– Ты за это заплатишь! – заорала я, чтобы он услышал, если уж он сидел у меня на хвосте. – А если желаешь со мной поговорить, я буду у «Веплера»!
Я оставила на столике пятисотфранковую банкноту, зычным голосом приказала примчавшемуся гарсону оставить сдачу себе и вступила на террасу «Веплера», как на захваченную территорию. Ксавье уже был там. Я сделала ему знак, что сейчас вернусь. Спустилась в туалет и умылась кремом «Нивея». Сняла берет. Я была Доротеей-воительницей в розовом, желтом и бирюзовом, с выставленными напоказ поседевшими волосами вместо открытого забрала. Я села напротив Ксавье, который встревоженно спросил, все ли в порядке. Я почувствовала, что смотрю на весь мир разъяренным взглядом, я готова взорваться при первом удобном случае – и, постаравшись говорить спокойно, заявила:
– Надо остановить резню.
Он так распахнул свои глаза изумленного идиота, что те едва не повисли в воздухе; в мозгах у него воцарился полный вакуум, и только я собралась наорать на него за все бессмысленные убийства, за мое безнадежно запутанное прошлое, как вдруг увидела темные тени у него под глазами, восковую кожу, искривленные в страхе губы, и во мне всколыхнулись такие залежи материнской тревоги, о которых я никогда и не подозревала:
– Что-то не в порядке, Ксавье?
– Это не важно, Доротея. Не хочу досаждать вам своими маленькими личными проблемами.
Он постарался выдавить улыбку, которая шла ему не больше, чем джоггинг с блестками.
– Знаете, я вас едва узнал. Настоящая метаморфоза. Вы выпили, да? Может, и мне…
Я пискляво засюсюкала:
– Бедный мой Ксавье, не стоит ни в чем следовать моему примеру. Я худший пример из всех возможных. Поверьте. Я не должна была пить. Но ночь была тяжелой… – Я упала головой на стол, рыдая, потом выпрямилась, вытерла лицо и нарочито ровным голосом сказала: – Нет, расскажите лучше о ваших делах. Меня это отвлечет от моих.
Лицо его исказилось и снова пришло в порядок. Я заказала два двойных эспрессо – и слава богу, что я сидела, потому что его рассказ затянул тучами последний клочок ясного неба, который мне оставался.
В ночь накануне Ксавье выступил против своего приемного отца и держался, не сдавая ни пяди: в результате он получил ответы на все «почему и отчего» жизни, исполненной низости.
Этот мужчина, Хуго, мой Хуго, которым все так восхищались за то, что он взял на себя заботу о брошенном ребенке, который боролся за то, чтобы ребенка позволили официально усыновить, и выиграл, хотя был холостяком и жил один, – какую же цель он на самом деле преследовал?
Еще маленьким Ксавье ни в чем не нуждался, и особенно в любви, проявлявшейся в ласках, которыми осыпал его Хуго.
Ребенок боготворил Хуго и принимал от него все, в зачатке подавляя попытки мятежа, которые свидетельствовали бы о его неблагодарности. Как можно в чем-то отказать своему благодетелю?
Много лет ощущение, что он не такой, как все, и глубоко скрытое страдание от того, что ему приходится выносить, отделяли Ксавье от остального мира – и Хуго всячески поддерживал эту изоляцию. Учеба на факультете стала первым шагом к независимости. Пусть ему еще не хватало мужества противостоять приемному отцу, он все же начал его судить, а вчера, благодаря мне, нашел в себе силы все ему высказать.
– Да, благодаря тебе я обнаружил, что мой палач уязвим. Он тебя боится. Я сразу понял, что мы союзники, что вместе мы можем уничтожить Хуго.
Тон у него был пылкий. Его глаза взывали ко мне, толкая на бог знает какие подвиги.
Кальвадос испарился из моих вен. Я не просто протрезвела – во мне все оборвалось. Когда же Ксавье упал головой на стол, лепеча голоском обиженного ребенка, что ему стыдно, так стыдно, то мне стало стыдно за саму себя, старую дуру, влюбившуюся в мальчишку, которому нужна совсем другая, глубокая и бескорыстная любовь, та, на которую вправе рассчитывать каждый ребенок.
Да, нечто новое распускалось на моей заброшенной земле, столько лет остававшейся под паром. Маленькое зернышко уцелело от засухи и бодро высунуло носик. Я ощущала, что приобретаю необычайную ценность. Салли была костылем для инвалида. Ксавье вернул мне мою целостность.
Какое-то время я гладила его по голове, от души радуясь, что моя кожа уже не шероховата, как наждак: прикрыв глаза, я сосредоточилась на внутреннем ощущении огромного покоя, которое изо всех сил стремилась ему передать.
Наконец он выпрямился – невероятно гладкий, ясноглазый, с припухлой верхней губой. Ах, молодость!
– Простите: я никогда никому об этом не рассказывал, и сейчас мне настолько легче. Я больше не один. Вы представить себе не можете, что это для меня значит. Доверять полностью… Спасибо, Доротея.
Он нежно сжал мои ладони.
Я еще ничего не сделала для него. Я даже не рассказала ему о моей встрече с Хуго, ни о моей убежденности, что Хуго как-то связан с тремя убийствами. Он прервал меня, едва я открыла рот, и, не слушая, одним движением руки отмел все мои доводы.
