К счастью, на шум явился проснувшийся чародей и в несколько пассов руками разделался и с метлами, и с учиненным ими потопом. Микки, растянув рот до ушей в подобострастной улыбке, вручил разгневанному сэнсэю колпак и метлу, а сам взялся за ведра… Не помогло – этой же метлой он тотчас получил под зад и вместе с ведрами пулей вылетел из лаборатории чародея. И хотя в том, чтобы вот так осрамиться перед учителем, нет ничего смешного, Джун обнаружил, что улыбается так же широко, как Микки.
– Микки-Маус, – грустно усмехнулся Дункан, глядя, как мышонок, что-то весело вереща, жмет руку господину Стоковскому. – Лучший символ для человечества. Кто бы дал нам метлой по жопе!
– Что? – громко спросил Джун, пытаясь перекричать хохот в зале.
– Так, мысли вслух, – отмахнулся лейтенант. – Подожди… Сейчас ты увидишь!
Господин Тейлор объявил очередной эпизод – «Весну священную» господина Стравинского. Склонившись к уху Джуна, лейтенант снова начал переводить. Джун морщился: от запаха виски слезились глаза. Речь шла о незапамятных временах, когда мир был молод и жизнь в нем только зарождалась, о динозаврах, бывших царях планеты, бесславно канувших в вечность, о волшебном процессе эволюции.
– Наука, а не искусство создавали сценарий этого эпизода! – в один голос провозгласили Тейлор и лейтенант.
Джун поудобнее устроился в кресле.
Под причудливые, нервно скачущие трели на экране возникло бездонное космическое пространство. Музыка плыла сквозь спиральные вихри галактик, сквозь жемчужные россыпи звезд, сквозь яростные вспышки протуберанцев. Земля ворвалась в кадр докрасна раскаленным ядром. Под бой барабанов она содрогалась в агонии, извергая сквозь жерла вулканов фонтаны жидкого пламени. Земная кора лопалась, выплескивая реки огненной крови, и скалы, сметенные ими, сползали и рушились в воду. Раскаленный, бурлящий, клокочущий ад – как мог он породить что-то живое?
И все же корчи планеты понемногу стихали, музыка успокаивалась, превращаясь в колыбельную зарождающейся жизни.
И публика тоже стихла. Все стихло, кроме музыки. Дрожащий луч проектора выхватывал из темноты лица зрителей – приоткрытые рты, блестящие глаза, – и, омытые его сиянием, они вдруг стали неразличимы. Не стало ни японцев, ни американцев, ни побежденных, ни победителей: только люди, сплоченные детским, незапятнанным изумлением, будто волшебный этот свет смыл все наносное, чужеродное. Рассекая тьму, луч извлекал из белого полотна дивные образы. На глазах у жителей двадцатого столетия в теплой глубине океана из крохотных слизистых комочков зарождалась жизнь. Хрупкая, беззащитная, она стремительно крепла, набирала силу, отращивала жгутики и расцветала сотнями разных форм. Вот закачались в толще воды прозрачные купола медуз; вот распустили щупальца спруты в лихо закрученных раковинах; вот панцирная рыба, нелепое создание с попугаячьей головой, избежав чьей-то хищной пасти, на смешных плавниках-культяпках настойчиво карабкается на сушу…
– Миллионы лет борьбы за существование! – пробормотал Дункан. – Миллионы лет безостановочного развития и совершенствования… Ради чего?
Но этих его мыслей вслух Джун не услышал. Разинув рот и вытаращив глаза, он смотрел, как из парной воды величаво поднялись лебяжьи шеи морских драконов («Плезиозавры», – шепнул в темноте лейтенант, и мальчик повторил про себя это слово); одни плавали, рассекая воду четырьмя мощными ластами, другие выползали на песок и нежились у подножия огромной скалы, что подобно Замку Карпов возносилась в огненное небо. На вершине ее гнездились демоны, похожие на птиц и летучих мышей одновременно, их затылки были украшены кривыми костяными ножами. Распахнув кожистые крылья, демоны то кругами парили в небе, то стрелой устремлялись вниз, чтобы выхватывать из моря трепещущих рыб, – но не всем было суждено снова взмыть в небеса; Джун вскрикнул, когда морской ящер, похожий на крокодила с плавниками и шипастым гребнем вдоль спины, вдруг вынырнул из воды, цапнул острыми зубами зазевавшегося летуна за тощую шею и утащил в глубину.
В туманном дыхании лесов, слезящихся влагой, средь озер и болот благоденствовали ящеры всех форм и размеров. Длинношеие исполины, стоя по брюхо в воде, уминали сочную зелень и благодушно взирали на мир маленькими сонными глазками; двуногие смешные чудища с утиными клювами и парусами на затылке приглядывали за гнездами, полными огромных яиц; верткие малыши-ящерики сновали у них под ногами. Ящеры с высокими гребнями на спине, ящеры с тремя рогами, двуногие, четвероногие, ящеры, ящеры, ящеры, рай драконов, безмятежно-прекрасный сон!
И этот сон неожиданно стал кошмаром. С первыми каплями дождя динозавры, все как один, в тревоге вскинули головы. Снова угрожающе грянули барабаны, задрожала земля под громовой поступью, и в блеске молний явился демон с кровавыми очами, огромной пастью, полной зубов-ножей, и трехпалыми ручонками, которые так не вязались с его чудовищным обликом, что делали его еще ужаснее. Тираннозавр Рекс, самый кошмарный убийца из всех, кого носила земля, как назвал его господин Тейлор.
