Пол под ногами Авеля обрушился в бездну, из ледяной тьмы поползли ощетинившиеся иглами щупальца, вцепились в человека с молотом, напряглись, пытаясь утащить его в отверстую дыру.
Авель небрежно пнул назойливые конечности, с видимым наслаждением наступил на них и вдавил каблуком в мраморные плиты. Зеленая кожа щупальц лопнула, выпуская ядовито-желтые брызги.
- Гадость, - сказал Авель и вытер усеянное шафранными точками лицо. - Я всегда был против создания подобных тварей. Хотя, и в них можно узреть совершенство. Совершенство безобразного.
- Что тебе нужно? - повторил Итиро.
- Что мне нужно? - Авель делано задумался, продолжая растирать кончиком ботинка кровь извергнутого из бездны чудовища. - Что мне нужно? Справедливости, конечно же. Отмщения. Восстановления достойного имени. Треть наследства. Осуждения виновных. Возвращения попранной чести. Не так уж и много, Принц.
- Это ЧЕРЕСЧУР много, - сказал Итиро. - Обратись к Адаму. Возможно, что он найдет для тебя местечко в своем захолустье.
Авель переложил молот на другое плечо.
- Обращусь, обращусь, Принц. Ко всем обращусь. Но с кого-то ведь нужно начинать. Я решил начать с тебя.
- Изыди! - прорычал Итиро и чиркнул пальцем. В пространстве возник узкий разрез. Напряженная ткань реальности с хрустом порвалась, разошлась безобразными лохмотьями, отрывая от Авеля сочащиеся кровью куски. Как будто кто-то острой бритвой располосовал живописный портрет, который теперь валялся на антрацитовых плитах зала и истекал алой кровью.
Пальцы на оторванной руке зашевелились и побарабанили по полу.
- Неплохо, - задумчиво произнес рот на отрезанном лице. - Вы всегда тяготели к вычурности, Принц.
Итиро подошел к говорящему куску мясо и отшвырнул его в дальний угол. Когда Принц повернулся, страшный удар в грудь сбил его с ног.
Целый и невредимый Авель нагнулся над ним:
- Приступим к расплате, Принц, - и подмигнул.
Молот поднялся и опустился на левую сторону груди. Механическое сердце загудело, захлебнулось, на мгновение замерло, но затем вновь застучало с размеренностью метронома. Новый удар прогнул предохранительную платину, в груди Принца зашипело.
- У вас железное сердце, Принц, - заметил Авель.
Итиро дернулся, попытался перекатиться на бок, но Авель опустил ему на живот молот и навалился всем телом.
- Не торопитесь, Принц. Я только приступил к делу.
Могучий удар окончательно нарушил ритмичную работу сердца - насос с перебоями всхлипывал, на рубашке Итиро расползлась липкая клякса. Принц попытался заслониться руками, но безжалостный молот ударил по ладоням, разбил преграду и высек из стальной пластины сноп искр.
- А вы старомодны, Принц, - сказал Авель, вытирая со лба пот. - Вы остановились на старом добром благородном железе, а не стали имплантировать себе всякие пластиковые штучки. Хороший выбор, ничего не скажешь. Придется с вами повозиться.
Казалось, что с каждым ударом черная тень палача прибавляет в росте, вес его молота увеличивается, а обрушивается он на грудь Итиро все сильнее и сильнее. Закаленный металл уставал. Пластина глубже и глубже прогибалась внутрь, насос уже не гудел, а непрерывно хрипел, сквозь отверстия в выбитых заклепках брызгала раскаленная смазка и проступали студенистые хлопья полиаллоя.
Авель уже ни о чем не говорил, с размеренностью молотобойца опуская тяжелое оружие на распростертое тело. Пот градом катился по его лицу и стекал по шее. Вся рубашка была мокрая, тонкий шелк прилипал к могучим мышцам, четко прорисовывая их рельеф. Лицо исказилось в жуткой усмешке, сквозь оскаленные зубы вырывалось тяжелое дыхание.
Наконец пластина отлетела, звеня по мраморным плитам, Авель отбросил молот, нагнулся, ухватился покрепче пальцами и вырвал механическое сердце Итиро.
- Ничего личного, Принц, - сказал Авель, пытаясь восстановить дыхание и разглядывая запутанное переплетение трубок и проводов, - ничего личного. Я лишь восстанавливаю справедливость.
2
Индиговое море. Белоснежный песок. Бриз. Ветер теребит волосы. Похоже на ласковое поглаживание, если бы в здешнем зефире была хоть капелька жизни. Но воздух стерилен. Почти ничем не пахнет. Почти. Не считая тяжелого привкуса крови, которая все еще сочиться из разорванного горла Агатами. Рюсин сидит рядом на коленях и смотрит, как черно-красная жидкость вяло, но упорно выдавливается между тонкими пальцами девочки, стекает на песок и собирается в одну большую лужу с лакированной поверхностью.
Слез у Рюсина нет. Они закончились. Вот еще одно печальное открытие - слез у человека гораздо меньше, чем крови. Горе иссякает раньше, чем иссякает жизнь. Остается только сидеть и ждать. Сидеть и ждать.
Агатами лежит на боку, и прилипший песок осыпается с голого тела. Глаза закрыты, а кожа почти неотличима от траурного цвета расстилающегося влево и вправо пляжа. Белизна постепенно охватывает всю ее, остаются лишь небольшие розовые пятна на животе и бедрах. Когда истают и они, то все будет кончено, подумал Рюсин.
