Обследование остальной части плато ничего не дало. Повсюду были все те же валуны и пробивающаяся местами скудная растительность. По пути, в расселине, мне попались только еще одни человеческие останки, лежавшие здесь, вероятно, несколько веков. Никаких признаков присутствия живого человека я не обнаружил.
Я во второй раз обошел плато по периметру, разглядывая местность то в бинокль, то невооруженным глазом. Несколько раз выстрелил вверх из двустволки, так как кричать уже не мог. Все было безрезультатно. Я чувствовал себя совершенно измотанным, как физически, так и душевно.
«Хватит с меня на сегодня», — подумал я. Продолжать поиски не было ни смысла, ни сил, да и пора было устраиваться на ночлег.
Я сел у обрыва и стал смотреть вдаль. День угасал; на плечи потихоньку опускалась сумеречная прохлада. Солнце спустилось уже совсем близко к горизонту и висело над ним огромным медным шаром, готовясь начать новое восхождение в своем извечном круге. Под его лучами все вокруг приобрело золотисто-красные оттенки: камни и скалы, отбрасывающие причудливые тени, трава, кусты, раскинувшаяся внизу равнина без конца и края. Легкие перистые облака на северо-западной стороне лазурного неба пылали всеми оттенками огня — от светло-розового до багрового. Царила мертвая, абсолютно ничем не нарушаемая тишина — не было ни малейшего ветерка. Я сидел совершенно неподвижно, отпустив мысли и чувства, и завороженно глядел на всю эту красоту. Зрелище было неземным, просто фантастическим. Ради того, чтобы это увидеть, стоило проделать этот путь.
Все окружающее демонстрировало мне свое невыразимое великолепие, самодостаточность и безмерную глубину. Казалось, я остался один в этом мире, во всей вселенной — вокруг был только необъятный простор, залитый расплавленным золотом. Я вдруг с необыкновенной остротой ощутил себя крохотной частичкой этого грандиозного мира, который был таким загадочным и чудесным. Неожиданно все, зачем я приехал, что делал до этого, да и вообще само существование людей на земле с их бесконечной суетой, надуманными проблемами и погоней за всевозможными приобретениями — все это представилось мне до невозможности мелким и бессмысленным, даже смешным по сравнению с открывшимся здесь и сейчас величием и непостижимостью самого бытия, самой жизни! Это нельзя передать словами, можно только непосредственно пережить какой-то глубоко спрятанной частью собственного существа.
«Боже мой, что я здесь делаю? Что мне здесь надо? Куда я иду и вообще — кто я такой?» — подумал я и сам испугался таких мыслей — они никогда раньше не приходили мне в голову. Но странное мыслительное возбуждение не отпускало меня, словно все эти вопросы долгое время подспудно теснились где-то на задворках ума, ожидая своего часа, сдерживаемые какой-то внутренней преградой, и вот теперь эта преграда исчезла.
Нефть, размышлял я, ради нее я нахожусь здесь. Столько разных людей, которых я не знаю и которые не знают меня, даже не подозревают о моем существовании, которым в высшей степени плевать на меня, мою жизнь и все, что для меня ценно и значимо, — они могут быть заинтересованы по отношению ко мне только в одном — в том, чтобы я разыскал, где здесь под землей прячется нефть. А нужна ли она мне, моим близким? Я получу определенное вознаграждение в случае успешного исхода моей командировки и, возможно, некоторое повышение в должности, хотя вряд ли. Но для чего все это мне — чтобы снова искать нефть или еще что-нибудь в этом роде? Скитаться по местам, куда не ступала нога человека, терпя всевозможные лишения, преодолевая трудности? Так может пройти вся сознательная жизнь! Но неужели я появился на свет только ради этого? Где во всем этом то, что оправдывает мою жизнь в целом? И ведь, кем бы я ни был, где бы ни жил, чем бы ни занимался, эти вопросы остались бы теми же. Они остаются одинаковыми всегда и в равной степени для всех: для меня, моих друзей и родных, для тех, кто меня сюда послал, тех, кто будет добывать эту чертову нефть, и тех, кто когда-нибудь сказочно разбогатеет за счет нее. Просто далеко не всех мучают эти вопросы. Может быть, так и надо жить, как миллионы и миллионы людей, как жил я сам до этого момента, — просто жить, не обременяя себя ничем лишним, заботясь только о хлебе насущном для себя и близких людей? Да мало ли проблем в жизни, чтоб еще и над этим голову ломать? Но некоторые все-таки ломают, хоть и проблем у них не меньше. Ведь что-то их заставляет! Что-то же заставляло Виталия и подталкивает сейчас меня?
«Не хлебом единым жив человек, но лишь при наличии его необходимого минимума, который каждый определяет для себя сам», — так, кажется, написал он в своем письме. Я с удивлением отметил, что еще способен помнить о чем-то, хотя казалось, будто трудности дороги к Лысой горе и она сама вытеснили из моей памяти все остальное.
Мною овладела какая-то апатия. О цели похода думать уже не было никакого желания — почему-то вдруг стало все равно, найду я нефть или вернусь ни с чем. Хотелось без конца вот так сидеть, не двигаясь, и смотреть на заходящее солнце и волшебный пейзаж, открывшийся с этой высоты. В сознании продолжали слабо мерцать мысли о загадочном исчезновении моего друга. Что стряслось с Виталием, где он сейчас, и увижу ли я его когда-нибудь? Зачем он был здесь? Не постигла ли его участь шаманов, которые уходили от своих соплеменников сюда, чтобы никогда не вернуться? А если так, то что это за участь? И не постигнет ли она и меня тоже?
