— Девчонка — талант, сама своей силы не знает. Учить надо.
— Научусь, для себя хотя бы, — в который раз пообещала я. — Просто с травками мне интересней, а еще в обережном искусстве многое на рукоделие завязано, а я только вязать и люблю, и то так, для души.
А дед Павел нагрузил медком всех: и Александру Ивановну, и нас с Костей, и обоих врачей, и Ивана Семеныча. Нам с Полевой, конечно, и прочие полезности достались, а Костю и вовсе записали в Данилкины почетные крестные. Любимый мой и сам был не против:
— Ко мне ведь учиться пойдет, а пока буду приезжать, проверять, как дела. Потенциал у пацаненка о-го-го, такого упустить никак нельзя. Чем раньше контролю научится, тем для него же лучше.
В общем, хоть и кончилось все хорошо, тяжелый выдался день и нервный. Отчего-то, когда двинулись обратно в деревню, меня даже поплакать потянуло. Все-таки нужно больше успокоительного с собой брать, для таких вот случаев… Костя рулил одной рукой, второй мягко поглаживая меня по коленке — делился энергией, подпитывал мягким теплом и нежностью. Больше всего мне хотелось сейчас уткнуться носом ему в плечо, и чтобы обнимал и гладил по волосам, по спине, шептал что-нибудь ласковое и успокаивающее.
Ничего, доедем, все будет…
Доехав, я первым делом заварила чай. Успокоительный. Полева, покачав головой, чуть ли не силой усадила меня, сама нашептала что-то над чаем. Ужин, чай и Костины объятия… напряжение отпускало слишком медленно, нужно было отвлечься на что-нибудь. На самом деле хотелось секса, но нельзя — значит, нельзя. Ничего, еще месяц-два подождать…
— Родной мой, как же я соскучилась, — шептала я, подставляя лицо под быстрые, легкие поцелуи. Кажется, все-таки плакала… — Я уже даже целоваться по-настоящему боюсь, сорвусь еще. Как хочу тебя…
Я даже не вслушивалась в ответные Костины слова, достаточно было его голоса, интонаций, дыхания совсем рядом, теплых рук, объятий… Как мне все-таки хорошо с ним рядом, пусть даже без секса, все равно хорошо.
— Спи, малышка. Трудный был день, тебе нужно отдохнуть. Ты у нас умничка, Александра Ивановна тебя хвалит. Точно мастером станешь. И дочку научишь.
— А будет дочка? — сонно спросила я.
— Не сейчас, так в следующий раз. Как же без дочки, верно, милая? Будет умница и красавица, вся в тебя.
Так я и заснула, под его негромкие уговоры, согретая ласковым теплом рук и мягкими волнами силы. Снилось, как гуляем по заросшему цветами полю, я, смеясь, примеряю сплетенный Костей венок, вдалеке бегают мальчишки, а дочурка с уморительно серьезным лицом обдувает пушистые одуванчики.
Проснулась, как от толчка. Темно, тихо, рядом тихо сопит Костя… Живот неприятно тянет — не болит, но… Что?! Мягкая, плавная судорога заставила схватиться за живот. Это что, схватки, что ли? Вот так внезапно?!
— Костя, — затрясла я дорогого муженька. — Проснись, у нас ЧП!
Но все-таки не зря я последние месяцы заморачивалась специальными упражнениями, дыханием, психологическим настроем… Приступ паники тут же, на рефлексе, заставил меня задышать размеренно и плавно, в голове сами собой всплыли слова «настройки к родам». Все будет хорошо. В конце концов, было бы страшней, окажись я одна дома или даже вдвоем с Костей. А тут и Александра Ивановна рядом, и еще куча женщин, и своя акушерка в деревне наверняка есть. Так что, когда любимый супруг открыл глаза и сел, засветив на руке крохотный огонек, я сказала почти спокойно:
— Милый, это, конечно, очень не вовремя и вообще неожиданно, но, кажется, я рожаю. Ты позови кого-нибудь, ладно?
***
Не знаю, как вел бы себя Костя, окажись он наедине с такой проблемой, но я оказалась права — женщины быстро взяли дело в свои руки, моему любимому супругу только и оставалось, что держать меня за руку. И то недолго, пришедшая акушерка выгнала его за дверь: мол, не мужское дело помогать бабе рожать.
Меня та же акушерка спросила только об одном:
— Заговор на легкие роды знаешь?
— П-помню, — пролетепала я, и она рявкнула:
— Так чего молчишь, дурная ты девка. Пой!
Значит, точно, рожаю? Не то чтобы я сомневалась, вообще-то… Семь месяцев с небольшим, надеюсь, с маленькими все будет в порядке…
На виски легки жесткие руки, надавили, морщинистое лицо старухи-акушерки склонилось совсем низко, вплотную к моему, глаза заглянули в глаза:
— Не думай, девочка, не время думать. Пой.
Я вздохнула. Больно не было, но сосредоточиться никак не получалось. А потом… я не поняла, что произошло, но в голове стало вдруг легко и пусто, все мои попытки собраться и сосредоточиться лопнули, как воздушный шарик, а нужные слова сами собой пришли на язык.
