Жан ГравДогматы и легенды
Нельзя отрицать того, что во Франции анархическое движение, особенно как идейное понятие, находится в упадке. Это обратное движение было вызвано отчасти войной, а отчасти разладом среди самих анархистов. Но и этого было бы недостаточно, если бы тут не было других, более глубоких причин.
Каковы же причины?
Это как раз то, что я стараюсь доказать в целом ряде своих статей, которые предполагаю выслать вам, если вы найдете их приемлемыми для печатания.
Сначала взвесить, рассудить, сделать сравнение, а потом навести критику: составить свое мнение лишь после того, как выяснено возможно большее число элементов, которые составляют данный вопрос — вот в чем должна была бы заключаться отличительная черта между интеллигентным и отсталым человеком, а следовательно, и анархиста, раз он претендует быть передовым и хочет идти впереди своего поколения.
Однако, надо признать, что в действительности дело обстоит далеко не так, и не только у анархистов, но и среди тех которые пускаются в рассуждения независимо от их претензии на интеллигентность.
Вот почему во имя идеи, отвергающей всякие догматы, создаются новые учения, которые не преминуют дать весьма серьезные уклонения.
Существует очень много "попугаев", называющих себя анархистами, которые просто повторяют заученные формулы, причем повторяют их тем более доктринально, чем менее они их продумали. Сколько из них могут только настаивать на идеях, которые они обсуждают, выражая при этом лишь общие и неопределенные взгляды на них, к тому же совершенно не понимая тех сложных областей, которые вытекают из данного вопроса; а это с логической точки зрения приводит их к совершенно абсурдным заключениям, показывающим лишь их невежество в то время, как они сами считают, что развивают неопровержимую логику.
Если бы люди могли понять, что некоторые стороны вопроса могут быть ими упущены из вида, то было бы гораздо меньше педантичных утверждений. Далее, если бы во время споров, вместо того, чтобы доказывать во чтобы то ни стало свои положения, такие люди допускали бы, что они могли не учесть некоторых точек зрения, то они уделили бы больше внимания возражениям своих противников, которые в свою очередь, тоже может быть не объяли данный вопрос во всей его полноте, уловив, однако, кое какие пункты, упущенные первыми. Это привело бы к более продуктивным спорам.
Между тем, когда человек уверен, что правда на его стороне, он не хочет научиться чему нибудь в споре, а желает лишь поучать других. Такие хранители истины носят шоры, мешающие им уловить слабые пункты собственной аргументации и оценить доводы противника. Все, кроме самого вопроса, отводится ими в сторону. "Причины? Да я смеюсь над ними. Следствия? Я плюю на них. Дело обстоит так, как я утверждаю, а не иначе. Если вы мне не верите, то это показывает вашу косность."
Так создается еще один догмат. У анархистов имеются и такого рода догматы.
Например, вопрос выборов. Многие понимают его в обратном смысле, считая себя анархистами уже потому, что проповедуют воздержание от участия в выборах. Некоторые спят безмятежно в течение шестилетнего срока, на который избран состав законодательных палат и просыпаются лишь во времени новых выборов, полагая, что абсентеизмом будет разрешен социальный вопрос (их отношение к делу, во всяком случае, позволяет это предполагать.)
А другие сводят все к вопросу свободной любви (в том виде, в каком они его понимают) и проповедуют лишь это.
Анархисты требуют самую широкую свободу для каждого индивидуума: его абсолютное право на полное развитие тех способностей, которыми он обладает. Следовательно, нашлись люди "сверх-разума", возведшие "индивидуума" в самодовлеющую величину и возвещающие его право проявлять себя даже во вред другим, когда те ему мешают. Конечно, не все решаются доходить до таких крайностей, однако, это естественно вытекает из их рассуждений. А так как каждое утверждение нуждается в поддержке авторитета, то постоянно выдвигаются такие имена, как Штирнер, Ницше и многие другие.
Я смутно чувствую, что те, кто ссылаются на этих писателей, вряд ли их понимают, если вообще они их читали.
Под тем предлогом, что анархисты не признают никаких законов и правил, некоторые из них не считают нужным стеснять себя и не желают, чтобы их стесняли. Им даже в голову не приходит, что они могут стеснять кого либо. "Ну, что из этого? Разве ты не товарищ?"
Некоторые анархисты, забывая, что нет ничего абсолютного, утверждают, что они никогда не должны делать уступки существующему общественному строю. Они упускают из вида, что анархист, который при существующем социальном порядке пожелал бы жить своей жизнью, в полном согласии со своими идеалами, был бы очень скоро вычеркнут из числа живых.
