Блуждая в лабиринте вновь обретенных иллюзий, я размышляла. Мне бы очень хотелось бросить вранье Хуго ему же в морду, но и речи быть не могло, чтобы впутать Ксавье. Итак:
– Нет, нет, деньги меня не волнуют. Меня волнует, что кто-то решил меня прикончить…
И тут я осеклась, потому что Хуго не притворялся, я уверена. Он мне не поверил. Он действительно думал, что я несу чушь. И уверилась еще больше, когда рассказала ему о двух убийствах – во всех подробностях – и о посланиях, потому что он позеленел. Даже Де Ниро не мог меняться в цвете по заказу. И от зловонной ауры, его окружавшей, снова несло страхом.
Ну что за дерьмо.
Что ж, я навострила глаза, чтобы ничего не упустить, и задала вопрос на доверие:
– Ты уверен, что Поль мертв?
– Доротея, это бессмысленный вопрос.
– Я знаю.
Я вкратце изложила ему, с чего началась неделя, и продолжила:
– Если бы не два убийства, я бы тоже уговорила себя, что голос Поля был всего лишь галлюцинацией, а я – старая психопатка. Но сегодня мне нужны конкретные ответы. Например: что ты сделал с трупом?
– Закатал в бетон.
Теперь, чтобы разрядить атмосферу, я в общих чертах опишу Хуго. Он вроде длинного срезанного цветка, и в его венах течет сок кого-то из папоротниковых. Он способен, в крайнем случае, запустить летающего змея, если дует правильный ветер, но не имеет представления, с какой стороны берутся за молоток. Поэтому «закатал в бетон» в его устах звучало, как если бы он по слогам разбирал диалект исчезнувшего племени.
Хотя ситуация и не располагала, но намек на улыбку, наверно, встопорщил волоски моих усиков – спасибо тому косметологу, который первым выщипал мне пушок над губой во времена моей суетности, потому что Хуго поправился:
– По крайней мере, мне так сказали. Я только прибрался потом в твоей квартире.
– Кто тебе «сказал»?
– Я их не знаю. Какие-то парни, к которым мне посоветовали обратиться: я их больше не видел.
Мне показалось, что в глазах Хуго, зеркале его чувствительной души, я прочла тот же вопрос:
– А вдруг Поль не умер?
Что автоматически ставило его во главу списка потенциальных жертв.
16
Если не считать затасканных слов и мыслей, а также очевидного вывода, что только мой труп подтвердит, с некоторым запозданием, отсутствие у меня параноидального бреда, сказать нам друг другу было нечего. Лишь бы сократить пустые речи, я пообещала избегать Альфиери, убийцу, полицию, дурных знакомств вообще и Хуго в частности, прежде чем мне удалось откланяться.
Вы поймете, в каком состоянии были нервы нашего богача, если я скажу вам, что он заставил меня спуститься в темноте в подвал, чтобы выпустить через маленькую запертую дверцу, ведущую в садик позади дома. Он задержал еще на минуту мой бег, в очередной раз спросив:
– И все же, как у тебя с деньгами?
– Я же сказала, что все в порядке. Я зашла в свой банк, и – о чудо – какие-то гроши еще остались.
– Твои счета были в довольно плачевном виде, когда я последний раз их просматривал.
– Хуго, мне плевать на деньги. Но можешь успокоиться, если у меня возникнут непредвиденные траты, я тебе позвоню. Предупреди привратницу своего храма.
Потом мне пришлось перебраться через крепостную стену, не очень высокую, но обнесенную поверху проволокой, на которой я оставила часть своего обмундирования, но я не роптала, потому что минимум по данному пункту я была полностью согласна с Хуго: один убийца на запятках полностью исчерпывал мой запас прочности. Еще и на толпу мафиози этот запас рассчитан не был.
Через полчаса ходьбы я глянула на себя со стороны: я шла на цыпочках в своих солдатских башмаках, вертя головой, как семафором, по пустой улице в тот час, когда все, кто живет внутри, уже давно дома и дремлют перед чирикающими телевизорами. Я была одна, и более чем одна.
Я застыла на месте, спрашивая себя, как переварить три порции солянки не первой свежести. Решение пришло само: небольшая сиеста среди ночи пойдет на пользу пищеварению.
Улица – просторное владение. Шестнадцатый район я знала плохо, но скамейки везде одинаковые, а дом-саркофаг Хуго нагнал на меня такого жара, что на какое-то время мне тепла хватит.
Первая же попытка пораскинуть мозгами с ходу привела меня к выводу: если только Хуго не перетянул рану жгутом, не сделал переливания крови и не отвез его в больницу, Поль с неизбежностью умер. Кто же умудрился узнать меня на тротуаре, обладал тем же голосом, что и Поль, был настолько осведомленным и упорным, чтобы захотеть отомстить двадцать лет спустя?
Следите за моей мыслью?
Член семьи? Близкий друг? Поборник справедливости, которому делать больше нечего, кроме как гнобить жизнь бродяжки?
И если Ксавье сказал правду, как Хуго смог узнать, что этот «кто-то» увидел меня и узнал у универмага «Прентан»?
Я сменила позу лежа на позу сидя, чтобы мозги лучше проветривались. Четверть часа спустя – оп-ля! Осталось только поймать такси.
