Меня терзает непонятное противоречие: одна моя часть готова встать на защиту дяди, другая – выдать его венским властям как опасного преступника.
Но как же я могу предать моего дорогого благодетеля? Нет, только не это. Я должен попытаться найти ему хорошего врача, специалиста по душевным болезням. Ему требуется помощь. Но я не могу позволить...
Я вынужден оборвать свои записи! Выглянув в окно, я увидел, как мимо дома к замку проехала коляска. На козлах сидел Ласло, а в коляске – чета новобрачных! Ради спасения их жизней я должен немедленно отправиться в замок...
Глава 9
ДНЕВНИК МЕРИ УИНДЕМ-ЦЕПЕШ
17 апреля, ближе к вечеру
Жужанна спит. Ее кожа приобрела землистый, восковой оттенок, и, если бы не учащенное дыхание, вздымающее грудь, можно было бы сказать, что передо мной – покойница. Я сижу возле ее постели, сражаясь с подступающими слезами. Аркадий не должен видеть меня в таком состоянии. Это лишь добавит ему страданий, когда он примет от меня печальную вахту у постели сестры. Мне хочется, чтобы он поскорее пришел, и в то же время я страшусь, думая, каково ему будет видеть Жужанну при смерти.
Теперь я понимаю, почему Аркадий после смерти отца стал вести дневник. Мне было бы тягостно сидеть рядом с Жужанной и просто ждать неизбежного исхода. Добрая Дуня принесла сюда мой дневник и перо, к которому я привыкла. Записи в какой-то мере притупляют боль и страх.
Как только мой дорогой муж оправится после нового горя (да простит мне Бог, но я не верю в чудесное выздоровление Жужанны), я уговорю его уехать. Пусть я рожу в дилижансе или поезде, главное – наш ребенок появится на свет не в этом проклятом доме, не в этом аду, который сводит с ума его несчастного отца Я внутренне содрогаюсь, когда Аркадий говорит, что дядя его любит. И он еще верит, будто этот монстр способен кого-то любить!
Напрасно муж смеется над крестьянскими легендами. Они абсолютно правдивы. Я поняла это сердцем еще во время поманы, когда губы Влада прикоснулись к моей руке. Жаль, что я слишком долго шла на поводу у разума. Но сейчас я предпочитаю слушать свое сердце.
Все привычные представления здесь оказываются вывернутыми наизнанку. Не знаю, как и чем объяснить жуткую магию этой земли, но одно мне определенно ясно: здесь безраздельно правит Зло. И все равно я буду сражаться с ним во имя высшего Добра, и оружием мне послужит любовь к Аркадию и нашему ребенку.
Они ни за что не станут добычей Влада.
Однако Жужанна для нас потеряна.
Если бы я могла забыть, какими глазами это чудовище смотрело тогда на мой живот...
Не могу больше об этом писать, иначе меня захлестнет волной нестерпимой душевной боли. Попробую успокоиться и последовательно описать все, что произошло за сегодня.
Лауданум не оказал на меня ожидаемого действия. Я все равно проснулась рано утром и попыток уснуть больше не предпринимала. Снова (в который уже раз!) у меня мелькнула слабая надежда, что ужасы минувшей ночи – не более чем бредовый сон. Аркадий продолжал спать. На ночном столике лежал его револьвер – вот и первое подтверждение того, что случившееся несколько часов назад не привиделось мне в кошмарном сне. Я встала, подошла к окну и, отдернув портьеру, увидела другое подтверждение – дыру в оконном стекле, окруженную змеящимися трещинами.
Это – знак. Можно, конечно, вновь начать пытаться убеждать себя в обратном, но я больше не хочу отрицать очевидное.
Глядя на простреленное окно, я вдруг ощутила боль в животе, но не резкую, вызванную родовыми схватками, а какую-то пульсирующую, волнообразную. Я отнесла ее на счет расстроенных нервов и плохого пищеварения и положила на то место руку. Боль быстро отступила. Я задернула портьеру, оделась и вышла, оставив Аркадия досыпать.
Идя к лестнице, я остановилась перед открытой дверью соседней комнаты и заглянула туда. Там стояла колыбель. Несколько дней назад Дуня притащила ее с чердака и чисто отмыла. Крепкая, сделанная из вишневого дерева колыбель понравилась мне своей суровой простотой. Она очень старая: в ней лежали Аркадий, его отец и неизвестно сколько еще младенцев из имеющего многовековую историю рода Цепешей.
Перильца колыбели тускло поблескивали, отполированные множеством материнских рук. Я невольно заплакала, поняв (потом это состояние прошло, и сейчас я готова рожать хоть в чистом поле), что мне уже никуда не уехать и что наше чадо родится здесь.
С каждым днем мне все труднее двигаться. Ребенок опустился еще ниже, и материнским инстинктом я ощущаю скорые роды.
С этими невеселыми мыслями я спустилась вниз и пошла в столовую. Кошмарные события не отразились на моем аппетите: я была невероятно голодна и съела все, что подали на завтрак. Голод я утолила, но моему желудку от этого стало только хуже. Добрая женщина сделала мне мятный чай. Я пила его, сидя в ландшафтном садике, наслаждаясь солнечным теплом. Я подумала, что надо бы заблаговременно приготовить для малыша простынки и одеяльца, и хотела попросить Дуню найти и выстирать их. Однако горничной поблизости не было, и никто из служанок не знал, где она.