Вдруг в памяти всплыла еще одна фраза из письма Виталия, и это сопровождалось странным ощущением, как если бы его голос отчетливо прозвучал в моих ушах: «Ни во вселенной, ни за ее пределами нет существа, от которого в большей степени зависит выполнение твоего предназначения, чем от тебя самого». Затем наступила внутренняя тишина, словно эта фраза была единственным ответом на все вопросы, которые я задавал себе здесь, сидя один на один со всем миром.
Еще некоторое время я сидел, погруженный в созерцание. Наконец, холод наступавшей ночи вернул меня к реальности. Я встал и размял затекшие ноги и только сейчас обратил внимание, что над всем плато висит нечто вроде легкой дымки. Вероятно, собирался туман, хотя внизу, насколько я мог заметить, воздух был совершенно прозрачный. Это было тем более необычно, что погода в ближайшее время не предвещала никаких осадков. Вероятно, в ночное время над горой конденсируется влага из воздуха, подумал я, так как камень охлаждается сильнее, чем болотистая почва.
Воздух был удивительно свежий. Природа явно оказала на меня умиротворяющее влияние. Я сделал несколько глубоких вдохов, повернулся и зашагал к тому месту, где остались мои вещи. По пути я отметил, что туман сгущается.
Глава 11
Неподалеку от кустов я разыскал углубление в каменистом грунте, накидал в него веток, а поверх — мха, чтобы было не так жестко. Затем достал из рюкзака спальный мешок и кое-что из провизии. Разводить костер было незачем, да и не хотелось. Немного перекусив, я запил водой из фляги. Потом, сняв наполовину опустошенный патронташ, я развернул спальник на своем импровизированном ложе и забрался внутрь. Двустволку Ильи, помня о его предостережениях, я заблаговременно зарядил и положил рядом с собой.
За это время туман превратился в молочно-белесую мглу, которая окутала все вокруг. Контуры окружающих объектов стали размытыми; метрах в пяти уже совсем ничего не было видно. Конечно, мне не раз доводилось наблюдать образование тумана, но я еще ни разу не видел, чтобы это происходило прямо на глазах. Тем лучше, подумал я, кому, как не мне, знать, что в белую ночь на открытом пространстве заснуть бывает не так-то легко.
Хотя за день я вымотался настолько, что никакая белая ночь не помешала бы мне заснуть. Спальный мешок быстро нагрелся, и внутри стало уютно и тепло. Я стал быстро погружаться в блаженно-дремотное состояние и был уже совсем на грани отключки, как вдруг где-то на периферии сознания мой слух уловил слабый звук, похожий на шуршание или шорох.
Я мгновенно разжал слипшиеся веки и принял сидячее положение, как был, прямо в мешке. Было тихо. Но сон как рукой сняло. Я огляделся по сторонам. Туман сгустился настолько, что стоял сплошной мучнистой пеленой, совершенно непроглядной. Я расстегнул молнию спальника, вытянул руку и не увидел пальцев.
«Послышалось? Приснилось?» — замельтешило в голове. Я нащупал ружье, лежавшее рядом, и это меня немного успокоило. Еще минуту я сидел, напряженно вглядываясь и вслушиваясь в окружающее пространство. Ничего не было слышно и тем более не видно. Объяснить это можно было только тем, что начинает пошаливать психика под впечатлениями от знакомства с Лысой горой. На секунду мне даже стало смешно: вспомнился мультик про перепуганного ежика в тумане — моя ситуация была примерно такой же. Потом я снова улегся. Сонливость опять стала тяжело наваливаться на все тело.
Шорох отчетливо донесся снова — откуда-то совсем неподалеку.
Я расстегнул спальник и вскочил. Вне всякого сомнения, кто-то находился поблизости. Последовала короткая пауза, после которой раздалось осторожное шуршание мелких камешков, хрустнула ветка. Кто-то или что-то явно приближалось ко мне. Я ощутил, как сердце бешено заколотилось.
— Э-эй! — крикнул я в направлении исходивших звуков.
Ответом была мертвая тишина. Тот, кто был там, притаился. Мне стало по-настоящему страшно. Мысли лихорадочно забегали. Кто бы это ни был, вряд ли он стал бы подкрадываться ко мне в непроглядной мгле с добрыми намерениями. Может быть, это змея — они здесь вполне могут водиться. Или крупная птица, или грызун какой-нибудь? Или, не дай бог, сюда занесло волка? Как некстати этот проклятый туман!
Я схватил ружье и взвел оба курка. Они внушительно клацнули, и этот звук понравился мне гораздо больше, чем таинственные шорохи. Мысленно я благословил Илью — каково было бы мне сейчас с голыми руками?
Долго я стоял, превратившись в одно большое ухо. В томительном ожидании прошла, казалось, целая вечность. Во рту пересохло. Не было слышно ни звука, только сердце тяжело и часто бухало, отдаваясь в висках. Наконец тот, кто потревожил мой сон, опять дал о себе знать — я различил, как шелестит трава и хрустит гравий. Таинственный визитер был уже в нескольких метрах. Но это была не змея и не мышь — кто-то гораздо крупнее. И его передвижение было очень похоже на шаги. Я вслушался, и сомнения исчезли — кто-то крадучись подходил ко мне на двух ногах!