Волк трогает ее ногой. Тяжелый ботинок попадает по колотой ране, и Агатами дергается от боли.
- Командир, она живая!
- Держись от нее подальше!
Хороший совет, очень дельный совет, но он, увы, запоздал. Волк уже мертв. Он еще не верит в свою смерть, он не понимает, почему мир вокруг него стал вращаться, а ослабевшие руки нажимают на гашетку, выкашивая своих же собратьев.
- А-а-а-а!!!
Агатами прижимает теплую железку к щеке и улыбается. Госпожа смерть должна остаться довольной своей ученицей.
Ответные пулеметные очереди сходятся на мертвой фигуре, отбрасывают ее в груду тел. Еще один.
- Не стрелять! Не стрелять!
Тоже мудрый совет. Срикошетившие пули жужжат в тесном пространстве. Затем наступает тишина. Зловещая тишина. Тьма и тишина - лучшие союзники смерти, которой безразлично, чьи души она извлечет из тел, освободит от мяса, крови и страстей, кто еще станет так же безразлично справедлив, как и сама госпожа.
В чем смысл смерти? Кто может знать его? Даже Бессердечный Принц должен бояться госпожи смерти. Во всяком случае, Агатами на это надеется. Иначе все бесполезно.
Ацилут. Высокая антрацитовая башня, основанием упирающаяся в мир людей, а шпилем уходящая в Черную Луну. Башня, где в собственном одиночестве заточен Такэси Итиро. Итиро, которого ни одно живое существо не может ненавидеть. Потому, что... Потому, что таковыми они созданы.
"Ты никогда не сможешь его убить, куколка, - говорил ей страшный человек, которого называли Императорским Оком. - Ты идеальный убийца, но даже тебе не совладать с ним".
Она распята внутри грохочущей машины, стальные резцы приближаются к голой коже, чтобы вытатуировать на ней смертельный приговор. И лишь около самого рта торчит штырь с круглой резиновой насадкой, на которой отпечатались зубы предыдущих жертв.
"Если хочешь кричать - кричи, - наклоняется к ней Императорское Око, а создание в громадном, наполненном золотым свечением аквариуме, шевелит ручками и ножками, и из динамиков доносится скрипучий, синтезированный смех. - Но советую тебе, куколка, вцепиться зубами вот в эту штучку. Будет немного легче, поверь мне".
"Пошел ты, - цедит сквозь зубы Агатами. - Пошел ты..."
Вращаются колеса зубчатой передачи, на тело брызжет горячая смазка, лезвия безжалостно вгрызаются в кожу, выводя по ее окровавленной поверхности разноцветное безумие ненависти. Да, ненависти. Теперь глупая Агатами знает собственное предназначение.
Она вырезано у нее на теле.
Личный Враг Бога.
Вот как ее теперь зовут. Личный Враг Бога. И любой, кто встанет между ней и богом, умрет...
Все, лежать бесполезно. Ее время истекло. Кончилось время ожидания в засаде. Пора выходить на охоту. Посади на привязь ягненка, и его блеяние привлечет волка. Посади на привязь волка, и его вой привлечет еще более жуткого хищника. Хищника хищников.
Агатами движется сквозь плотный воздух. Тьма распалась на отдельные сгустки. Каждый сгусток - волк. Они сторожат преддверие Ацилута. Потому, что войти должен только достойный. Лишь достойный имеет право сразиться с богом.
Они думают, что она испугается мрака. Они взяли себе в союзники ночь, но у ночи давний контракт с кланом Агатами. Ночь предаст любого, кроме своих адептов.
Как видятся волки со стороны госпожи смерти? Словно бронированные башни возвышаются на самом краю жизни, чересчур неуклюжие, неповоротливые в своих доспехах, сверх всякой меры уверенные в собственных пулеметах и огнеметах. Упрятанные под стальные маски лица просто лучатся самонадеянностью. Они мнят себя господами чужой жизни, но недостойны даже на рабство у госпожи смерти...
Прыжок, руки скользят по броне, но пред ударами смерти не устоит ничто. В этом их великая тайна. Раз, два... Да, дедушка Пекки, твоя любимая ученица теперь обладает секретом двух ударов!
Пальцы проникают вглубь чужой жизни и извлекают жемчужину. Прими, госпожа смерть, сей великий дар.
Шаг в сторону и еще два удара. Шаг вперед, первый удар, второй удар. Агатами танцует со смертью. Она чувствует, что холодные руки госпожи придерживают ее талию, она слышит мелодию, ритм.
- Она здесь! Она где-то здесь!
- Огня! Огня!
Тьма рвется потоками жидкого пламени, огненная дорожка простирается по грудам мертвецов, окутывает их багрово-черным саваном, и они начинают пылать, потрескивая и шевелясь от взрывающегося в патронташах боезапаса. А со стороны кажется, что убитые ворочаются от боли и пытаются выбраться на берега напалмовой реки.
Наконец-то Агатами согревается. Запах бензина щиплет ноздри. Она продолжает свой танец смерти, и волки не осознают, что они уже мертвы, настолько легко и незаметно их души выскальзывают из тел.
Огненные струи по прихоти случая или в знак пророчества смыкаются в колоссальную пылающую пентаграмму, в ослепительный чертеж, в центре которого замерла Агатами. Она завершила движение. Ее служба сделана. Госпожа смерть получила щедрое жертвоприношение.
