Сложнее всего оказалось отключить мысли и слепо довериться ощущениям, идти туда, куда ведут они. Чувствовать эмоции других Никита умел неплохо, а вот свои как-то не приходилось. Это было похоже на тонкую, едва различимую ниточку, которую он пытался разглядеть среди листвы и старых камней не глазами, а сердцем. С каждым его ударом Никита словно сбивался с пути, пытался нащупать нить заново, шел слепо, на ощупь. Тем не менее ниточка вела его за собой, плутала между деревьями и покосившимися памятниками, то становясь почти осязаемой, то едва не исчезая.
Никита вышел к могиле Витеньки и Лилии и удивленно остановился. Место вокруг было расчищено: высокая трава скошена, кусты вырублены. Место вокруг маленькой могильной плиты посыпано желтым песком, а на самой плите лежал уже чуть подвядший букет крупных белых лилий. Узнав всю правду, Карина спрашивала у него, где именно находится могила Лилии, но Никита не думал, что она так скоро развернет бурную деятельность по приведению ее в порядок. Поправив чуть сбитые ветром набок цветы, Никита еще раз взглянул на табличку с двумя именами, подумав, что она, должно быть, тоже вскоре будет заменена, и вернулся на дорожку. Интуиция вела его определенно не сюда.
Проплутав еще несколько минут, Никита наконец остановился. Все его экстрасенсорное восприятие твердило, что он пришел. Где-то рядом с этим местом должно быть что-то очень важное. Никита принялся оглядываться по сторонам, пытаясь понять, за что именно зацепился его дар, но не видел ничего необычного: эта часть кладбища выглядела не такой старой, как та, где похоронили Витеньку и Лилию, могилы здесь датировались девяностыми годами, многие были еще достаточно ухоженными, с почти новыми букетиками искусственных цветов, но уже без клумб, которые любят разбивать рядом с теми, кого похоронили совсем недавно. Здесь даже стригли траву и, похоже, обрезали ветки с деревьев, поскольку те лежали сложенными между могил. Должно быть, чистку проводили недавно и еще не успели убрать.
Никита принялся обходить каждую могилу, читать надписи и всматриваться в фотографии, но понимал, что это не то, что ему нужно. И лишь когда он миновал очередное надгробие, под которым были похоронены умершие с разницей в шесть лет муж с женой, дожившие до весьма преклонных лет, вдруг остановился. Нет, дело было не в них точно. Но в чем-то рядом.
Вернувшись к могиле, Никита принялся осматривать ее тщательнее, и наконец заметил, что под грудой сложенных рядом веток лежит что-то еще. Старый, почти рассохшийся от дождей и снега деревянный крест с табличкой на нем. Тому, кого похоронили под этим крестом, не поставили памятник, за его могилой не ухаживали, и, похоже, от нее почти ничего не осталось, раз крест упал, а рабочие сложили сверху ветки. Ладони вспотели, а сердце забилось гораздо сильнее обычного, когда Никита отбросил в сторону мусор и перевернул крест так, чтобы видеть надпись на табличке.
«Кремнева Дарья Андреевна, 21.04.2001 – 13.10.2001».
– Даша? – шепотом произнес Никита, вглядываясь в табличку.
Имя и дата рождения полностью совпадали с данными его родной сестры, но что значит эта дата смерти? Его сестра жива, недавно отпраздновала свое двадцатилетие. Никита не помнил, чтобы когда-нибудь она даже сильно болела.
Он снова посмотрел на дату смерти. Это было еще до того, как однажды ночью его отец убил мать и трое детей остались сиротами. И Никита слишком хорошо помнил те страшные часы, что они прятались в шкафу. Он прижимал к себе крохотную восьмимесячную Дашу, чувствовал, как бьется ее сердце, слышал ее размеренное дыхание, помнил тяжесть ее теплого тельца в своих ладонях. Даша была похожа и на него, и на Женю, у всех троих даже группа крови была одна.
Острая игла прошила голову, заставив его вздрогнуть от боли и сжать ладонями виски. Он вдруг вспомнил одуряющий запах свежих цветов, заплаканное мамино лицо и отца, одной рукой обнимающего жену, а другой закрывающего дверь перед лицом Никиты. И теперь Никита, как бы ни пытался, не мог открыть эту дверь, не мог вспомнить, что было до и после этого крохотного момента, который казался теперь не то видением, не то воспоминанием.
Он еще раз взглянул на табличку, а затем, не отдавая отчета своим действиям, наклонился и резким движением оторвал ее от старого креста.
Похоже, ко всем тайнам, ответы на которые он так беспомощно искал в последнее время, добавилась еще одна, гораздо более пугающая и непонятная.
* * *
Встречаться с мамой было очень волнительно. Пожалуй, так страшно Яне не было ни перед одним экзаменом, хотя она не могла понять причин этого волнения. Более того, говорила себе, что эта встреча сейчас очень не вовремя, ведь буквально за несколько часов до нее Владислав прислал ей портрет того человека, для которого они с другом однажды искали мешочек, перевязанный алой лентой, с браслетом и медальоном внутри. Человека этого Яна не узнала, никогда его не видела, и ей не терпелось показать портрет Никите. Можно было бы просто отослать ему на почту, но она очень хотела показать лично, видеть лицо Никиты в этот момент, вместе строить теории о том, как искать этого мужчину, как узнать, что ему нужно от нее. Но вместо этого приходилось собираться на встречу с мамой.
