– А разве нет?
– Мы работали. И жили так, как могли. Вот ты вырастешь – будешь жить иначе. Как считаешь нужным. Но мы дали тебе все, что необходимо: теплый дом, заботу о твоем здоровье и образовании, мы тебя одевали и обували. Ты не находишь, что это очень много?
– Отчего же мне всегда было так плохо и одиноко? Если бы не спорт… Я бы не знаю, что со мной было. А там была команда…
– Которую ты сейчас бросила…
– Мама, что ты за человек? Почему тебе обязательно надо уколоть меня?
– Я правду говорю. И кстати… Про книги. Их никогда не поздно начать читать. Все остальное учить и делать – тоже.
Елена Владимировна помолчала. Потом вздохнула и сказала:
– Зря ты думаешь, что я не осознала свои ошибки. Но, наверное, были причины, чтобы мы с отцом поступали так, а не иначе… И мы с тобой об этом уже говорили. Алина, пожалуйста, не держи зла на нас, не обижайся. Мы делали тогда все, что могли. А что касается Иры Кузнецовой и ее родителей – там, наверное, было что-то другое. Свои проблемы. Просто мы с тобой о них не знаем…
– Может быть. – Алина еще не остыла. Ей хотелось высказать все, что накипело и наболело. Все самое неприятное, случавшееся с ней, она воспринимала как следствие родительских ошибок. Не только интернат и отсутствие билетов в театр, но даже злого тренера Ульянкина. Цепочки она выстраивала примитивные – звеньями были и зимние метели, и холодные дороги домой, и усталость, которая не проходила за два выходных дня. И Алина вслух опять принялась перечислять то, что так ее обижало.
Мать слушала ее внимательно, хотя ничего нового не прозвучало. Потом она пригляделась к дочери и спросила:
– Все же что произошло? Я никогда не поверю, что моя дочь может сбежать из-за тренера-дурака.
Новгородцева прикусила язык. Сейчас, в Петербурге, в новой, почти отремонтированной квартире, вся история встречи с Эриком Фишером и сделанное им предложение казались не более чем фантастикой. И решимость выйти замуж за немца, уехать к нему, в его дом, куда-то делась. «Может, и говорить не стоит? Ну его… Так приедешь туда, а он и передумал. Типа погорячился…» – подумала Алина.
– Дочь, ты меня слышишь? Что у тебя приключилось?
Новгородцева вдруг захотела рассказать про то, как она любила Сашу Быстрова, а он женится на Ежовой. Но вместо этого Алина произнесла:
– Мама, я выхожу замуж.
– Что?!
– Я выхожу замуж. За Эрика Фишера. Он живет в Граубахе. Мы там с ним познакомились.
– Кто? Какой Фишер? Он – немец?
– Да, мама, он – немец.
– Как? Когда ты успела? И какое безответственное решение! Господи, да что ж это такое?! Встретила мужчину и сразу все побросала? Алина, да как же так, в самом деле?!
– Мама, просто все так совпало. Понимаешь, я забыла «защиту». Пришлось там покупать. А он владелец магазина. Так и познакомились. Он очень хороший. И кольцо мне подарил. На помолвку.
Новгородцева кинулась доставать кольцо.
– Господи, еще и кольцо! – простонала мать.
Алина вскинулась:
– А что? Что тебя удивляет?! Так принято у них. Я ничего такого не сделала. И он тоже. Просто человек вдовец, у него жена погибла. Он долго жил один…
– Домработница понадобилась, – скривилась мать.
– Почему же?! Просто я ему понравилась.
– Невозможно понравиться за несколько недель.
– Во-первых, полтора месяца. Это не так мало. Мама, а что за трагедия у тебя на лице? Что такого плохого произошло? Ну, планы вдруг изменились. Так же бывает в жизни.
– В жизни должен быть порядок. Планы, порядок, труд. И потом все остальное. Объясни мне, почему ты согласилась выйти замуж за этого Фишера? Тебе он понравился? Ты влюбилась? Или ты просто соблазнилась жизнью в другой стране? Алина, ты умудрилась за один месяц столько дров наломать?
– Но каких же дров? И потом, у меня только порядок и был!
– Ох, – махнула рукой мать и пошла на кухню. Новгородцева огляделась. Она была в их новой квартире. За окном шумел Петербург. В окне она видела сверкающий на солнце кусочек воды – Малая Невка была недалеко. И пахло здесь совсем по-другому. Не так, как в поселке – лесом, землей. Не так, как в интернате, где всегда был запах еды – хороший, но прилипчивый. Здесь пахло свежим ремонтом, гарью и водой. Алина вдруг поняла, что ей надо принимать решение. Важное, чуть ли не главное в этой части ее жизни. Но каким оно должно быть?
Возвращаться в спорт Новгородцева не хотела. Она и сама не могла объяснить это внезапное отвращение к тренировкам, к атмосфере соперничества, к готовности выложиться так, что свет не мил и уже не понимаешь, для чего ты это делаешь. Сейчас ей был противен сам дух этого занятия. Ей всегда казалось, что спорт – это красиво и благородно. Но сейчас, особенно при воспоминании о тренировках в Граубахе, она брезгливо поджимала губы. Все было стыдно и унизительно. Противно стало вспоминать орущего Ульянкина, трусоватые взгляды членов команды, их старательные упражения и «глухоту» к прямым оскорблениям. Но самое главное, противны сделались собственные победы. «Да, именно противны. Словно ты не для себя и не для успеха команды побеждаешь, а ради похвалы Ульянкина, этого зарвавшегося хама», – подумала про себя Алина. И воспоминания о недавних сборах вызвали у нее приступ тошноты. Алина встряхнула головой: «Нет, я не вернусь. Вообще. Не хочу. Не пропаду. Займусь чем-нибудь другим. И… выйду замуж за Эрика!»
