– Ма-а-амочка-а-а-а-а! – ревела Юми, размазывая кулачками слезы. – Я опи-и-исалась!
А в лачуге гоготали американцы, и к их смеху примешивались жалобные мамины стоны.
Джун с трудом поднялся на ноги, огляделся, ища кого-либо, кто мог бы прийти на помощь. Ну зачем мама выбрала для жилища такой глухой участок?! А впрочем, будь здесь и целая толпа соседей, едва ли кто-то рискнул бы связаться с янки…
Мама сдавленно вскрикнула. Там, в лачуге, с ней делали что-то ужасное. Взгляд Джуна заметался и остановился на увесистом камне, наполовину утопленном в землю. С трудом вывернув его из грязи, он распахнул дверь и ввалился в лачугу.
Соломенные Волосы взгромоздился на маму, ухватив ее за лодыжки. Голая бледная задница ходила ходуном, мучнисто-белые ягодицы судорожно сжимались с каждым влажным, чавкающим ударом, и мама то охала, то вскрикивала в ответ, упираясь руками ему в плечи, чтобы хоть немного ослабить натиск. Годзу невозмутимо попыхивал очередной сигаретой, лишь горящие глаза и лицо в испарине выдавали его возбуждение. Мэдзу дрожал, как припадочный, бормоча:
– That’s it, sir! Make that slanted-eyes bitch squeal[36]!
С бешеным воплем мальчик кинулся вперед, замахиваясь камнем.
– Нет, Джун, нет! – кричала мама.
Плевать! Он уже видел, как соломенные волосы чужеземного дьявола обагряются кровью, уже чувствовал, как его череп под ударом камня лопается, будто яйцо. Но тут перед ним вырос Мэдзу и коротко, без замаха ударил кулаком в живот. На мгновение Джун разучился дышать, камень вывалился из ослабевшей руки и гулко стукнул об пол. Мэдзу отбросил его ногой и ударил снова. Джун рухнул на пол, свернулся калачиком. В животе билось раскаленное чугунное ядро. Прямо перед собой он увидел сверкающий ботинок Мэдзу: должно быть, всего несколько часов назад другой мальчишка, скорчившись в три погибели, надраивал этот ботинок до блеска.
– Бра-атик! – заверещала Юми, а мама закричала, извиваясь в руках офицера:
– Не трогай моего ребенка, демон!
Джун ползком рванулся к ней, но еще один ботинок, на два размера больше и намного грязнее, пригвоздил его руку к полу. Подняв глаза, он сквозь слезы увидел акулью усмешку Годзу. Тот слегка повернул каблук, и мальчик закричал, чувствуя, как трещат тонкие косточки в ладони. Всякое мужество покинуло его.
– Больно! Больно! – завопил он. – Прошу, господин, не ломайте мне руку!
Великан поднял ногу и пинком отшвырнул его в угол. Юми с плачем кинулась к брату. Джун не обратил на нее внимания, он баюкал ноющую кисть. В голове стучало, во рту стоял железный привкус. Сквозь гул в ушах он слышал, как мама бормочет, содрогаясь от толчков:
– Что я наделала… Что я наделала…
Казалось, этому кошмару не будет конца. Мертвые друзья Джуна улыбались ему со стены, где-то среди звезд криком заходился мертвый отец, а светловолосый дьявол все терзал и терзал маму. Он то кусал ее за груди, заставляя кричать, то покрывал поцелуями лицо и губы, кривящиеся от омерзения; то запрокидывался всем телом, поигрывая ее лодыжками, то снова наваливался и начинал долбить с утроенной силой, словно хотел переломить пополам, а она все повторяла, будто в бреду:
– Что я наделала, что я наделала…
Годзу и Мэдзу отбивали ритм кулаками по бедрам. Юми ревела без умолку, и истошным ором вторила ей крошка Акико.
– Джун! О! – простонала мама. – Джун, закрой се… О! Сестре глаза! Что я наделала…
Он схватил визжащую Юми в охапку, закрыл глаза здоровой рукой. От сестренки пахло мочой. Она мотала головой, размазывая слезы по его ладони, но он держал крепко. А сам – смотрел. И больше всего на свете жалел, что «пикадон» не обратил его в горстку пепла.
– Look, guys! – захихикал Мэдзу гиеной. – The way that cub looks[37]!
А может, так оно и есть? Может, он умер в тот день, и не американцы это, а самые настоящие черти-о́ни мучают его в аду? Но чем заслужил он такую муку? Что такого он сделал в жизни, чтобы видеть ЭТО?
Соломенные Волосы дергался все быстрее, все громче становились сырые шлепки.
Точно! Он не помог тогда Юки-онне и ее дедушке. Его заботил только драгоценный пенал. И вот расплата!
Соломенные Волосы взвыл, уткнувшись лицом маме в шею, ни дать ни взять двухвостый кот-нэкомата, подмявший под себя жертву. Сделал еще несколько судорожных толчков, замер, охнув. Мама жалобно пискнула.
Он перекатился на спину. Его обмякшая штуковина выскользнула из мамы и улеглась дохлым слизнем в гнезде курчавых золотистых волос – толстая, блестящая, скользкая. Перехватив взгляд Джуна, американец прикрыл ее ладонью и лениво проговорил:
– Не завидуй, малыш.