— Так-то лучше, — еще услышала я, а потом осталась только мелодия древнего наговора, накатывавшая и отбегавшая, словно волны на песок, и такие же волны ласкового тепла, и почему-то сияние собственной ауры, которое я прекрасно видела с закрытыми глазами. Изумрудно-золотые волны, то ярче, то тише, и алые всполохи в них — в такт с биением сердца. Красиво, но отчего-то тревожно, но если петь, то тревога уходит, сменяясь радостью. Мои дети скоро придут в мир. Наши с Костей…
Кажется, мне командовали: дыши, тужься, расслабься. Не помню. Как будто, провалившись в транс, я перестала понимать, что происходит вокруг. Как будто привычный мир сменился переплетением аур, сменой тепла, жара и прохлады, воздушной легкости и тяжкого гнета, мешавшего дышать. Но на самой грани ощущений возникла и оставалась уверенность, что все идет правильно. Что я все делаю правильно, и женщины, которые пришли, чтобы помочь родиться нашим малышам, знают, как правильно, и сами малыши тоже, хотя они и поторопились. Но в том, что связано с даром, никогда и ничего не происходит просто так. Поторопились — значит, нужно было, пришла пора.
А еще отчего-то вспомнилось сказанное Костей после его командировки: «Все случится, как должно», — и собственные тогдашние же мысли о благом воздаянии. Тогда я выкинула их из головы, решив: пусть все идет, как идет, не надо загадывать. Теперь же откуда-то точно знала, что мои ранние роды — благо. Как, почему? Словно сама магия этого мира вложила в голову — не мысль, а именно знание, на уровне инстинкта.
Рождение первого малыша я почувствовала всплеском почти обжигающего жара, горячей волной, пробежавшей вниз, по ногам, и вверх, по всему телу. На мгновение прервалось дыхание, и тут же я услышала пронзительный детский крик. И довольный голос акушерки:
— Мальчишка. Слышишь, дочка? — и тут же: — А что это ты замолчала? Там второй на подходе, ну-ка, вдох, и-и…
И опять — теплые волны, всполохи аур, спокойное ощущение «все идет хорошо», и команды, которые я воспринимаю не разумом, а инстинктом… И снова — обжигающий всплеск, от которого перехватывает дыхание и на этот раз почти уплывает сознание. А потом — холод, принесший смутное воспоминание из прошлой жизни: там самым ярким впечатлением от первых родов почему-то было, как я лежала одна и стучала зубами, когда приложили лед и ушли…
Тихое хныканье, шлепок и детский рев, теперь двухголосый.
— Вот тебе твои два богатыря, дочка. Как назовете?
— Папашу-то пустите, извелся там весь.
— Эй, девочка, вернись к нам. Знаю, устала, но спать рано.
— Маришка, родная моя, как ты?
— Нормально она, счастливый папаша, не паникуй, подпитай лучше. Сильна твоя жена, а все равно выложилась.
Такое знакомое, родное Костино тепло… Я вздохнула, наконец-то появились силы открыть глаза. Правда, не очень-то мне это помогло. Лица вокруг казались размытыми, в цветной дымке, я словно замерла где-то посередине между обычным и аурным зрением. Четко понимала, что за окном едва занимается утро, видела, кто в комнате — Костя, Полева, бабуля-акушерка и уже знакомая мне деревенская лекарка. И вдруг почувствовала, ощутила, как новорожденных приложили мне к груди, и маленькие начали сосать.
Теперь я была спокойна и счастлива. Очень-очень счастлива.
— Отец, чего замер? Имена сыновьям придумали? Нарекай.
Я умиленно улыбалась, глядя, как Костя берет на руки малышей — он, кажется, всерьез опасался помять таких крох. Мужчины такие смешные, когда им приходится иметь дело с новорожденными!
— Вот сыновья мои, — негромко сказал он. — Нарекаю старшего — Михаил, и младшего — Антон.
Прозвучало торжественно, мне даже показалось, что сила полыхнула в крохотной комнатке — или это ветер распахнул окно? Что-то я читала об обряде имянаречения, но что? Не помню. Я тогда только попала сюда, такие знания еще не были для меня актуальны. Надо будет найти ту книгу, перечитать.
— Вот теперь и поспать можешь, — сказала мне акушерка, и глаза закрылись сами собой.
Проснулась я, когда малыши захотели есть. И вовсе не от плача, а будто сама ощущала их голод. Завозилась на кровати — хотелось переложить подушки повыше и сесть, но слабость не позволяла. И, будто ощутив теперь уже мое пробуждение, в комнату почти вбежал Костя.
— Маленькая моя, солнышко, любимая, — он целовал меня, обхватив лицо ладонями, а мне почему-то до ужаса хотелось смеяться. Ох уж эти мужчины! Папочка…
— Костя, помоги лучше сесть, ну. Что с тобой, что за паника на ровном месте?
— Но ты же…
— Родила, — ехидно продолжила я. — Вот уж невидаль. Родной мой, очнись! Я, по-твоему, первая в мире женщина? А остальных детей аисты приносили? Или они в капусте самозарождались?
— Вот-вот, скажи муженьку, — в комнату вошла Полева и с порога заулыбалась. Мне даже захотелось глаза протереть, так не похоже это было на обычную Александру Ивановну, нашего строгого «монстра». — Еле оторвали его от тебя, все боялся, что подпитки мало.
— Подпитывал? Спасибо, родной, — я взяла Костю за руку и потянулась поцеловать. — Я отлично себя чувствую. А где мальчики? Они есть хотят.