Динозавры, большие и малые, бросились врассыпную, спасаясь от страшной пасти. Но один, диковинное создание с клювастой головкой, костяными лепестками на горбатой спине и шипастым хвостом, замешкался, и чудовище настигло его! Тщетно несчастный ящер рассекал дождевые струи взмахами хвоста, пытаясь поразить шипами противника, – тираннозавр, улучив момент, схватил его за шею и перекусил ее. Остальные динозавры, сгрудившись вместе, с тоской и ужасом наблюдали эту картину, а потом развернулись и побрели восвояси, чтобы не видеть, как чудовище пожирает их собрата…
Вновь засияло солнце, но мир динозавров уже не был прежним. Что-то случилось, быть может, большой космический «пикадон», превративший райские кущи в адские пустоши. Динозавры, давясь песком, пытались высосать из пересохшей земли последние капли влаги и глодали голые ветки почерневших мертвых деревьев. Внезапно один из японских чиновников, тыча дрожащим пальцем в экран, выкрикнул:
– Это же мы! Смотрите! Это наша бедная Хиросима!
Стоны и плач покатились волной по рядам. Рыдали солидные чиновники, рыдали беспутные бэби-сан, кричали в ярости и горе, потрясая кулаками.
– А, ч-черт! – прошипел Дункан. – Об этом я не подумал. Не вышло бы заварухи…
Джун не слушал его – он кричал и плакал вместе со всеми, и грозил кулаком сам не зная кому. И хотя гневный хор заглушал музыку, американцы в зале не посмели его осадить.
А на экране гиганты увязали ногами в зыбучем песке, из последних сил отбиваясь от хищников, и брели в слепом отчаянии сквозь раскаленное марево, страдая от жажды, как спустя миллионы лет будут брести жители Хиросимы; и, теряя силы, валились наземь. Хищники и травоядные, бывшие убийцы и бывшие жертвы, шли рядом, вывалив языки; вот, закатив глаза, рухнул грозный тираннозавр, а остальные продолжили свой обреченный путь в никуда.
Джун глотал слезы, охрипнув от крика. Лицо лейтенанта было скорбно-торжественным, а когда последние неуклюжие фигуры растворились в песчаной мгле, провожаемые рыданиями, он вдруг поднял руку и отдал честь.
Налетевшая буря заносила песком кости бывших владык Земли. Скалы дрожали и осыпались каменным крошевом. Море вырвалось из берегов и с ликующим ревом устремилось в долины, снося все на своем пути. Раскаленное солнце поднялось уже над опустевшей мертвой планетой…
В зале повисла оглушающая тишина, нарушаемая редкими всхлипами. Потом офицер, сидевший перед Джуном и Дунканом, пробормотал себе под нос:
– Oh men. Nuts Japs[93]!
Девушка, сидевшая рядом с ним, до сих пор всхлипывала и не слышала его. Но услышал Дункан. Схватив офицера за волосы, он запрокинул его голову назад. Офицер изумленно разинул рот, точно хулиган, застигнутый врасплох разгневанным полицейским.
– Shut. Up, – процедил Дункан ему на ухо, и до конца сеанса бедолага больше не раскрывал рта.
После небольшого антракта, в котором Тейлор рассказывал о форме различных звуков, жизнь вновь закипела на экране, а в зале вновь воцарился мир. В конце концов, следующим номером шла «Пастораль» Бетховена. На горе Олимп резвились юные сатиры, кентавры и кентаврицы всех цветов радуги, в небе кружились пегасы с жеребятами и амурчиками, и рекою лилось вино на пиру добродушного толстяка Бахуса, очень похожего на киномеханика Эрни и совсем немножко – на папу Джуна. Даже Зевс, обрушивший на всю честную компанию бурю с громом и молниями, не гневался, а просто шалил, словно огромный бородатый мальчишка. Вот громовержец, утомившись от проказ, завалился на боковую, укутавшись, как в перину, в черные тучи; по небу разноцветным мостом раскинулась радуга, и все живое снова высыпало из укрытий. Солнце укатилось за горизонт в золотой колеснице, усталые гуляки разошлись по домам, и когда бог сна Морфей укрыл темнотой землю, Диана-охотница пустила серебряную стрелу, которая рассыпалась по небу мириадами сияющих звезд…
На «Танце часов» Понкьелли все и вовсе хохотали – как не засмеяться, когда страусихи, слонихи и бегемотицы танцуют балет! С уморительным самодовольством они выделывали самые сложные пируэты, а впрочем, у них здорово получалось! С наступлением ночи появились верткие зеленые аллигаторы в красных плащах, потирая когтистые лапы и хищно облизываясь. Их вожак вовсю ухлестывал за кокеткой-бегемотихой, остальные гонялись за слонами и страусихами, и в конце концов поднялась такая кутерьма, что двери в балетном зале сорвались с петель!
Но совсем иные танцы были в ходу в ночь на Лысой горе. Там музыка свистела и выла холодным ветром и кружились в дикой пляске ведьмы и демоны, извиваясь в языках адского пламени. Призрачные всадники неслись в небесах; метались гарпии, в бессмысленной злобе тараща глаза и скаля клыкастые рты. Сквозь петли виселиц, сквозь лабиринты домов, над покосившимися крышами и старыми кладбищами плыли изможденные привидения, и там, где они пролетали, могилы изрыгали своих мертвецов. И над этим б