Джун зажал рукой рот. Поздно – жгучая желчь хлынула сквозь пальцы. Рвотные судороги сотрясали его тощее тело, казалось, еще немного, и он исторгнет на пол собственный пустой желудок.
Мама лежала, как брошенная кукла, раскинув руки и ноги. Лицо ее застыло, лишь чуть заметно дрожали губы. В уголке глаза набухла слезинка и покатилась по щеке.
Новая вспышка ослепила Джуна – Мэдзу запечатлел на фото мамину наготу. Затем положил камеру и дрожащими руками стал расстегивать ремень. Соломенные Волосы плавным кошачьим движением поднялся на ноги, подтянув штаны. Вразвалочку прошел к выходу, распахнул дверь и стал мочиться в темноту.
Свежий ветерок снова ворвался в лачугу, разгоняя спертый тяжелый воздух, всколыхнул на стене рисунки. Высокий стройный силуэт американца маячил на фоне темного неба, струя переливчато журчала. Победитель метил свою территорию. Джун старался не смотреть на Мэдзу, влезшего на маму. Он смотрел только на эту прямую надменную спину. И мысленно всаживал в нее нож.
Соломенные Волосы не спеша застегнул брюки, глубоко вдохнул, наслаждаясь ночной свежестью, и вернулся в лачугу. Остановился у стены, с интересом разглядывая рисунки Джуна, потом перевел взгляд на Мэдзу. Дела у того не ладились. Он сопел, кряхтел, толкался, помогая себе рукой, – все без толку. На мамином лице застыло обреченное безразличие.
Офицер достал из нагрудного кармашка пачку сигарет Peace. Сунул в рот одну, щелкнул зажигалкой. Пустил струйку дыма к потолочным брусьям и невозмутимо изрек:
– It seems that you will not be able to have a baby with her, Murphy[38].
– I’ve heard it happens because of radiation, – добавил Годзу. – Maybe you’ll never get hard again[39]…
Приподнявшись над мамой, Мэдзу повернулся к товарищам. Выкаченные глаза дико сверкали на залитом потом лице.
– Do you… really think so[40]?..
– Nope. I think you’ve always been impotent[41], – осклабился Годзу. Акико, притихшая ненадолго, не нашла момента лучше, чтобы опять зайтись истошным криком.
– Somebody, SHUT HER MOUTH!!! – громче нее заорал рыжий янки. Он отпрянул от мамы, подтянул брюки, с ненавистью глядя на нее. – It’s all your fault, you fucking bitch[42]!
Здоровяк хлопнул его по плечу:
– Get off, my lad. Give way to a real man[43].
И шагнул к маме, расстегивая штаны. Увидев, что он для нее приготовил, она вздрогнула и сжала бедра.
Осклабившись, Годзу деловито схватил ее за колени, рывком развел их в стороны и втиснул между ними свою мускулистую тушу. Горестный мамин вскрик не остановил его.
– OH YEAH! – проревел он, запрокинув голову. – OW! OH FUCK!
Мэдзу, сжимая кулаки, обшаривал дикими глазами лачугу. На его лице перекатывались желваки. Взгляд его остановился на кричащей Акико, губы вздернулись в злорадном оскале. Он метнулся вперед и выхватил ее из колыбельки.
– НЕТ! – закричал Джун, пытаясь встать.
Взвыв, мама рванулась из-под великана. Тот обеими ручищами вцепился ей в горло, не переставая качать огромной косматой задницей. Глаза мамы вылезли на лоб. Она хрипела, разевая рот, царапала запястья насильника, ее пятки судорожно скребли половицы, а Мэдзу уже поднимал Акико, примеряясь шваркнуть ее головой об стену.
– Не надо, пожалуйста! – Джун пытался встать, но в глазах снова метались черные мухи и ноги были точно резиновые. – Что вы делаете!
Соломенные Волосы потянул из кобуры полуавтоматический «кольт» и со звонким щелчком передернул затвор.
Джун понял: это для них с Юми. Он все же нашел в себе силы, чтобы схватить сестренку в объятия и накрыть ее своим телом, как будто мог им остановить пули…
– That’s right, sir! – выкрикнул Мэдзу, брызжа слюной. – Let’s crush them! Crush them like worms[44]!
Юми кряхтела, вырываясь. Джун крепче прижал ее к себе и зажмурился, в любой момент ожидая услышать треск расколотого черепа Акико и грохот выстрелов, что свинцовым градом прошьют их тела насквозь. Они останутся лежать вчетвером на полу, истоптанном ногами чужеземных чертей, мертвые, изуродованные, как Рин, а те, утолив свою похоть и жажду крови, растворятся в ночи…
Выстрелов все не было.
Наконец Джун решился открыть глаза.
Мэдзу замер с Акико на руках. Щеки его горели, кадык на тощей шее судорожно подрагивал, глаза выпучились, как у карпа, – наверное, потому, что пистолетный ствол в руке офицера теперь упирался ему в висок, рядом с торчащим пунцовым ухом.
Никто не двигался с места. Казалось, само время замерло. Потом Годзу слегка ослабил хватку на мамином горле, а рыжий американец, сглотнув, выдавил:
– Sir, for God’s sake… What are you doing[45]?
– That’s what I want to ask you, – ответил Соломенные Волосы тихо, с ласковым таким придыханием. – What the fuck are you doing[46]