{338} За четыре часа переговоров в зал было подано множество чашек чая и графинов воды, вот и вышло так, что даже железному, судя по фамилии, Сталину приспичило справить естественную нужду. Кто-то ему услужливо указал путь в ближайшую уборную, но он тут же вышел оттуда не удовлетворённым: там оказалась только раковина. По соседству был другой туалет, но его успел занять Черчилль. Хорошо ешё, что рядом оказался кто-то из секретарей американского посольства в Москве, прибывших в Ялту вместе с Гарриманом, и, своевременно и чутко уловив проблему, проводил товарища Сталина в конец длинного коридора до свободного туалета{339}.
Внезапно в фойе перед бальным залом поднялась суматоха: сотрудники НКВД из личной охраны Сталина каким-то образом ухитрились упустить своего подопечного из виду – и теперь мысленно прощались с жизнью. Горе потерявшим Иосифа Виссарионовича! «Полный хаос – все бегают кругами и перешёптываются, – весело вспоминала Кэти в письме Памеле. – Мечутся в панике как гуны в фильме братьев Маркс. По-моему, они решили, что его похитили пронырливые американцы, или что-то ещё в таком роде»{340}.
Через несколько минут Сталин благополучно вернулся, и порядок тут же восстановился, а сценка из репертуара театра абсурда завершилась. Советские и британские участники прошествовали к машинам и разъехались из Ливадии по своим «берлогам»{341}, как их называла Сара, в предвкушении ужина.
XI. 5 февраля 1945 г.
По физическим данным и внешности Иосиф Сталин никак не тянул на лидера нации, не говоря уже о том, чтобы именоваться вождём многонационального народа, насчитывающего 170 миллионов. При росте всего в 167 см[30] вживую он смотрелся куда менее внушительно, чем на фотографиях. Фотографы наловчились снимать его снизу вверх, благодаря чему маршал Сталин выглядел крупнее, чем в жизни. Фокус был весьма хитроумный. Но, как отметил Гарри Гопкинс после первой встречи со Сталиным в 1941 году, советский диктатор «обладал отличной реакцией, прямо мечта футбольного тренера»{342}. И одет он был неказисто, в серый маршальский мундир безо всяких позументов, за исключением золотой звезды Героя Советского Союза. Левая рука у Сталина была короче правой вследствие полученной в детстве травмы. После первого знакомства с ним в Москве Кэтлин Гарриман отметила, что у Сталина «лицо было рябое, глаза желтые и зубы ужасные» из-за курения трубки. И диковинные «моржовые усы» его были «подстрижены [только] по бокам для прикрытия этих жуткого вида зубов». Не впечатлило её и поведение Сталина. «Рукопожатие у него оказалось вялое. <…> Иногда он смотрит вам в глаза, иногда нет», – отметила Кэти. По этому случаю она припомнила рассказ Аверелла о том, чему его учил в детстве собственный отец: «Никогда не верь человеку без крепкого рукопожатия и прямого взгляда тебе в глаза»{343}.
При личном общении проще было усматривать в Сталине не безжалостного диктатора и дирижёра Большой чистки, унесшей в 1936–38 годах жизни миллионов людей, а простого грузина и отца семейства. Детей у Сталина было четверо: Яков, единственный сын от первого брака, погибший в 1943 году в плену при так и не выясненных до конца обстоятельствах; Константин, так и не признанный Сталиным внебрачный сын[31]; Василий, полковник ВВС; и, наконец, младшая и единственная дочь Светлана. Светлане было девятнадцать лет, и жила она в Москве с мужем Григорием Морозовым, от которого ждала первого ребёнка. Сталин, в отличие от Черчилля, Рузвельта и Гарримана, свою дочь в политические вопросы не посвящал и брать с собой в Ялту не собирался, хотя и приветствовал изучение Светланой английского языка. Светланин английский пригодился бы её отцу на международной конференции, поскольку собственные познания Сталина в английском ограничивались парой фраз уровня «ловлю на слове», почерпнутых из любимых им американских ковбойских вестернов,{344} – но Сталин крайне редко позволял дочери вступать в контакты с иностранцами. И для внешнего мира в ту пору Светлана оставалась загадкой. Кэти за время своего пребывания в Москве так ни разу с нею и не пересеклась. Кстати, чуть ли не единственным приезжим с Запада, имевшим честь когда-либо лично лицезреть Светлану, был Уинстон Черчилль. Сталин представил свою дочь британскому премьер-министру у себя на даче в ходе визита последнего в Москву в 1942 году. Тем вечером, представляя Светлану гостю, Сталин делал это «с искоркой лукавства в глазах», как бы давая понять Черчиллю: «Вот видите, мы, большевики, тоже люди, – у нас даже семьи и дети имеются». Светлана живо напомнила Черчиллю его собственную дочь Сару: миловидная и рыжеволосая, она «послушно, хотя и не без робости» поцеловала отца, после чего оставалась при Сталине во время его недолгого неофициального разговора с премьер-министром, но на последовавший ужин отец её не пригласил. Во время их краткого разговора, а вернее сказать – монолога Черчилля, – Светлана понимала всё, что ей говорил британский премьер, но из смущения не готова была ему отвечать. Черчилль успел поведать Светлане, что и у него самого такая же рыжеволосая дочь, и она теперь служит в Королевских ВВС{345}. Это, должно быть, произвело на Светлану впечатление, поскольку вскоре после той встречи она послала Саре в подарок брошь[32]{346}.
