А здесь лишь отмечу, что английская политическая экономия – это наука о том, как из человека, превращенного в рабочую лошадь, выжать как можно больше прибыли. Французский утопический социализм – наука о том, как при помощи лишь внешних социальных отношений, без Бога и без подвига, можно достичь нравственное преображение эгоиста в сострадательного человека, создать общество всеобщего счастья и благоденствия. Эти науки первоначально несли в себе все же какие-то нормы протестантской этики и отзвуки евангельских истин, – Маркс все это отбросил, усилил антихристианский заряд прежних учений, создав теорию, полностью оторвавшую человека от Бога и высших вопросов человеческого бытия и нацелившую людей на раздоры между собой. Согласно этому взгляду, вся история есть история борьбы классов (что неверно, ибо кроме борьбы есть и сотрудничество разных органов и систем общественного организма); у пролетариата, который должен стать могильщиком буржуазии, нет отечества и вообще нет ничего, кроме его цепей (абсурдность этого положения очевидна); крестьянство – последний буржуазный класс, рано или поздно неизбежно выступающий против коммунизма (цену этой «ошибочки» мы теперь знаем – это десятки миллионов жизней наших соотечественников и колоссальная разруха во всех сферах народного бытия). В целом марксистское учение, при всех уточнениях, внесенных Лениным и продолжателями его дела, – это учение о разрушении прежних устоев жизни общества и человека без сколько-нибудь серьезных созидательных начал, о построении новой Вавилонской башни всемирной цивилизации «по потребностям». Такая теория в принципе не могла привести СССР к процветанию, а неизбежно обрекала основанную на ней практику на прогрессирующее разорение страны.
В действительности, слава Богу, в СССР, наряду с разрушением (часто неоправданным), велась и громадная созидательная работа, были достигнуты колоссальные успехи во всех областях жизни – в экономике, науке, художественном творчестве, в образе жизни миллионов людей, получившие всемирное признание. Но это достигнуто не столько благодаря теории марксизма, сколько вопреки ей. Правящая партия решала конкретные задачи построения сильного в экономическом и военном отношении государства, руководствуясь не столько этой теорией, сколько практическими потребностями. Когда решения, необходимые для удовлетворения этих потребностей, уж очень сильно отличались от диктуемых марксистскими догмами, они объявлялись «творческим развитием марксизма-ленинизма». И для полуграмотных масс, для которых «Краткий курс истории ВКП(б)» был вершиной теоретической премудрости, такого объяснения было достаточно. Но и сам Сталин много раз говорил о том, что нам не хватает теории, а если бы она у нас была, наше движение вперед происходило бы намного быстрее и легче. Даже одно из последних высказываний великого вождя звучало совершенно определенно: «Без теории нам смерть, смерть, смерть!» Сама же марксистско-ленинская теория пылилась на полке, и лишь когда надо было очередному докладу, посвященному решению практических задач, придать вид солидного теоретического обоснования, Михаил Андреевич Суслов открывал нужный ящичек с каталожными карточками с цитатами из сочинений Ленина и отыскивал наиболее подходящую. Кроме всего прочего, эта теория была чужда духу наследия наших предков, поэтому народ, особенно русский, не принял ее, если не считать, конечно, словесной шелухи, хотя насаждали теорию марксизма всеми возможными способами столь же чуждые народу «просветители». Но эту сторону проблемы я оставляю в стороне, поскольку моя задача – выявление сущности философии с православной точки зрения, так сказать, «в чистом виде».
Мои критические замечания по поводу теории марксизма не означают, что я, например, против справедливости, в том числе и социальной. Идея справедливости и человечности в общественных отношениях не только не противоречит учению Христа, но и прямо из него вытекает. Однако христианство нацеливает на изменение общества изнутри, через обожение каждой отдельной личности. В отличие от социализма, оно не обещает «золотого века» в будущем, не рисует картин земного рая, где все люди прекрасны, благородны и гармонично развиты. Путь к совершенству с помощью Божией – трудный, «узкий путь», и немногие его находят. Зато те, кто его нашел или ищет, образуют Церковь – братское общество личностей, уже здесь, на земле, достигших в той или иной мере того блаженства, какое уготовано святым в раю. Остальная часть общества, не преображенная светом христианского учения, – это «мир», который «во зле лежит». Достоевский говорил, что православие – это и есть наш русский социализм. Оно исходит из равенства всех людей перед Богом (и царь, и нищий причащаются в Церкви из одной чаши, а после их смерти об их душах возносятся одинаковые молитвы при отпевании), но не насаждает насильственного равенства, которого нет в природе, где не существует даже двух одинаковые капель воды, не говоря уж о личностях. Оно не осуждает праведного богатства, но учит использовать его на благо ближним.
