Лишь когда из разных углов комнаты раздалось посапывание и посвистывание, которое перекрывалось могучим храпом соседа с язвой, Жора встал и осторожно, на цыпочках пробрался с банкой к окну, поставил ее на условное место. Посмотрел на часы при лунном свете. Одиннадцать. Еще рано.
Жора пристально всматривался в гущу деревьев, и ему казалось, что за каждым стволом кто-то прячется. Легкие облачка, затуманивая на короткое время свет луны, искажали тени, приводили их в движение: секунду назад это был куст, но, присмотревшись, Жора начинал различать у куста голову, руки, ноги и даже, казалось, чувствовал движение куста. Исчезла дымка — и перед Жорой снова был куст.
Увлекшись наблюдениями, Жора прозевал момент, когда прямо под его окном выросли четыре фигуры. Как из-под земли. Все в темном, они четко вырисовывались на сером асфальте.
Легкий свист, и рядом с Жорой на подоконник плюхнулся конец толстой веревки. Жора едва успел его ухватить. Продел под трубу центрального отопления, завязал. Потом быстренько разделся и положил пижаму на кровать. Остался в одних трусах.
Проверив, насколько надежно привязана веревка, Жора залез на подоконник. Прощальным, слегка виноватым взглядом он обвел палату, взялся двумя руками за веревку, и спуск начался.
Если бы крепость нервов Жоры Копытина уступала крепости веревки, по которой спускался, он наверняка грохнулся бы на асфальт — так внезапно ослепил его свет в окне первого этажа.
Жора повис прямо перед освещенным окном. Голова его находилась над белыми занавесочками, и он видел, что это Абрам Семенович появился в ординаторской. Стараясь ничем не привлечь его внимания, Жора замер.
Доктор сел в кресло, выдвинул ящик стола, достал оттуда стопку журналов и газет и, раскрыв «Смену», задумался над кроссвордом. Потом вдруг вскочил, побежал к окну.
Жора решил, что он замечен, в одну секунду оказался на асфальте, больно ударившись пяткой о жестяную пробку от бутылки боржоми. И тут распахнулось окно, и было слышно, как Абрам Семенович, взглянув на небо, глубоко вздохнул. Потом он посмотрел на Жору, прищурился и спросил:
— А канадского хоккеиста короткая фамилия на…
— Халл, — нагло, потерев одной рукой о другую, сказал Жора.
— Спасибо, все сошлось, — бросил доктор и побежал к столу.
Жора вместе с ребятами помчался в спасительную тень леса.
Говорили шепотом.
— Вот ваши туфли, — Ветка протянул физруку его выходные финские штиблеты. — А вот брюки и рубашка.
Через минуту Копытин уже был одет. Правда, в спешке ребята не взяли носки, и пришлось Жоре надевать туфли на босу ногу.
Тут же в лесу были спрятаны велосипеды.
Ребята тяжело дышали от бега и волнения.
— Ну, похитители, — сказал Жора, — спасибо вам за письмо, за цветы, за одежду.
— Да, ладно, Георгий Николаевич, мы же… — начал было Борька Мамалыкин и замолчал, потому что не знал, что сказать.
И все молчали. И Жора молчал, потому что лучше всего было сейчас ничего не говорить. Как все это объяснить?
А каждый из ребят чувствовал себя и героем и нарушителем. Каждый чувствовал, что приблизился к старшему, к учителю, который стал просто другом и соучастником таких волнующих мальчишеских приключений.
Жора мог бы сказать, что он их всех любит. «Я люблю вас, ребята», — так ему хотелось сказать. Но мальчишкам вряд ли бы это понравилось. Они смутились бы… Нет, ничего не надо говорить. Надо действовать.
— По коням, ребята, — сказал Жора. И все облегченно вздохнули, и радость подняла всех и понесла на велосипедах, как на крыльях, по ночному лунному шоссе, в лагерь, в их общий дом.
— Абрам Семеныч, — со слезами в голосе влетела в ординаторскую Шурочка, — Абрам Семеныч…
— Успокойся, милая, что случилось? Я Абрам Семеныч уже очень давно, почти с начала века. И никого это особенно не трогало, а ты так взволновалась.
Шурочка округлившимися глазами посмотрела на доктора:
— Копытин пропал!
— Так, — сказал доктор и постучал карандашом по кроссворду.
— Все вещи остались здесь. Он скрылся в одних трусах. И записку положил на стол: «Спасибо за все. Я поправился и ушел. С уважением. Г. Копытин».
Абрам Семенович с улыбкой выслушал Шурочку.
— Хоть один юморист оказался среди пациентов.
Шурочка с удивлением взглянула на доктора:
— Вы не сердитесь?
— На кого, Шурочка? Если больной поправился, зачем на него сердиться? Я его сегодня хотел выписать. А он сам себя выписал на полдня раньше, только и всего. У Копытина было легкое шоковое состояние после падения. Оно прошло. Сотрясения у него особого не было. Так что все в норме.
— А вы на меня тоже не сердитесь?
— Вот на тебя я сержусь. Не могла удержать своими чарами. Намекнула бы, что можно на предмет язвы провериться. Еще бы на недельку задержали. Такой пациент! Такой пациент! Он мне помог закончить три кроссворда, которые еще с зимы лежали. Эх, Шурочка, Шурочка. Ну а за вещами вернется, мы ему по первое число всыплем, а?
— Ой и всыплем! — оживилась Шурочка.