Ехать в Москву Яна наотрез отказалась. Если уж матери так не терпится увидеться с ней, пусть приезжает сама. Яна, как послушная собачонка, не побежит по первому зову. Мама приехала. Яна не стала звать ее к себе домой, договорилась встретиться в кафе. Первый шаг должен быть осторожным, чтобы иметь возможность отступить назад. Если встреча пройдет хорошо, тогда уж можно и в гости позвать, и продолжить поддерживать отношения.
Яна узнала ее сразу. Мама почти не изменилась за прошедшие девять лет, была все такой же, какой Яна ее помнила: невысокой, худенькой, со светлыми волосами, ровной волной укрывающими спину. Дочь была очень похожа на нее, а скромная разница в двадцать лет делала их едва ли не сестрами. Мама поднялась ей навстречу, радостно улыбаясь, и как бы Яна ни пыталась щетиниться, а все равно позволила заключить себя в объятия и часто-часто заморгала, чтобы дурацкие слезы не опозорили ее и не дали понять этой почти чужой женщине, как она по ней скучала девять лет. Нормальные матери не бросают своих детей, даже если оправдывают себя тем, что оставляют их с любящими отцами.
Вчера днем, никому ничего не говоря, Яна приехала к больнице, где лежали Вероника Дубина и маленькая Арина. Их как раз выписывали, Карина с мужем встречали у входа. Яна не показывалась им на глаза, они ведь почти не знали ее, стояла в сторонке и просто смотрела. Ей необходимо было убедиться, что есть нормальные семьи, где матери не топят и не бросают своих дочерей, увидеть это своими глазами. Яна смотрела, как Карина держала за руку маленькую Арину, как тепло улыбалась Веронике, хотя еще совсем недавно злилась на нее и не хотела даже знать. Они втроем шли к машине, такие счастливые, что Яне захотелось однажды оказаться на месте Карины. Вот так же простить мать за все, безумно любить дочь и идти, держа обеих за руки. Поэтому она в итоге и не отказалась от встречи в последний момент.
– Как ты выросла! – улыбнулась мама, держа Яну за плечи и рассматривая ее.
– Еще бы, мне стало в два раза больше лет, – фыркнула та, выпутываясь из объятий и садясь за столик.
Мама, очевидно, сразу поняла, что прощение придется еще заслужить, поэтому не стала обижаться. Села напротив, поставила на стол большой нарядный пакет.
– Я привезла тебе подарок, откроешь позже. – И прежде, чем Яна успела бы снова что-то съязвить, добавила: – Я знаю, что один этот подарок не заменит всех тех, что я не дарила тебе эти годы, но, если ты дашь мне шанс, я попробую все исправить. Знаю, что будет сложно, и готова к этому.
Яна не знала, что ответить. Выпускать шипы и всячески демонстрировать неприязнь ей не хотелось. Во-первых, не для этого она соглашалась на встречу, а во-вторых, в глубине души желала, чтобы отношения с мамой наладились. Вот после вчерашнего украдкой подсмотренного эпизода чужой жизни и желала. Да, они не смогут наверстать упущенного времени, эти годы врозь навсегда останутся между ними, но Яна отчаянно хотела, чтобы дальше было по-другому. Конечно, мама будет жить в другой стране, а Яна здесь, но она хотела, чтобы та иногда приезжала, хотела ездить к ней сама, хотела звонить и переписываться в мессенджере, как с папой. Знать, как у нее дела, рассказывать о своих успехах и неудачах.
Мама начала первой. Рассказывала о своем муже, о доме в чужой стране, о работе, увлечениях, расспрашивала Яну о том же, и постепенно Яна разговорилась. Они болтали скорее как подружки, не видевшиеся несколько лет, чем как мать и брошенная ею много лет назад дочь. Яна вдруг выяснила, что, когда папа говорил, как сильно она похожа на маму, он не преувеличивал. Они действительно были похожи не только внешне. Тем не менее Яна периодически ловила себя на мысли, что испытывает непонятную неловкость перед отцом, будто, сидя здесь, получая удовольствие от общения с мамой, она предает его, хотя папа сам настоял на этой встрече, а потому, наверное, не станет огорчаться, узнав, что Яна о ней не пожалела. Очевидно, эти чувства и станут тем главным препятствием, которое придется преодолеть лично ей, если она захочет продолжать общение с мамой.
Полтора часа пролетели незаметно. Яна даже забыла о портрете, который хотела показать Никите, полностью погрузившись в разговор, и вспомнила лишь тогда, когда мама извинилась и вышла в туалет, а официантка положила перед Яной на стол большой белый конверт.
– Вам просили передать это, – профессионально-вежливо улыбнулась девушка, имя которой Яна от волнения забыла сразу же, как она его назвала.
Яна недоуменно открыла конверт и обнаружила в нем два пригласительных билета в большой СПА-центр. Пригласительные были на ее имя и имя матери. Сначала она подумала, что это подарок от мамы, но та вручила бы его сама, зачем просить официантку, сбежав в туалет? Затем решила, что это обычная рекламная акция. После очередного локдауна уже начали открываться закрытые ранее заведения, и им нужно было как-то возвращать клиентов, но откуда СПА-центр знал их имена?