Мать Светланы – вторая жена Сталина Надежда Аллилуева – умерла, когда её дочери было всего шесть лет от роду, и Светлана росла в полной уверенности, что смерть матери стала результатом аппендицита, точнее, плохо проведенной операции по его удалению. Истина же была куда мрачнее: Надежда застрелилась из маузера. О том, что её мать покончила с собой выстрелом в сердце, Светлана узнала лишь в шестнадцатилетнем возрасте. Со временем она пришла к убеждению, что истинной причиной самоубийства матери явились природное бессердечие и зверская жестокость её отца, дававшие о себе знать не только в политике, но и в его личной жизни, и что это именно он довел мать до депрессии и, в конечном счёте, до решения свести счёты с жизнью. Вскоре и у самой Светланы начались проблемы с отцом. В шестнадцать лет она влюбилась в Алексея Каплера, видного советского кинодраматурга еврейских кровей старше неё почти на двадцать лет. Отец Светланы их романа не одобрил, и с его подачи Каплер десять лет – до самой смерти Сталина – промыкался по сибирским лагерям. Светлана поначалу была безутешна, а затем, поступив в 17 лет в МГУ, вскоре снова взбунтовалась и вышла замуж за Григория Морозова, одноклассника своего старшего брата Василия. Морозов, как и Каплер, был евреем. Отец, опять же, был против этого брака и отказывался даже знакомиться со своим зятем[33]{347}.
Сталин практически не уделял внимания своей дочери, а если и уделял, то лишь для того, чтобы излить своё злобно-презрительное отношение к ней и её возлюбленным. Но при этом он каким-то образом ухитрился убедить Светлану в том, что все беды и злоключения выпадают на её долю исключительно по её же собственной вине. И он заставил её реально поверить в то, что она «плохая дочь». Она чувствовала себя ему «скорее чужой, чем дочерью». Попавшись в расставленные им силки злонамеренной лжи и коварного обмана, Светлана пришла к полному оправданию отца, вынужденного якобы прозябать в «духовном одиночестве» лично из-за неё, и мучиться угрызениями совести за свою неспособность убедить его своей любви и преданности{348}.
Итак, сам Сталин никого из своих детей в Ялту не привез, зато это сделал один из его ближайших сподручных – Лаврентий Берия, нарком внутренних дел, отвечавший как за превращение Ялты в место, худо-бедно пригодное для встречи глав государств, так и за бесчеловечную депортацию 200 000 крымских татар, огульно обвиненных НКВД в пособничестве нацистам. Берия прибыл на конференцию в сопровождении сына Серго, которого уже готовил к продолжению семейного дела.
Сталин, как известно, ранее обосновывал перед Рузвельтом и Черчиллем свой отказ выезжать за пределы СССР медицинскими показаниями, однако реальная причина была в другом: как и его предшественникам-императорам, Сталину была присуща параноидальная озабоченность собственной безопасностью. Он крайне редко и неохотно покидал Москву, а если уж покидал, то непременно раскинув по всему пути следования и в местах остановок колоссальную страховочную сеть из представителей органов госбезопасности. На непобедимую и всемогущую на словах Красную Армию Сталин в плане защиты от вражеских покушений на свою личность полагаться не рисковал. При всей её вездесущести и авторитетности Красная Ария, похоже, отнюдь не была столь всесильна, как этого хотелось бы её командирам. Кэти по прибытии в Москву хватило нескольких месяцев, чтобы осознать, что военным там остаётся лишь с «холодной ревностью» взирать на «органы НКВД, которые тут только и являют собою реальную власть»{349}.
Изначально учреждённый для выполнения стандартных полицейских функций вкупе с управлением системой советских тюрем и лагерей Народный комиссариат внутренних дел (НКВД) с годами трансформировался при Сталине в элитное силовое ведомство, проводящее под его неусыпным руководством политику государственного террора, – де факто, в тайную полицию с практически безграничными карательными функциями. НКВД делало так, что все объявленные «врагами народа» – будь то политические диссиденты или целые этнические меньшинства – попросту исчезали. В годы войны часть спецотрядов НКВД была передислоцирована к линиям фронта, но основные их силы и агентура продолжали заниматься обеспечением внутренней безопасности,