– И все ж она права, вы то и дело ее прерываете. А если б дали спокойно рассказать, она рано или поздно ответила б на все вопросы, которые ей и не задавали. Давай, Доротея.
– Спасибо, Робер.
– Робер хороший, – прошептала Салли.
– Так вот, однажды утром я открыла глаза и увидела, что Поль сидит за письменным столом и читает письмо, которое я тут же узнала.
«Ты продолжаешь писать этому человеку?»
«Отдай».
«В любом случае по его ответу все ясно. Настоящая большая любовь!»
«Ты рылся в моих вещах!»
«Подумаешь, мы ведь вместе живем, разве не так? А вот ты скрываешь свои маленькие секреты, свои мелкие пакости».
«Дай сюда письмо. Какое тебе дело?»
«Ха, я, по крайней мере, честен, представь себе. И мне надоело, что меня используют, как машину для траха, а великие чувства приберегают для пляжного евнуха».
«Я запрещаю тебе говорить о нем, и немедленно дай сюда письмо».
«Нет, оставлю-ка я его себе». – И он посмотрел на меня со своей коварной ухмылкой.
– С коверной ухмылкой – это как? – спросила Салли, но ее тут же одернул Робер. Отныне она готова была на все ради него.
– Я мгновенно поняла, что он держал в руках неопровержимое доказательство. Теперь ему достаточно предъявить письмо жене Хуго, и случится катастрофа.
«Я отлично знаю, что ты не ревнуешь, потому что никогда меня не любил…»
«Что ты об этом можешь знать?»
И он принялся толкать меня, вот так, кончиками пальцев, но глаза у него были страшные. Я попыталась добраться до двери, но он загородил дорогу. Он начал с пощёчин, потом швырнул меня на кровать, и три кошмарных дня мы оставались в этой комнате, я – в полной его власти, отрезанная от всего мира, а он – получая от этого наслаждение, за которое я его возненавидела. Утром четвертого дня он ушел.
Я тут же вернулась в Париж. Я была в панике и не способна ни о чем думать. Не получая никаких вестей, Хуго забеспокоился, пришел ко мне и увидел мое распухшее лицо. Он сыпал вопросами, пока я не рассказала – нет, не все – о жестокости Поля.
Он умолял меня больше никогда не встречаться с этим человеком, но я не смела рассказать ему о шантаже, косвенным объектом которого был он сам. Однажды он принес мне маленький пистолет и показал, как им пользоваться, добавив: «Тебе даже не придется пускать его в ход, достаточно пригрозить. Он испугается».
Я знала, что его жену снова поместили в больницу, и меня потрясало, что среди всех своих забот он находит время возиться со мной.
Поль конечно же объявился. Очень спокойный. Заговорил о жене Хуго, которая вернулась домой. Если она увидит письмо мужа, без сомнения, попадет обратно в больницу, но что делать… Я устала, у меня больше не было сил. Спросила, чего он хочет.
«Тридцать лимонов, и я верну письмо».
«У меня нет таких денег».
«Ликвидируй кой-какие вложения. И я от тебя отстану. Хочу уехать за границу».
«Куда же?»
«В Германию».
«Почему в Германию?»
«У меня там подруга, зовет к себе».
Я быстро прикинула. Если он уедет и оставит меня в покое, то не так уж дорого это будет стоить. Я заявила, что постараюсь.
Когда я отдала ему деньги, он провел со мной «прощальную ночь», по его словам.
Он заснул, как довольный собой паша, а я не сомкнула глаз.
Утром он, насвистывая, принял душ. Я слышала, как он собирался – тщательно и шумно. Я осталась сидеть в кресле, вымотанная, в ночной рубашке, куря сигарету за сигаретой. Подаренный Хуго пистолет я держала рядом, в ящике комода.
«Ты еще не готова? – удивленно спросил Поль. – Нам же еще за покупками».
«Какими покупками?»
«Для моего отъезда. Я начинаю новую жизнь. Мне нужно приданое и чемодан, куда это приданое сложить».
«А платить должна я, так?»
«У меня нет ни гроша, ты же знаешь, сокровище мое».
«Я тебе дала тридцать миллионов…»
Салли подняла палец:
– Прости, Додо, но на теперешние деньги это сколько?
– Триста тысяч франков, ведь так, Доротея? – снисходительно уточнила Квази. – Не тридцать же миллионов новыми, само собой.
– А триста тысяч франков – это сколько? – не отставала Салли.
– Много денег, – спокойно пояснила я.
– Сколько?
– Ты хочешь сказать: что на них можно купить? Ну…
– Машину без кредита, – сказал Робер.
– Маленький домик в деревне, – сказала Квази.
– Еды на десять лет… – сказала я.
– Больше… – поправила Квази, как будто я выбрасывала деньги на ветер.
– А я могла бы на них купить Робера? – задала свой последний вопрос Салли.
Мы уставились на Робера. Он призадумался, а потом мило улыбнулся Салли и заявил, что такого бездельника, как он, она могла бы заполучить куда дешевле.