Он все слышал. Россказни Хуго были полной брехней. После моего ухода он позвонил Берковье и заявил ему дословно следующее:
– Я все уладил. Она клюнула.
Ксавье добавил, что лжец еще не обязательно убийца, но Хуго явно хотел сохранить в секрете нечто, о чем я, Доротея, знала.
В сущности, не было никаких доказательств, что он заказал мое убийство. Возможно, мне не грозит никакая опасность. Но у него должна быть чертовски весомая причина дурить мне голову.
Надо было рассказать ему о том, как я провела ночь, о смерти Квази, о недавнем послании, не оставляющем никаких сомнений. Я точно была мишенью, а на свободе расхаживал маньяк, который следил за мной с того дня, когда я услышала голос Поля.
Мы долго сидели в молчании. В любом случае добавить мне было нечего, потому что я не имела ни малейшего представления, за какую ниточку тянуть, чтобы размотать клубок. Все было непостижимо.
Наконец он спросил:
– Это был кто? Ты его знаешь?
– Да, кто-то из очень близких, но мне не хочется об этом говорить. Извини.
– Нет-нет, я понимаю.
Мы держались за руки, словно каждый был для другого спасательным кругом, но я отстранилась первая, потому что не находила иного способа увидеть мой призрак лицом к лицу, кроме как подставиться убийце. Салли сейчас в безопасности. С логической точки зрения, следующей жертвой была я. И я не возражала, иначе на моем месте окажутся другие.
Наверно, меня лихорадило. Я будто впала в эйфорию. Любое принятое решение на время отбивает ощущение беспомощности.
Ксавье категорически возражал против этого безумия. Сначала надо попробовать какие-то другие пути. Он не желал, чтобы я шла на такой риск. Следовало все обдумать. А для этого ему необходимо знать, что Хуго для меня сделал. Он задал этот вопрос очень деликатно, и я, не колеблясь, рассказала ему все, что вы уже знаете.
Его реакция меня поразила:
– Ты очень хорошая, Доротея. Мне кажется, те, кто много страдал, узнают друг друга. Это нас и объединяет. У нас никогда не было выбора, мы только подчинялись воле других. Этому нет оправдания. Наши страдания дают нам все права.
Сказать по правде? Я вполне заслужила все, что со мной случилось. Я никогда не желала ни за что отвечать. Жизнь дала мне все, а я все испортила, пустила по ветру, вплоть до убийства. От убийства я тоже избавилась, спихнув его на другого. Ксавье предлагал мне ложь, как целебный бальзам. Оказывается, я страдала. Я была жертвой. Я не должна расплачиваться за то, в чем не виновата. И я решила, что Ксавье прав. В сущности, он снимал с нас всякую ответственность, а я была не в состоянии взвесить все последствия этого.
Он на какой-то момент задумался, потом:
– Наверно, дни после убийства были для тебя настоящим кошмаром. Ты же уехала к тете, да? Но ты все-таки любила этого мужчину?
Никто никогда не спрашивал меня о том периоде, и слава богу, потому что там зияла черная дыра, настоящая черная дыра, куда канули все надежды и простодушие, и так оно и должно было оставаться – тайна, темная, как грех, неделимая, непростительная, груз которой я никогда не смогу ни на кого переложить.
Я изо всех сил боролась с тем спрутом, что зашевелился во мраке, спрутом, которого я с таким трудом усыпила, не имея возможности уничтожить. Если бы тогда я доверилась Ксавье, наша история, возможно, закончилась бы совсем иначе, но это было невозможно. Я слишком боялась, что он отвернется от меня, как от монстра.
Ксавье, наверно, почувствовал мою панику, потому что нежно прошептал:
– Прости. Я не должен был… Тебе нехорошо, а?
Я покачала головой. Подумала, что моя помощь Ксавье могла послужить искуплением. Я почувствовала опору под ногами. И смогла выговорить:
– Не у тетки. Нет, я была в Швейцарии.
– В Швейцарии!..
– Нет. Я никогда не видела Луи Берковье. Я в этом уверена.
Он обхватил голову руками. Я дала ему спокойно подумать. Сравниться с ним по быстроте ума я не могла, а знал он вполне достаточно.
Спасаясь от моего персонального мрака, я пошла звонить в «Холидей Инн», и Робер заверил меня, что все отлично. Он будто спешил куда-то, так что времени на болтовню не оставалось. Да, да, все просто супер, они очень довольны, очень, очень довольны. И все же он не устоял и проговорился. У них был ТЕЛЕВИЗОР.
Он не задал мне ни одного вопроса, ответил чередой мычаний на мое предложение перезвонить им завтра. Я с грустью повесила трубку.
Когда я вернулась к Ксавье, у того созрели две идеи. То есть на две больше, чем у меня. И на оба его предложения я, как обычно, ответила «да».
21
На этот раз я не пожалела, что променяла свой мундир и блох на одежду пусть не самую приличную, но хоть новую. Это был отель для настоящих богачей. Позади конторки портье шла анфилада маленьких салонов, обещавших полную безнаказанность. Старый застекленный лифт на неспешной скорости возносился к берегам роскоши. Шаги смягчались толщиной ковров, звуки – толщиной стен, возраст – флером элегантности, а жизнь в целом – знаками глубокого почтения, полученными без всяких усилий: достаточно было того, что вы клиент.