Йохан был хозяином бара «Либертиз»[18] – неудачное название, потому что большую часть его клиентуры составляли каторжные выпивохи. Это было мое любимое пристанище в те золотые годы, когда я лишь интуитивно прозревала ту развалину, что скрывалась под моей тогдашней лакированной скорлупой. Мне всегда нравилось думать, что Йохану нравилась я. В частности потому, что я вела себя прилично и никогда не требовала, как обычные его клиенты, чтобы музыкальный автомат наяривал только разноцветные диски в 45 оборотов. Ну конечно, вы-то молоды, а я вам завожу долгоиграющие пластинки, которых никто младше тридцати и знать не может.
По крайней мере, фасад не изменился.
Наконец, я толкнула дверь и глубоко вдохнула этот воздух, который так люблю, мглистый от табака и отлетевших мечтаний. Народу было немного. Какой-то старый пират вцепился обеими руками в стойку, чтобы не дать ей упасть, измученная усталостью и постоянным повторением пройденного проститутка тянула рюмочку кальвадоса, словно призрачный эликсир молодости, и трое арабов в тонких кожаных куртках затягивались сигаретами с глубокомысленным видом. И Йохан, Йохан по-прежнему был здесь. Бодрый? Уж лучше сказать сразу. Он дремал на высоком стуле за стойкой в обрамлении перевернутых бутылок.
Вот он изменился – в отличие от антуража. В оцепенении забытья его щеки мягко стекали по обеим сторонам подбородка, а горькая складка вздергивала этот подбородок вверх, поближе к губам. Нос повис, почти утыкаясь в густые усы, которые приобрели сероватый оттенок – наверняка под атмосферным воздействием всего заведения.
– Где Свобода, там и Равенство, – пробормотала я про себя, после чего встала перед ним и, весьма приблизительно цитируя Шекспира, произнесла: – Берегись снов, они начало всех бед.[19]
В царстве дружбы пластическая хирургия ни к чему: его продувные глаза приоткрылись, и все лицо сразу подобралось.
– Доротея, как дела?
Мы не виделись больше двадцати лет, но его рука, не дрогнув, мгновенно ухватила бутылку виноградной водки под стойкой, наклонила ее над водочной рюмкой – глоток мне, глоток себе, до дна, и повторить.
Я взобралась на табурет, издавший при этом непристойный писк, и проворчала:
– Они что – говорящие весы, эти твои треноги?
– Вижу, ты чувствительна, как прежде.
И тут я разразилась смехом таким давнишним, что сразу его не узнала. Это был смех молодости, свободный, заливистый, радостный, каким и положено быть любому смеху. Наконец я утерла глаза и сказала:
– Прости.
– Не за что.
Я не стала уточнять, что просила прощения у себя самой.
– Я в дерьме, Йохан.
– Такова краткая история твоей жизни, разве нет?
Я сдержала смех, потому что иногда надо уметь проявлять благоразумие, и лишь с растроганным видом обронила:
– Ты не изменился.
– Изменился, как и ты.
– И все же ты меня узнал.
– Я иногда гляжу на себя в зеркало.
Йохан, его без привычки не сразу поймешь. На этот раз я объясню, а дальше разбирайтесь сами. Он имел в виду, что своих сверстников узнать не трудно, если ты сам не прикидываешься, что принадлежишь к следующему поколению.
Он добавил:
– Ты давно вышла?
Я не сразу сообразила.
– А, ты хочешь сказать, из лечебницы. Так ты был в курсе?
– Брось. Все были в курсе.
– Мило, – прокомментировала я с долей нелепой горечи. – Да нет, больница давно в прошлом, уже больше десяти лет.
– Понятно, ты не очень торопилась.
У него был искренне обиженный вид; я сказала себе: «вот и Братство», и почтила минутой молчания маленькие радости жизни.
– Ладно, шутки в сторону. Давай. Если тебе нужна моя помощь, ты же знаешь, что можешь на меня рассчитывать. Ну чего уставилась? Сама же сказала, что ты в дерьме.
Это сильнее его. Опасные признаки оживления проявлялись в нем лишь в тех случаях, когда его пресловутый пессимизм обретал конкретные формы – для него самого или для его друзей.
– Это я в переносном смысле. Не обращай внимания.
– Ты что, бежала?
– Нет, но попотеть мне сегодня вечером пришлось.
Я заверила, что мигом вернусь, уточнила, по-прежнему ли в подвале туалеты, а когда пришла обратно, отмытая во всех видных местах и с волосами, такими же мокрыми, как глаза, Йохан уже выпроводил свою клиентуру, опустил жалюзи и ждал меня за маленьким столиком, на котором стояла бутылка виноградной водки и наши стаканы.
– Ну, выкладывай. Я всегда любил твои истории, выдумывала ты их или говорила правду.
И тут вдруг вдохновение вернулось ко мне вместе с хорошим настроением – ведь речь шла всего лишь о рассказе.
– Ты помнишь Поля? – спросила я в качестве вступления.
– Я, как правило, помалкиваю, но если тебе это доставит удовольствие… Скажу тебе одну вещь: никто его добрым словом не помянул, когда он исчез. Надеюсь, тебя угрызения совести не мучили. Хотя ты дорого заплатила, чтобы избавить мир от мелкой сволочи.