Пламя отражается от антрацитовых стен Ацилута. Бессердечный Принц стоит у окна и смотрит вниз, на крохотную фигурку внутри магического символа. Принц знает, чьи это проделки. И он готов предложить свой ответ ангелу смерти.
6
На кладбище пустынно. В оранжевом сумраке четко прорисованы расположенные правильными рядами столбики, к которым прикреплены таблички с вырезанными именами и датами. Ветер подхватывает тонкую пыль, раздувает ее, словно невесомую вуаль, и набрасывает на могилы. Вернее, на то, что считается могилами.
У подножия некоторых столбиков стоят крохотные горшочки с засохшими цветами. К одному из обелисков привязана маленькая игрушка какого-то пестрого зверька. Только издали кладбище угнетает своей нечеловеческой регулярностью, размеренностью. Вблизи оно очеловечивается, даже здесь, в символическом царстве мертвых, человек находит способ для выражения своих чувств.
- Папа, - Сэцуке трогает отца за руку. - Папа...
Ошии смотрит на столбик с еще новой, не поблекшей от непогоды табличкой: "Тикун Кирика". Наверное, это не совсем справедливо и не совсем честно по отношению к Кирике. Она никогда не брала его фамилии. Но сейчас Кирика уже не могла ничего возразить. Еще одна крохотная ложь в их полной неправды жизни.
- Ты хочешь что-нибудь сказать, Сэцуке?
- Сказать? - Сэцуке качает головой. У нее нет слов. Только холодная уверенность в том, что... - Мне здесь страшно, папа.
- Люди не любят общества мертвых.
- Здесь нет мертвых. Здесь вообще никого нет...
Что может сказать Ошии? Отец постарался бы утешать испуганную дочь, но что делать ему? Сэцуке права. Здесь нет мертвых. Но здесь нет даже и отца с дочерью. Ложь. Все ложь.
- И меня нет, - внезапно говорит Сэцуке, и Ошии вздрагивает. - Меня тоже нет.
- Не говори так, Сэцуке. Ты горюешь потому, что Кирика умерла...
- А почему ты не сказал "мама"? - внезапно спрашивает Сэцуке.
Ошии ежится и плотнее запахивает плащ.
- Когда у людей появляются дети, они перестают называть друг друга по имени. Они зовут друг друга "мама" и "папа"...
- Не думай об этом, Сэцуке. Если это для тебя важно...
- Нет, - Сэцуке делает шаг вперед, трет ладошкой блестящую табличку. - Нет, не важно. Я знаю, что должна чувствовать. Об этом написано в книгах. Я должна чувствовать скорбь. Я должна плакать и кричать: "Мама!", но во мне ничего нет. Пустота.
- Каждый испытывает скорбь утраты по-своему, - Ошии кладет руку на плечо девочки. - Не обязательно плакать. Можно что-нибудь вспомнить, например. Что-то очень дорогое для вас обоих, веселое или грустное. Этого будет вполне достаточно.
- Нет... нет... нет!!! - страшно кричит Сэцуке и пинает столбик, колотит по нему кулаками, а затем сползает вниз. Плечи ее трясутся. - Нет...
Они чужие друг другу. Ошии тоже не чувствует, только не скорбь, а - сострадания к несчастной... к несчастному... Как ЭТО назвать?! Кукла? Марионетка? Клон?
Он сейчас может только холодно говорить, безуспешно пытаясь имитировать сочувствие:
- Сэцуке, Сэцуке, прошу тебя, не надо... Все будет хорошо, Сэцуке...
Девочка сидит на ледяной земле, уткнувшись лбом в могильный столбик. Ветер шевелит ее короткие волосы, как будто поглаживает, утешает, отвлекает от той бездны отчаяния, в которую смотрит Сэцуке. Еще эта бездна называется беспамятством.
- Я ничего не помню, - говорит Сэцуке. - Я пытаюсь хоть что-то вспомнить о маме, о тебе, но ничего не получается. Лишь холодные факты. Как будто читаю написанную равнодушным писателем книгу о моей жизни... Родилась в семье... Мать зовут... Отец занимается... Даже в могильной табличке больше тепла воспоминаний, чем во мне!
- Пойдем, Сэцуке, пойдем домой, - не выдерживает жалоб куклы Ошии. Что ж, и куклы умеют страдать, если в животе у них установлен специальный прибор для имитации страданий.
Он пытается поднять девочку на ноги, но она безвольно висит на его руках, словно и вправду марионетка с оборванными нитями. Ошии подхватывает ее на руки и идет прочь с кладбища.
В машине Сэцуке становится легче.
- Что со мной было, папа?
- Ты очень расстроилась, Сэцуке. Так тоже бывает...
7
- Это бред, наваждение, обман.
- Разве ты не чувствуешь мое тепло?
- Я видел, что ты умерла...
- Ты так веришь собственным глазам?
- А чему мне еще верить?
Пустая комната наполняется их теплом и шепотом. Круглое лицо Бананы, такое реальное, живое, близкое нависает над Ерикку.
- Верь самому себе. Верь своим чувствам.
- Мне очень жаль, что так все получилось, Банана.
- Только так и должно было получиться, мой глупый Ерикку.
- Скажи еще раз.
- Что? Что сказать?
- "Мой глупый Ерикку". Повтори.
- Мой глупый Ерикку, мой глупый Ерикку, мой глупый Ерикку. Достаточно? - Банана улыбается.
- Нет. Я бы слушал тебя целую вечность.
- И она у нас будет, мой глупый Ерикку.
Его руки гладят ее теплое тело. Разве сон может быть настолько реален?!