Славянофилы и Достоевский видели идеал общества в Церкви, в соединении людей на основе любви и соборности, а свободу – в таком развитии личности, когда она готова добровольно пожертвовать собой ради общего блага. Задачу Церкви они видели не только в том, чтобы способствовать индивидуальному спасению души, но и в том, чтобы освящать весь строй народной жизни, воцерковлять и культуру, и экономику, и быт, осуществлять социальное служение. Социализм – будь он утопический или «научный» (С. Н. Булгаков убедительно показал, что ничего подлинно научного в нем нет) – есть секуляризованное христианство, сведенное к примитиву и приспособленное к уровню понимания тех, кому недоступен или кого страшит «узкий путь» христианского подвижничества. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить еще недавно насаждавшийся в стране «Моральный кодекс строителя коммунизма» с десятью моральными заповедями Ветхого Завета и заповедями блаженства Нового Завета. Примитивизм коммунистического морального кодекса настолько бил в глаза, что в скором времени партия вынуждена была от него отказаться, правда, так и не предложив более достойной замены (видимо, потому, что на атеистической основе она вообще невозможна), и тем самым оставила своих членов и весь нецерковный народ вообще без каких-либо нравственных идеалов.
Жизнь, однако, не пошла по пути, который отстаивали славянофилы и Достоевский. Общество не только не включилось целиком в Церковь, но и все более отдалялось от нее. Искренне верующих осталось очень мало. Впрочем, пока не так уж много и оголтело-агрессивных атеистов, большинство же наших современников равнодушны к вере и живут как язычники, вспоминая о Боге формально в церковные праздники, а от сердца, всею душою только тогда, когда сталкиваются со смертельной опасностью.
Для верующего человека существуют два мира, находящиеся в тесном взаимодействии: видимый – материальный и невидимый – мир Бога, ангелов и демонов. Миром управляет Бог, но в той части, что касается общества и человека, Он управляет через людей, уважая их свободный выбор. Неверующий признает только видимый, материальный мир и в нем одном ищет объяснение всему происходящему. Точно так же и в преобразовании мира он полагается только на человеческие силы. Но что такое человек, эта песчинка в мироздании, к тому же преходящая, живущая, можно сказать, мгновение? Совокупность же людей (особенно толпа) обычно глупее и пошлее отдельных входящих в нее личностей. Может ли она разумно перестроить мир, если отвергает Божественные установления? А цари, диктаторы, президенты, гении науки или генеральные секретари – это такие же люди, как и все мы, только имеющие доступ к закрытым для других источникам информации и обладающие властью над другими людьми, а потому кажущиеся нам великими. Но в смысле понимания мира и возможностей его разумного преобразования они столь же беспомощны, как и каждый из нас, рядовых граждан.
Итак, в современном мире существуют вместе, не смешиваясь, как белок и желток в яйце, два мира – Церковь и «мир», лежащий во зле. Для члена Церкви, верующего в Бога, закон жизни определяет религия. Для православного человека все, что имеет отношение к идеологии, миро– и жизнепониманию, делится на две религии. Одна – это христианская (православная). Другая – это антихристианская, которая включает искаженное (католицизмом) и ложное (протестантизм) христианство; нехристианские религии (в каждой из них может быть своя доля Божественного откровения), «синтетические религии», появившиеся в XX веке, а также атеистические религии, именуемые философскими системами.
Философия – это именно атеистическая религия, отрицающая Бога (либо конструирующая своих богов, которые не имеют ничего общего с Богом Откровения).
Миро– и жизнепонимание, с точки зрения верующего православного человека, может быть лишь православным или антихристианским, для философии в нем просто нет места. Вот почему я полностью принимаю определение оптинских старцев: «Философия – это наука о человеческих заблуждениях». И если справедливо мнение Гегеля, что философия – это эпоха, схваченная в мысли, то надо признать, что повсеместное распространение в наше время философии, даже среди верующих, свидетельствует о всепланетном духовном кризисе, о господстве безверия, которое, естественно, ни к чему хорошему привести человечество не может.
Прошу понять меня правильно: я не отрицаю философию и ее необходимость для современного человечества, а лишь хочу найти ей должное место. Верующему философия не только не нужна, но и крайне вредна, неверующему она худо-бедно, но все же заменяет веру, и тут можно в какой-то мере различать философии получше и похуже (хотя в сравнении с православием «все они хуже»).
Но если для верующего нет смысла в философии, поскольку она полностью поглощается антихристианской религией, то тем более нет оснований для существования какой-то религиозной философии вроде «русского религиозного философского ренессанса рубежа XIX—XX веков», который значительной части нашей интеллигенции, долго оторванной от всякой духовной пищи и наконец получившей доступ к кое-каким трудам, представляется какой-то вершиной человеческой мысли. Надо считать недоразумением то, что выдающихся русских мыслителей рубежа XIX —