Именно в этот момент в ней что-то сломалось. Алина почувствовала отчаяние, гнев, ярость одновременно. Она вскинула руку и со всей силы дернула книги, стоящие на полке. Книги обрушились камнепадом – одна за другой, распластанные, они летели на пол. Алина смотрела на них, а потом взяла одну и попыталась ее порвать. Но корешки были крепкими. Тогда Алина стала вырывать страницы. Потом она отбрасывала книгу, принималась за новую. Пока она расправлялась с томами, лежащими уже на полу, с полки с грохотом упали еще несколько книг. Алину словно подогрел это шум, и она обратила свое внимание на полку с безделушками. Ее она крушила методично, подхватывая ладонью статуэтки и другую мелочь. Когда полка опустела, а под ногами захрустели фарфоровые черепки, Алина добралась до диванных подушек, заботливо разложенных Еленой Владимировной, затем она сдернула со стола скатерть, и на пол полетели чашки и блюдца.
На этот шум прибежала из кухни Елена Владимировна. На мгновение оцепенев, она оценила ситуацию и бросилась к дочери. Схватив ее, она с силой прижала ее к себе.
– Ты что? Зачем? Успокойся, – приговаривала мать. Но Алина пыталась ее оттолкнуть и что-то кричала. Глаза ее были сухими. В конце концов Новгородцева обмякла и позволила матери уложить ее на диван.
Врач «Скорой помощи», которую вызвала Елена Владимировна, долго и тщательно слушал легкие Алины, потом измерял ей давление, потом заглядывал в рот и просил высунуть язык. Алина послушно выполнила его просьбу.
– Ну, все отлично. Девушка у нас выпускница, так сказать. Экзамены одни, другие… Что вы хотите, – сказал доктор бодрым и небрежным тоном, – валерьянка с пустырником. Наше лучшее средство. Сейчас я ей таблеточку дам, а вечером сделайте коктейльчик. Валерьянка, пустырник. По десять капель того и другого два раза в день. И так месяца два. И воздух свежий, прогулки.
– Я вас поняла. Я так и думала – переутомление, – бойко отвечала Елена Владимировна. Она уловила жест доктора «мол, позже, когда выйдем из комнаты, все скажу».
– Отлично, – врач встал, – поправляйся, Алина. И надо отдыхать. Обязательно.
В прихожей врач остановился и спросил у Елены Владимировны:
– У нее такое уже было? Когда-нибудь?
– Вроде бы нет, – та замялась, – я, во всяком случае, не видела.
Врач внимательно посмотрел на нее.
– Если бы случилось, вы бы знали? Девочка же домашняя, рядом с вами?
– Она в интернате училась. На выходные приезжала домой.
– Ага, – сказал врач с интересом, – будем считать, что руководство интерната сообщило бы вам о подобном.
– Несомненно, – сухо произнесла Елена Владимировна. Она почему-то почувствовала вину за случившееся с Алиной.
– Она сейчас уснет. Таблетка действует очень быстро. Пусть спит, пока не проснется. Я – не невропатолог, не психиатр, не психотерапевт. Но у меня есть опыт. Работая на «Скорой помощи», многое повидал. У вашей дочери мог быть обычный срыв от переутомления – очень частая вещь у вчерашних выпускников. Думаю, пояснять не надо. Меня только смущает то, что проявилась некоторая агрессия. Понимаете, чаще всего рыдают, кричат, швыряют. Она же била посуду, старалась уничтожить предметы. Покалечить их. Агрессия при переутомлении не так часто проявляется. Скажите, в школе у нее все хорошо было? Конфликтов не было? Дружила со сверстниками? Ну, ничего необычного?
– Она – спортсменка. Лыжи. Тренировалась с семи лет. Серьезно. Поступила в «Лесгафта». Только-только вернулась со сборов. Полтора месяца была. И захотела уйти из спорта. А ее место в сборной…
– Это вы так решили? – иронично спросил доктор.
– Это все говорили.
– Скажите, а вы контактировали с ее тренером? Со школьными учителями?
– Мне некогда было. Мы жили далеко от города. Муж умер недавно. Она с ним очень дружна была. И он к спорту ее приучил. Именно к лыжам. К тому же проблем никаких не случалось – все ровно, спокойно, предсказуемо. У меня даже повода не было в интернат заглянуть. Мы знали, что у нее неважно с предметами некоторыми. Но цель была – попасть в сборную. Ее цель. Мы поддерживали, как могли. Но чтобы что-то из ряда вон выходящее… Нет, такого не было.
– Понятно. А юноши? Она встречается с кем-нибудь?
– Ей некогда. У нее тренировки.
– Но кто-то же нравился?
Елена Владимировна пожала плечами:
– Можно ли серьезно говорить о школьных увлечениях!
– Можно. Жаль, что вы не в курсе.
– Знаете, я на своих плечах вынесла переезд в Петербург. Все сама. До этого – смерть мужа. Я была не в самом лучшем состоянии. Алина, конечно, помогала, но у нее был тоже трудный год.