Кстати заметим, что общество, которое превозносит (в теории) правду, откровенность и лояльность, позволяет нам жить лишь при условии, что мы будем лгать и лицемерить. Только при умении взвешивать те уступки, которые мы обязаны на каждом шагу делать обществу, мы, чувствуя насколько оно подавляет нашу свободу, научаемся освобождаться от этого давления: не путем показной нетерпимости, каковая в большинстве случаев служит лишь для того, чтобы замаскировать еще большее лицемерие, а работая над тем, чтобы разбить эти узы. Например, те, кто называют себя "нелегальными", утверждают доктринально, что "продавать свои руки работодателю, значит отречься от человеческого достоинства."
"А вот что достойно настоящего анархиста, — "сверх-человека" — это одолжить свою жену буржую за плату, подделывать деньги или же заниматься взломами. Лишь атаковывая общество всеми способами, можно его разрушить. На войне все средства допустимы. А отнимать у буржуев то, что они взяли у нас, — это допустимая война"
Такие дикие отрицатели собственности забывают лишь одно, а именно, что для успеха того, что они называют экспроприацией, им нужно заискивать расположение у тех, кого они собираются ограбить или же у тех, кто может им облегчить этот "набег": лгать и обманывать перед, во время, и после своих "операций", каковой образ действия не подобает анархисту, а тем более "сверх-человеку". Кроме того, этот образ действия мало способствует возвышению характера. Впрочем, они не говорят о том, что во избежание последствии своих действий они принуждены скрываться под фальшивыми паспортами, при чем их "нелегальность" сводится к тому, чтобы возможно ближе походить на обыкновенного "легального". Этим они лишь прибавляют лицемерие ко лжи.
Однако, "удачные набеги" не бывают каждый день, так как для успешного проведения их потребуются все же смелость и оборотливость; поэтому большинство этих разрушителей собственности, в силу закона наименьшего сопротивления, размениваются на "надувание" своих товарищей. Это ведь гораздо более безопасно, чем "экспроприация" у буржуев. Зачастую эти несчастные товарищи, из сожаления к тем выдумкам, которые им преподносят такие жулики, лишаются лишней смены одежды или добытых тяжелым трудом денег, которые предназначались на жизнь до следующей получки.
Дело в том, что если сверх-человеку и позорно отдавать свои руки в наем эксплоататору, то нет ничего постыдного в том, чтобы ограбить несчастного и эксплоатируемого.
Наряду с догматами у нас имеются и легенды, которые их подкрепляют. Среди повествований об анархических разгромах попадаются легенды о Дювале, о Пини и других грабителях, которые как будто поддерживали анархическую пропаганду, причем свои "операции" вели настолько успешно, что возбуждали желание у других следовать их примеру. Слухи о том, что пропагандисты поживились их добычей являются лишь легендами, основанными на том, что авторы заявили себя анархистами и создали себе рекламу на этом деле.
Дюваль был арестован почти тотчас после совершения кражи. Если я не ошибаюсь, полиция захватила почти всю его добычу, а то, что уцелело, посколько мне удалось узнать из рассказов, пошло на пользу лица, задержавшего его; на деньги, вырученные от продажи этих ценностей, он открыл какое то предприятие, кажется, кафе. Если это дело развилось, то владелец в настоящее время должно быть превратился в именитого купца, живущего на свои доходы, который будет утверждать, что лишь тунеядцы недовольны существующим порядком и хотят ограбить тех, кто положил всю жизнь на создание скромного благосостояния.
Что касается самого Дюваля, то, несомненно, он был искренним и считал, что работает на пропаганду. Зная его честность, мы всячески оправдывали его на страницах "Revolte" перед клеветой мерзавцев.
На суде он энергично провозглашал свой анархический идеал и отстаивал правоту своего действия. Однако, его соучастник, или соучастники, не походили на Дюваля. Позднее появился Пини, "операции" которого со своими соучастниками достигали несколько сот франков. Вокруг него создался целый цикл легенд. "Он поддерживал пропаганду. Он проявлял себя в целом ряде трогательных филантропических поступков." И еще многое в том же духе.
Он тоже молодцом держался во время суда. Но нужно, конечно, принять во внимание, что то, что ему приписывается, преувеличено.
Дело в том, что никогда не следует углубляться в суть легенды, иначе она распиливается, как легкий туман, пронизываемый лучом солнца. В течение моей многолетней деятельности в области пропаганды, мне пришлось многое узнать, даже когда я не искал этого. Между прочим, мне никогда не приходилось слышать, чтобы какая нибудь пропагандистская группа поживилась бы щедротами банды Пини. Наоборот, в минуту, откровенности, один анархист, который в свое время считался крайним, а теперь уже давно умерил свои взгляды, сообщил мне, что в эпоху работы банды Пини он обратился к некоторым из соучастников с просьбой о субсидии для той пропагандистской группы, которую он сам вел, мотивируя свою просьбу тем, что банда заявила о том, будто она работает только на пользу пропаганды. Но его обращение осталось без последствий.