- Все и так кончено, Рюсин, - сказал голос, и тяжелая ладонь опустилась на плечо мальчика. - Здесь уже не над чем скорбеть. Ненависть сделала свое дело, и теперь ей не место под последними небесами.
Рюсин передернул плечами, избавляясь от прохладного прикосновения.
Человек опустился рядом и внимательно оглядел Агатами.
- Странно, - покачал он головой. - Даже татуировки прошли.
Рюсину стало неприятно, что тот вот так пялится на обнаженную, умирающую Агатами.
- Уходите, - процедил мальчик. - Уходите отсюда.
- Адам, - сказал человек. И объяснил:
- Я - Адам, и я не могу отсюда никуда уйти, Рюсин.
- Все равно, уходите, - упрямо сказал мальчик.
Адам тронул пальцем лужу крови, растер оставшуюся на подушечке алую каплю.
- Твоя подружка сама выбрала такой путь, Рюсин. Кто-то из вас должен был умереть.
Ледяная рука сжала сердце мальчика. Ему показалось, что если сейчас он что-нибудь скажет, то тут же расплачется от тоски и раскаяния, утонет в коварном море самобичевания, размазывая кровавые слезы. Поэтому он лишь сильнее сжал кулаки. Белый камешек притаился в ладони.
- Мне жаль, Рюсин. Поверь, мне очень жаль, что все так получилось, - уголки губ Адама скорбно опустились. - Но Бессердечный Принц низвержен, низвержены и его макрибуны. Возможно, если бы Итиро и Никки-химэ придумали Ад и Чистилище, то у нас была бы хоть какая-то надежда на искупление, но...
Рюсин зарычал. От отчаяния, от ненависти к сверкающей золотом, прекрасной, коленопреклоненной, но абсолютно холодной фигуре. Ему хотелось вцепиться зубами, когтями в гладкую кожу Адама, обезобразить ее укусами и царапинами.
- Но мы могли бы заключить с тобой соглашение, Рюсин, - сказал Адам. Его рука погладила Агатами по щеке. - А точнее, исполнить наконец-то то, о чем было уговорено еще в легендарные времена.
- Я не понимаю, - прошептал Рюсин.
Адам взял горсть песка и просыпал его тонкой струйкой на плечо девочки. Крохотные песчинки скатывались по невысоким холмикам грудей.
- Ты все должен понимать, Рюсин, - с мягким упреком сказал Адам. - Тебе не хочется об этом думать, но даже у меня порой кончается терпение. Я устал, Рюсин, очень устал от бесконечной цепи рождений и умираний, от нескончаемых метаморфоз, которые почему-то называют бессмертием. Мои творцы неудачно пошутили, хотя... - Адам задумался. - Возможно, здесь заключался тонкий расчет. Как знать!
- Что вам нужно?
Адам повернулся к Рюсину. Фиолетовые глаза пристально смотрели на мальчика.
- Жемчужину бессмертия, дракон, жемчужину бессмертия. Таков был договор между мной и вашим народом.
- У меня ничего нет, - сказал Рюсин.
Адам встал, стряхнул с колен песок и похлопал мальчика по плечу:
- Встань.
Рюсин поднялся. Адам почти что нежно обнял его и повернул лицом к индиговому морю. Стерильный воздух внезапно набрал вкус, и ноздри защекотал просоленный ветер.
- Так пахнет море, - объяснил Адам. - Многие из людей уже не застали то время, когда их мир был подвешен ни на чем, когда Солнце каждый день вставало из-за горизонта, когда не было никакой техиру, а анима свободно пронизывала мироздание, воплощаясь в бесконечности живого и неживого. Потерянный рай... Наверное, рай только и может быть таким - потерянным...
Рюсин оглянулся и увидел, что Агатами лежит на густой траве, вокруг растут деревья, сквозь полог солнечных лучей пролетают, оглушительно посвистывая, большие разноцветные птицы. По бледной коже девочки бегали крошечные муравьи.
- Мир был совсем другим, - продолжил Адам. - Другим был и я. Другими были те, кто рождался от меня. Но... Но мироздание оказалось лишь заводной игрушкой, и даже боги не могли ничего с этим поделать, - Адам наклонился, сорвал травинку и сунул ее кончик в рот.
Рюсин почувствовал невероятную слабость. Голова кружилась от непривычных запахов. Мельтешение самых неожиданных красок, в которые окрашивалась тенистая чащоба благодаря мерцанию солнечных лучей и перелетающим стаям свистящих птиц, утомляло глаза. Хотелось зажмуриться, лечь на землю, сжаться, скорчиться в крохотный, незаметный комочек.
- Даже я утратил свою вечность. Знаешь что такое вечность, Рюсин? Постоянное пребывание в неизменности. Прекрасный покой! Но... но и мне пришлось участвовать в безумном спектакле Конца Света, сжиматься до размера безмозглого рыбообразного эмбриона, а затем начинать карабкаться по крутой эволюционной лестнице до головастика, до беспомощного уродца, выдавленного из тесной утробы безжалостными родовыми судорогами.
Зашевелились кусты, и оттуда выглянула длинная мордочка какого-то рыжего зверька. Зверек принюхивался, нос его забавно шевелился. Рюсин смотрел, как житель леса осторожно выбрался из своего укрытия, посмотрел на них с Адамом плутоватыми глазами и подбежал к Агатами. Принюхался еще раз, осторожно лизнул языком струйку крови. Рюсин рванулся к девочке, но Адам схватил его за руку и удержал на месте.