На какое-то мгновение нас накрыла ласковая волна, всех четверых.
– «А я вернул тебе письмо», – возразил Поль.
«Значит, мы квиты? Или это никогда не кончится».
«Поживем – увидим».
«Нет, ничего такого я видеть не желаю».
Я открыла ящик и приставила пистолет к своему виску.
«Я больше не могу, Поль. Я хочу умереть. И ты больше ничего не получишь. Никогда. Придется искать другую дуру».
Я услышала, как три моих компаньона затаили дыхание. Только Салли заговорила:
– О нет, Додо, не делай этого.
Квази пихнула ее локтем в бок:
– Ты же видишь, что она не умерла, дурища несчастная, иначе как бы она рассказывала свою историю?
Я затянула свой душераздирающий монолог куда дольше необходимого, но Квази и не подумала влезть с критикой, и наконец я заключила:
– И тогда он сделал худшее из всего, что делал в жизни. В тот самый момент, когда я готова была умереть, когда объявила ему о своем самоубийстве и о том, что собираюсь совершить на его глазах, он и с места не двинулся, чтобы помешать мне, наоборот – повернулся спиной и бросил презрительно:
«Ты на это не способна, Доротея. Ты уже столько раз грозилась. Ненавижу шантаж».
«Я не шучу…»
Мой голос дрожал, как и моя рука, как и мое сердце.
И снова этот смех во все горло, который причинил мне столько боли.
И тогда я направила оружие в другую сторону, я наставила его в спину Полю и выстрелила, я разрядила его в Поля. Кровь брызнула струей, он упал и остался лежать слишком неподвижно для живого.
Я убила Поля.
9
Эффект на свою аудиторию я произвела колоссальный. Описать невозможно. Они смотрели на меня, как на героиню, а ведь я была всего лишь убийцей. Я забрала чью-то жизнь, а значит, как бы проявила божественную власть.
Я задала себе вопрос, который относился скорее к области морали: Поль был дерьмовой сволочью, но я-то, я приговорила его к смерти. Это хороший повод для мести. Для мести за него.
Двадцать лет спустя?
И кто? В любом случае не привидение. Кто-то, кто никогда меня не видел и убивает просто наудачу? В моих ушах еще звучал голос Поля. Я его себе вообразила? После того, как давным-давно с корнем вырвала его из своей памяти? И эта фотография Хуго, как чудовищное совпадение, словно жизнь была прямой линией, оборвать которую могла только смерть. Значит, я еще недостаточно заплатила. Я никогда не расквитаюсь со своим прошлым.
Без зазрения совести воспользовавшись безграничной властью рассказчика, я объявила, что продолжение последует завтра, а сейчас устроим передышку и поспим хоть несколько часов.
В их вытаращенных глазах читалось неудовлетворенное желание разобрать по косточкам последний эпизод сериала, но у меня еще были дела.
Мой маленький мирок наконец заснул, а я устроилась в сторонке с кипой газет и Роберовым фонариком, чтобы просмотреть прессу.
Я уже сто лет не обращала внимания даже на обложки «Пари Матч», выставленные за стеклом киосков. На улице у нас в ходу другие новости, и передаются они устным путем, не оставляя следов.
Жизнь обитателей домов, отраженная в журналах, с их событиями, скандалами, трагедиями и разоблачениями, не более материальна, чем облако, чьи очертания расплываются, исчезая в пустоте.
Вначале мне было трудно. Я давно не заглядывала в газеты, и некоторые заголовки разбирала с трудом, словно продираясь сквозь иностранную речь.
В эту ночь я меняла кожу, как настоящая змея, доползшая до конца пути. Я все еще оставалась Додо, но возвращалась и давняя Доротея, а я и не думала гнать ее назад, потому что инстинктивно чувствовала, что мне понадобятся они обе.
Я вырезала все страницы, где упоминался Хуго, а их было столько! Мне пришлось читать все внимательно, чтобы из кучи ерундовых комментариев выудить конкретную информацию, на которую можно опереться. Хуго был представлен как закоренелый холостяк, которому природный шарм и солидное состояние обеспечили классическую карьеру плейбоя. Он создал свою продюсерскую контору на личные средства и финансировал произведения серьезных авторов, что в конце концов окупилось.
В прессе о нем много говорили: в качестве независимого продюсера он недавно запустил мегапроект фильма, который должен был сниматься на английском языке с участием американских и французских звезд благодаря исключительно европейскому финансированию.
Это было настоящее событие.
Что ж, пусть так.
Меня больше заинтересовало слово «холостяк». Как Хуго умудрился скрыть наличие жены и детей? Если бы жена умерла, его называли бы вдовцом.
И потом, у Хуго никогда не было собственного состояния, я это хорошо знала.
А знала ли я это в действительности?
Я всегда верила Хуго на слово. Я сказала себе, что пресса любит творить легенды на манер волшебных сказок.
Тот в высшей степени хвалебный портрет, который создали журналисты, очень походил на образ Хуго, сохранившийся в моей памяти.