воззвать к его совести, громко обратившись по имени. Обычно минуту спустя засевший там фельдмаршал выбегал из укрытия и, как есть, в мокром халате смущенно ретировался в свой номер{294}. Если же этот ловкий приём не срабатывал, то Портал мог попросту снести дверь, благо что защелки изнутри стояли хлипкие{295}.
Кэти в письме Памеле ещё раньше съязвила, не придется ли гостям в Воронцовском дворце из-за отчаянной нехватки ванн поочередно купаться во вполне подходящем по объёму баке для охлаждения шампанского{296}. Теперь же и Сара вынуждена была сообщить Клементине, что «папа очень мило настаивает на том, чтобы мы с ним пользовались одной ванной комнатой на двоих», но, в целом, с «вопросом омовения» тут «полный мрак»{297}. То же самое касалось и ситуации с насекомыми. Уинстон в первое же утро проснулся искусанным клопами с головы до пят{298}.
В Ливадийском дворце, хотя бы ради создания иллюзии порядка, каждого постояльца приписали к одной из девяти действующих ванных комнат, да ещё и временные уличные уборные соорудили; но и там удобств явно не хватало для удовлетворения нужд делегации численностью в полтораста человек, размещённых не только во дворце, но и в пристройках. Умывальники, туалеты и ванны были разнесены по разным комнатам. В результате преисполненные чувства собственного достоинства дипломаты и генералы, из принципа отказывавшиеся пользоваться утками, вынужденно проводили спозаранку в дворцовых коридорах внеплановые совещания в нескончаемых очередях. Но, попав в ванную комнату, делегат быстро обнаруживал, что испытания продолжаются. Понятие приватности, судя по всему, было совершенно чуждо русской обслуге. К превеликому стыду и смущению какого-нибудь генерала, туда по каким-то своим нуждам то и дело заходили горничные и уборщицы, превращая принятие ванны в занятие не для слабонервных{299}.
Похоже, удовлетворение всех без исключения базовых физиологических потребностей человеческого организма было в Ялте сопряжено с риском для жизни. Даже утоление жажды там было сродни русской рулетке. В зале заседаний делегатам предлагали на выбор воду из-под крана или минералку, заверяя, что и та, и другая гарантированно безопасны{300}. Делегаты, однако, относились к этим заверения скептически. Казалось бы, минеральная вода была в такой ситуации здравым выбором, – но, стоило ознакомиться с её химическим составом на этикетке, как тут же выяснилось, что она содержит сульфат магния, являющийся природным слабительным. На фоне острого дефицита уборных это заставляло крепко задуматься. Но, в конечном итоге, делегаты предпочли известный риск, сопряжённый с приемом внутрь минеральной воды со слабительным эффектом, невесть каким бактериям и паразитам, которые могут таиться в водопроводной воде{301}.
Куда бы ни кинули взгляд делегаты, всюду острым клином сходились непримиримые противоположности – показная роскошь и примитивное убожество. Выстоявшим в утренних боях за туалеты и умывальники в награду завтрак в два подноса приносили вышколенные официанты шикарных московских отелей «Метрополь» и «Националь». На первое шло традиционное ассорти русской кухни: холодная мясная нарезка, козий сыр и творожники со сметаной, которая по консистенции ближе к творогу. Вслед за русскими блюдами следовала вторая перемена – то, что русские, вероятно, считали типичным американским завтраком, – овсяные хлопья и манная каша, сдобренные топлёным маслом и густо приправленные чесноком