Чудесное утро и мирный пейзаж благотворно подействовали на мои нервы. Я почувствовала себя лучше, сильнее и сделала себе мысленный выговор за то, что совершенно не забочусь о ребенке. Я знаю: настроение матери всегда передается младенцу, и прежде всего – ее тревоги и волнения. Допустимо ли, чтобы перед самым появлением малыша на свет мой разум был забит мыслями о вампирах и волках? С меня довольно! Я решила думать только о приятном, светлом и веселом. Хватит с меня размышлений по поводу Жужанны или Влада – пусть теперь об этом беспокоится Дуня. Я буду думать о скором рождении моего малыша. Хватит разговоров о стригоях, это все крестьянские сказки, а разные странности, привидевшиеся мне, – не что иное, как следствие моей беременности и тревоги за мужа. Конечно, я не стану утверждать, будто волк мне тоже привиделся. Скорее всего, стекло в нашей спальне разбил внезапно взбесившийся хищник, а вот его зеленые глаза – это уже плод моего воображения, взбудораженного непристойными отношениями между Владом и Жужанной.
Я больше не могу себе позволить всерьез относиться к Дуниным глупым россказням. Я должна поберечь разум ребенка.
Если мы не сможем уехать в Вену, – тоже не беда. С рождением нашего первенца скучать мне станет некогда. Время пролетит незаметно, а там ребенок подрастет и можно будет трогаться в путь. И незачем толкать Аркадия на новые тягостные объяснения с Владом.
Мне стало значительно легче. Я пошла наверх, собираясь разбудить Аркадия, извиниться перед ним за ночную истерику и попросить больше не заводить с дядей разговоров о нашем отъезде. Если Влад этому препятствует, не станем впадать в уныние, а лучше подумаем о громадной радости, ожидающей нас уже совсем скоро. Достаточно горя, мы заслужили себе право на счастье.
Но Аркадия в спальне я уже не застала. Он ушел, причем – судя по распахнутому шкафу – ушел в большой спешке. Возле подушки лежал его раскрытый дневник.
Я положила дневник на ночной столик и завернула крышечку чернильницы. Первой мыслью было спуститься в столовую, но мне очень не хотелось вновь путешествовать по лестнице. Вместо этого я пошла по коридору к восточному флигелю, к спальне Жужанны. А почему бы нам с Дуней и с будущей теткой малыша не заняться приятным делом – пересмотреть детское белье, распашонки, пеленки? Эта мысль мне очень понравилась. Я вспомнила, как радостно улыбалась Жужанна, когда говорила, что в самом ближайшем будущем старый дом вновь наполнится детским смехом.
Было уже около полудня, но дверь спальни невестки оставалась закрытой. Я постучала и, не получив ответа, позвала Жужанну. Однако в комнате царила тишина, и я решилась заглянуть внутрь без приглашения.
В открытое окно лился солнечный свет (ставни, естественно, тоже были распахнуты), но чесночная гирлянда уже отсутствовала, должно быть, Дуня успела снять ее и спрятать в шкаф.
В следующее мгновение я буквально застыла на месте: до меня донесся легкий храп. Неужели они обе до сих пор спят? Я вошла, взглянула на Жужанну и не удержалась от громкого возгласа:
– О Боже!
Вероятно, утром она писала дневник, но потом вдруг ослабла. Приступ был внезапным, Жужанна выронила перо и опрокинула чернильницу. Одеяло и простыни были безвозвратно испорчены – я знала, что чернильные пятна не отстирываются. Изящная тетрадка дневника не пострадала; она лежала корешком вниз, раскрытая наподобие веера.
Но отнюдь не черные пятна на постельном белье заставили меня вскрикнуть. Лицо Жужанны вновь приобрело необычайную бледность. Она ловила ртом воздух. Ее грудь вздымалась, словно каждый вздох требовал значительных усилий. На ее белом как мел лице я заметила светло-серые полосы, будто нарисованные акварелью. Рот Жужанны был приоткрыт, и я обратила внимание, что ее бесцветные десны еще уменьшились, а зубы, наоборот, стали длинными, как у хищника.
– Жужанна, что с вами? – наконец спросила я.
Торопливо подойдя к постели, я взяла ее руку. Рука была холодной и безжизненной, как у покойника.
Жужанна не спала Ее глаза, обведенные темно-лиловыми кругами, смотрели с детской невинностью и в то же время пронизывали меня насквозь. Она попыталась что-то сказать, но не сумела.
– Лежите спокойно, – прошептала я. – Поберегите силы.
Я перенесла дневник и чернильницу на ночной столик, где заметила распятие, брошенное поверх завитков сломанной цепочки. Похоже, что Жужанна торопливо сорвала его с шеи (или его сорвали у нее с шеи). Я присела на постель, стараясь не коснуться влажного чернильного пятна, и осторожно откинула волосы невестки с холодного лба.
Светлый и радостный мир, который я построила для спокойствия моего ребенка, разлетелся вдребезги. Я сразу поняла: минувшей ночью Влад опять приходил к ней. Вот откуда появился волк, допрыгнувший до второго этажа!
Я убью тебя, чудовище, прежде чем ты причинишь хоть малейшее зло моему мужу и нашему малышу.