Эти дурочки считают, что сумеют меня "уберечь"!
Пусть я слаба, но я чувствую: ко мне приближается неведомая Сила. Мое тело, которое я ненавидела всю жизнь, начинает исправляться. Я ощущаю, как у меня выпрямляется спина, словно кто-то растягивает позвоночник. С каждым днем моя осанка становится все более прямой. У меня тупо ныла ступня увечной ноги. Дождавшись, когда Дуня и Мери уйдут из спальни, я откинула одеяло и увидела: нога тоже начинает распрямляться. Невзирая на боль, я улыбалась. Наконец-то я стану свободной! Наконец-то я стану сильной. Я приветствую другую Жужанну. Я меняюсь, превращаясь в новое, удивительное создание. Я пока не знаю, кем стану, но уверена: моя жизнь будет несравненно лучше того существования, какое я влачила до сих пор. Бывают мгновения, когда слабость меня покидает, и тогда я ловлю чарующий отблеск своей новой жизни. Быть сильной, свободной и связанной с ним – это и есть рай!
Пусть маленькая жалкая калека умрет! Наконец-то я избавлюсь от нее!
Отец и Аркадий ошибались: посмертная жизнь существует. Но не та унылая вечность, какую рисуют христиане, – с облаками, на которых восседают ангелоподобные существа и, сладенько улыбаясь, помахивают крылышками под звуки небесных арф. Нет, в посмертной жизни есть и мрак, и глубина, и яростный огонь. Она чиста, полна страсти и самопожертвования, сравнимого с самопожертвованием Люцифера!
Пусть они не надеются на победу. Он научит меня всему необходимому, и, когда наступит подходящее время, я его позову. Нужно лишь набраться терпения и ждать...
ДНЕВНИК МЕРИ УИНДЕМ-ЦЕПЕШ
12 апреля
Я очень волнуюсь за своего мужа.
Жужанне сегодня заметно лучше. Не берусь гадать, чьими стараниями это достигнуто – врача или Дуниными. Она еще крайне слаба, но уже может сидеть и есть. Когда я навестила ее, Жужанна как раз завтракала.
Состояние невестки несколько развеяло мои страхи по поводу стригоя – по крайней мере, сегодня, когда за окнами ярко светит солнце, и теперь мне даже кажется, будто я выдумала весь вчерашний разговор с Дуней. И превращение Влада в волка – не более чем полузабытый кошмарный сон. Подчас мне удается себя убедить, что все эти видения – просто болезненные галлюцинации, вызванные утомительным путешествием, кончиной Петру и моей беременностью. Лишь в одном я непоколебимо убеждена: Влад угрожает здоровью и рассудку Жужанны, и мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы только не подпускать его к ней.
А ночью мне снились глаза Влада, и я чувствовала, что все это – не выдумки и не галлюцинации. Ночью гораздо труднее объяснить себе, почему вдруг у Жужанны начала распрямляться спина.
Сегодня я снова приму участие в Дуниных "отвращающих" действиях и помогу ей развесить гирлянду из чеснока вокруг окна спальни (но только на ночь, а утром мы предусмотрительно убрали эту гирлянду, зная, что Аркадий придет проведать сестру). Пусть это крестьянские предрассудки, но чеснок не принесет Жужанне вреда (после захода солнца я начинаю думать, что от него будет немалая польза). Главное, мы постараемся, чтобы Брут на ночь остался в спальне.
Однако сейчас меня волнует не столько Жужанна, сколько Аркадий. Я начала записи с Жужанны, надеясь немного успокоиться. Но нет, только я подумала о нем, как к горлу подступили слезы... Сегодня мы с ним впервые поссорились.
Я сама виновата. С моей стороны было весьма глупо пытаться заговорить с ним об отношениях между Владом и Жужанной. Тоже, выбрала время! После смерти Петру прошла всего неделя, и Аркадий не успел оправиться от горя. Вполне понятное состояние сына, горячо любившего своего отца. И все же...
И все же я не могу отрицать очевидный факт: с тех пор как мы приехали в Трансильванию, Аркадий стал мрачным и скрытным. Он почти ничего мне не рассказывает, хотя в Англии мы с ним говорили часами. Он постоянно советовался со мной, повторяя: "Ты, Мери, обладаешь холодной логикой, а мне ее недостает". Да, Аркадий и в Англии оставался эмоциональным, но в хорошем, положительном смысле. Мне так нравились его кипучая энергия, его страстность.
Здесь он стал молчаливым, погруженным в себя, его голова постоянно занята какими-то неведомыми мне мыслями. Вечером, вернувшись из замка, он не торопится в постель, чтобы побеседовать со мной, а засиживается допоздна со своим дневником. Я чувствую, его что-то гложет. Между ним и Владом наверняка что-то произошло, и это не дает Аркадию покоя.
Утром, когда я встаю, он еще спит. Я смотрю на его волосы, разметавшиеся по подушке, на сомкнутые веки, скрывающие большие глаза, на дерзко изогнутые черные брови, на узкий прямой нос с горбинкой. С каждым днем лицо мужа становится все бледнее. Под глазами появились темные круги и паутинка морщин. За эту неделю он постарел на целых десять лет. Мне не отделаться от мысли, что Аркадий и Жужанна страдают одним и тем же недугом – эмоциональной зависимостью от Влада, который морально иссушает их обоих.
Я чувствую себя одинокой. Муж, к которому я привыкла, превращается в незнакомого мне человека; отстраненного и меланхоличного. Я боюсь, как бы Аркадий не застрял в этом состоянии, как бы он не остался в нем и когда боль утраты постепенно начнет ослабевать.