Глава четырнадцатая ХОРОШО, КОГДА В КАРМАНЕ ПАСПОРТ, ИЛИ ВОЗВРАЩЕНИЕ КОСТИ БУЛОЧКИНА
Конечно, дома было неплохо. Даже очень неплохо.
Уходя на работу, мама сказала, что он может сходить в кино, и оставила целый рубль. Костя посмотрел еще раз «Пассажира с «Экватора», пустенький детективчик, и в седьмой раз проник на «Бей первым, Фреди!».
Обычно на этот фильм до 16 лет не пропускали, и приходилось прибегать к разным уловкам. Возле касс Костя встретил Мишу, соседа по подъезду. Миша уже два месяца как получил паспорт, но роста Миша был невысокого, и потому, чтобы попасть на нужную картину, он носил паспорт с собой.
— Идем, что ли? — сказал Миша, похлопав Костю по плечу.
— Идем, — сказал Костя и взял билет. Он прикинул и решил, что вытянулся за месяц весьма прилично: Мишина макушка маячила чуть выше его уха.
Контролерша взглянула на них с подозрением.
— Вам же нет шестнадцати, — сказала она. — Идите подрастите.
— Подрасти — подрастем, но шестнадцать уже стукнуло, — гордо тряхнул кудрявой головой Миша и небрежным жестом выдернул из кармана брюк паспорт. Костя даже вздрогнул: таким рывком выхватывали гранату.
Контролерша взяла в руки паспорт и стала разглядывать.
— Действительно, шестнадцать, — пробормотала она. — Такие малыши — а уже с паспортом гуляют. У тебя, что же, тоже паспорт есть? — обратилась она к Косте.
— Конечно, — невозмутимо, хотя и слегка обиженно сказал Костя, погладив двумя пальцами едва наметившийся белесый пушок над губой. — Конечно.
— Ну, идите тогда, — контролерша широким жестом пригласила их в фойе.
— Ну и нахал же ты, — сказал Миша, когда они расположились за бутылкой лимонада у буфетной стойки. — «Конечно».
— Сам не знаю, как это получилось. Просто зло взяло. Все придираются. Я вон в лагере центра нападения играю, а родители меня забрали оттуда. Говорят, похудел, бедненький. Эх какие я голы забивал!
— Вот врать ты в лагере научился — «голы»… Да кто тебя возьмет в команду? Ты же пыром бьешь да еще с правой на левую переводишь. Пока переведешь, у тебя мяч отберут. Ну и свистун же ты, Булка! Не ожидал, что в моем доме такие водятся!
— Знаешь что, знаешь что… — начал горячиться Костя, отчего веснушки ярче и даже объемнее выступили на лице.
— Вот именно, — иронически проговорил Миша. — «Знаешь», «знаешь». А сказать-то нечего. Давай допивай лимонад, и хлопнем по мороженому.
— Не могу, значит? Не могу? Ладно, приезжай в лагерь и посмотришь. Увидишь своими глазами.
— В какой лагерь, если тебя там нет?
— Я вернусь.
— Да кто же тебя пустит?
— Пустят.
— Я бы поехал, чтобы тебя разоблачить, а то уши вянут…
— Ладно, — вскричал Костя. — Вместе и махнем.
— Мне только записку составить надо тетке — она приезжает еду мне готовить, пока родители в доме отдыха. А то волноваться будет. Напишу, что дали от школы путевку в трехдневный пионерлагерь.
— Почему трехдневный?
— За три-то дня я увижу, как ты забиваешь голы?
— Ну, давай. А что мне написать? Если узнают, что я в лагерь поехал, примчатся туда.
— Напиши, что уехал со мной на дачу на три дня. Тыркнутся ко мне — никого нет. Спросить не у кого. И успокоятся. Ловко задумано?
Раздался звонок. Зрители потянулись в кинозал.
— Слушай, Мишка, ты этот фильм видел?
— Видел. Шестой раз иду. А ты?
— Семь раз видел, — задумчиво произнес Костя.
— Понял. Предлагаешь ехать прямо сейчас?
— Угу. Только зайдем к нам. А то мне одному с обедом не управиться.
— Потопали.
И они направились к выходу.
— Куда вы? Сейчас сеанс начнется, — остановила их контролерша.
Миша кивнул на Костю:
— Да вот, выяснил, что у него нет паспорта. Веду домой.
Контролерша удивленно перевела взгляд с одного на другого:
— Да вы что? Оставайтесь уж.
— Мы в другой раз, если пустите без билета, — скромно опустив глаза, сказал Костя.
Жора проводил тренировку. Ребята играли вяло. Один Ветка носился по полю во всех направлениях, обводил и чужих и своих и был доволен.
— Не увлекайся, не увлекайся, — кричал ему Жора. — Пасуй! Думай!
В момент одного из Веткиных прорывов Тигран Саркисович отобрал у него мяч и через несколько секунд провел его в ворота первой сборной.
Пришлось начинать с центра поля.
Жора подумал, а не заменить ли ему Ветку: слишком уж зазнаваться стал. Только кем заменить? Может, Тиграном? Нет, пожалуй, не стоит. Он хоть и забил сейчас гол, но с первым составом не сыгран. Да и на поле он вышел сегодня первый раз после травмы. А через три дня встреча с «Радугой». С ними еще не играли, но Жора знал, что команда в этом лагере очень сильная. Проиграешь им, Терентьев скажет: «Дофутболился, Георгий Николаевич. Физкультпривет! Где же твои успехи?»