Сегодня он встал почти перед самым ленчем. Мы сели есть и за все время перекинулись лишь парой незначительных фраз. Аркадий выглядел изможденным, но не столько телесно, сколько душевно. Он, как и прежде, был ласков со мной, однако его мысли блуждали где-то далеко. Что-то не давало ему покоя. За ленчем я не решилась тревожить мужа, но затем была вынуждена начать разговор. Жужанна серьезно больна, и я не имею права скрывать это от него, ведь рано или поздно он непременно узнает все и сам (хотя сейчас он настолько погружен в свои раздумья, что даже не спрашивает, почему сестра не появляется за столом). Будучи ее родным братом, Аркадий имеет право знать.
Стол, рассчитанный на большую семью, выглядел печально пустым, когда за ним сидели всего двое.
– Дорогой, – начала я, – мне не хотелось бы добавлять тебе страданий, но я должна сказать, что у Жужанны проблемы со здоровьем. Твоя сестра очень больна. Вчера мы посылали в Бистриц за доктором.
Аркадий уже вставал из-за стола. Услышав о Жужанне, он застыл и, казалось, ценой изрядных усилий вернулся к реальности из неведомых мне далей. Взгляд его светло-карих глаз еще какое-то время был отсутствующим, затем прояснился, и я поняла, что мои слова наконец-то дошли до мужа. Он наморщил лоб.
– Жужанна больна?
– Да, – ответила я и добавила предельно бодрым тоном: – Думаю, доктор сумел ей помочь. Сегодня Жужанне несколько лучше.
Аркадий рассеянно скользнул взглядом по мне, неубранному столу, стенам столовой, и наконец его взор остановился на прямоугольнике солнечного света, позолотившего пол возле дальнего окна.
– Надо же... Я рад, что ей лучше. Пожалуй, нужно к ней заглянуть.
– Сходи прямо сейчас. Она будет рада.
Я ободряюще улыбнулась. Знал бы он, какие "украшения" были развешаны ночью в спальне его сестры! Но чесночную гирлянду давно уже сняли и убрали в шкаф. Поди догадайся, что примерная, благоразумная жена помогала горничной в ее суеверных затеях!
– Пожалуй, и я схожу с тобой. Не возражаешь? – спросила я и, не дав ему времени на ответ, обняла его за талию.
Здесь у меня тоже был свой расчет. Мне хотелось убедиться, что Жужанна ничем не огорчит Аркадия. (Вдруг она обнаружила чеснок? Или вдруг на нее найдет раскаяние и она со слезами на глазах начнет рассказывать брату о своих отношениях с Владом?) Пусть он обо всем узнает постепенно.
Мы отправились в спальню Жужанны. Сестра Аркадия сидела в постели и писала в своем дневнике. Как и вчера, она поспешно спрятала тетрадку, боясь, что мы прочитаем ее сокровенные мысли. Сквозь открытые ставни лился солнечный свет. Он заливал все пространство эркера, где я несколько раз видела Жужанну и Влада застывшими в объятиях. Рамы также были открыты, и спальню наполнял свежий, по-летнему теплый воздух. Комната выглядела мило и уютно, словно яркое солнце выжгло в ней все зло. Даже Брут успокоился и приветствовал нас неистовым вилянием хвоста и собачьей улыбкой. Правда, я уловила слабый запах чеснока, но Аркадию, похоже, было не до странных ароматов.
К счастью, Жужанна ничем не расстроила брата. Наоборот, она держалась с ним очень ласково и заботливо и просила не волноваться по поводу ее болезни. Распятие, которое Дуня повесила ей на шею, было скрыто ночной сорочкой, и Аркадий ничего не увидел.
Все шло замечательно. Покинув спальню Жужанны, мы прошли по коридору к большой винтовой лестнице и начали спускаться. Аркадий шел справа, давая мне возможность держаться за широкие, отполированные множеством рук деревянные перила.
Sotto voce[24], словно боясь, что Жужанна или слуги нас услышат, Аркадий спросил:
– Что доктор говорил по поводу ее заболевания? Жужанна выглядит чересчур бледной.
– По его мнению, у Жужанны анемия, – тоже шепотом ответила я.
Сердце у меня забилось, я силилась подыскать нужные слова, чтобы осторожно завести разговор о том, о чем уже давно и безуспешно стремилась с ним побеседовать.
– Но я боюсь, что ее болезнь вызвана, помимо прочего, еще и душевными переживаниями, – наконец сказала я.
Вместо вопроса Аркадий устремил на меня свой взгляд и не сводил глаз до тех пор, пока я не продолжила:
– Я думаю... я уверена, это связано с твоим дядей Владом.
– Каким образом? – спросил Аркадий.
Вопрос был задан спокойным тоном, хотя позже мне показалась, что я все же уловила в интонациях мужа какую-то скрытую настороженность.
– Жужанне не дает покоя мысль, что Влад уедет в Англию, – проговорила я и неожиданно для себя покраснела.
Лоб Аркадия вновь прорезала складка, словно предупреждение о том, что я захожу слишком далеко.
– Но это полная нелепость, – по-прежнему шепотом ответил Аркадий, не желая делать наш разговор достоянием чьих-либо ушей (он забыл, что слуги не понимают по-английски, а спальня Жужанны находится достаточно далеко от лестницы). – Дядя ведь пообещал сестре, что мы никуда без нее не поедем. Мы подождем, пока она поправится и окрепнет. Или ей страшно покидать дом, в котором она выросла и прожила всю жизнь?