— Удивительно! Вот оно как…
— Это было первое внушение, за которым последовало второе, введшее Итиро Курэ в заблуждение. Идея скрывалась в шести рисунках с трупом.
— Триггер? То есть У Циньсю…
— Да. Если посмотреть поверхностно, история У Циньсю началась с преданности императору и родине, а завершилась самоубийством. Однако при детальном рассмотрении можно увидеть, как постепенно чувство долга трансформировалось в чистое извращение. Так в процессе перегонки из опилок получается алкоголь…
Я не проронил ни слова.
— Впрочем, суть этого процесса не объяснить даже за год или два лекций… Но если набросать вкратце, что я и хотел сделать в конце своей работы «О психической наследственности», которую сжег вчера, то получится вот что… Как я уже говорил, изначальный мотив, сподвигший У Циньсю на его труд, — священная, несравненная верность императору и родине — лишь видимость. И если мы копнем чуть глубже, то за этой священной и несравненной верностью непременно отыщется извращенная психология художника, которую сам У Циньсю не замечал. Иначе никак не объяснить цель создания и логику этого свитка.
— Цель создания свитка?..
— Да… Уже при сопоставлении истории свитка и его содержания можно заподозрить, что истинный мотив У Циньсю был далек от заявленного. Ведь и шести рисунков вполне бы хватило, чтобы предостеречь Сына Неба. Плотская красота тленна, жизнь изменчива… Но доказательства лучше слов, верно? Ты же сам испугался, когда это увидел?
— Да…
— Конечно! Нарисуй он еще одну, седьмую картину, на которой тело уже высохло, этого было бы предостаточно, чтобы завершить свиток. На оставшемся белом пространстве можно было бы написать предостережение императору или рассказ о пережитых трудностях, а затем покончить с собой. Этого вполне бы хватило для вразумления слабонервного Сына Неба. Однако У Циньсю без устали приносил новые и новые жертвы… Он мог бы спокойно дождаться, когда останки госпожи Дай превратятся в белые кости, и без проблем закончить свиток, а не передавать его потомкам в незавершенном состоянии, как психическое внушение и проклятие всего рода Курэ. Зачем он создал эти проблемы, которые тысячу сто лет спустя послужили ценным психическим материалом для наших исследований?
Я невольно вздохнул. Речи доктора Масаки привлекали меня демоническим очарованием, но внутри нарастало какое-то непонятное, безумное сомнение…
— Ну как, интересно? Поначалу кажется, что вопрос-то праздный, а потом он вдруг делается важнейшим. И чем больше думаешь о нем, тем меньше понимаешь. Ха-ха-ха… Но, чтобы разгадать эту тайну, нужно изучить исходные психические факторы, заставившие У Циньсю создать этот свиток, изучить его душевное состояние и отыскать причину противоречий. Впрочем, это совсем несложно. Сняв с душевного состояния У Циньсю внешний покров под названием «верность императору и родине», мы увидим изначальные психические факторы, и прежде всего — огонь честолюбия. Затем пылает страсть к искусству, а еще глубже, на самом донышке, — любовь и половое влечение. И эти четыре жажды спеклись воедино и достигли нечеловечески высоких температур. Иными словами, в случае У Циньсю вся эта поразительная верность императору и родине является комком удивительно низменных, извращенных желаний.
Я машинально вытер нос платком. Казалось, доктор Масаки разбирает и анализирует мою психологию.
— Думаю, дело тут вот в чем. Когда У Циньсю увидел, что великий поэт Ли Бо снискал благоволение Сюань-цзуна, воспевая в стихах блеск и разврат императорского двора, то решил прославиться благодаря заслугам противоположного свойства и вписать свое имя в хроники. Изображу, мол, неслыханные диковины своей кистью и приведу в ужас всех будущих обитателей Поднебесной. Крайняя степень тщеславия, присущая юным художникам с задатками гения. Кроме того, он обладал мужественной наружностью под стать своему таланту и был на вершине счастья вместе с молодой женой, по уши в него влюбленной и вдобавок готовой на все. Однако банальные плотские утехи наскучили У Циньсю за несколько месяцев, а страстное желание день ото дня лишь разгоралось, и без крайне плохого и жестокого обращения с его прекрасной супругой желание это никак нельзя было удовлетворить. Такая сверхъестественная страсть, или же половое чувство, часто обнаруживается в людях гениальных или весьма талантливых. Наконец… верх восхищения красотой — это ее разрушение, в процессе которого можно хладнокровно наблюдать самые страшные и уродливые вещи… И вот, подогреваемые страстью к искусству, эти четыре желания накалились добела и претворились в конкретный план. Вполне возможно, что сам У Циньсю свято верил, будто им движет одна верность, однако рисунки на свитке обнажают изнанку его психического состояния. Эти изображения женщины в разных стадиях разложения…
Перед моим взором опять чуть было не всплыли картины с трупом, но я протер глаза, и взгляд мой упал на золотых вышитых львов, вплетенных в ткань свитка. Я будто приказывал им: «Не выпускайте!»
— Скрупулезно изображая мертвую красавицу и процесс разложения, У Циньсю ощутил неописуемое удовольствие. Об этом недвусмысленно говорит все большая четкость линий и детальность прорисовки. Тело этой женщины, наделенное естественной природной красотой, олицетворявшее гармонию и радость благодаря совершенным краскам и формам, все быстрее и быстрее теряло какую бы то ни было привлекательность. Оно становилось все мертвеннее и страшнее, покрывалось жуткими язвами и вскоре приобрело чудовищный облик. О, что за невообразимое зрелище представляли собой эти метаморфозы!.. Глядя на непостижимую симфонию разложения красоты, запечатленную на этом свитке, человек испытывает чувства, ни в коем разе не сопоставимые с чувствами историка, что описывает закат и падение цивилизации. Опьяненный восторженным самозабвением, в котором смешались верность, жажда славы, любовь к искусству и страсть, У Циньсю рисовал все изящнее, без устали и малейшей жалости. Увидев же, что от мертвого тела остались одни белые кости, он решительно отбросил кисть и поднялся. Горячее желание снова пережить этот опыт смутило У Циньсю и наполнило его душу трепетом. Вдобавок… наверняка на У Циньсю мучительно и жестко воздействовало половое чувство, разожженное долгим воздержанием. И это воздействие активно передавалось, анализировалось, изменялось и распределялось посредством истрепанной нервной системы, что привело к острому возбуждению во всем теле. Полагаю, что извращенная природа полового чувства и неописуемые, пронзительные воспоминания У Циньсю буквально разрывали каждую клетку его организма. — Помрачневший голос доктора Масаки, в котором звучали ноты драматизма, умолк.
Я по-прежнему смотрел на вышитых львов, хотя от усталости мое зрение потеряло четкость. Неожиданно сквозь пелену, застившую взгляд, я почему-то обратил внимание на один цвет — травянисто-зеленый.
— В итоге верность, патриотизм, честолюбие, красота, супружеская любовь оказались вытеснены извращенным половым желанием У Циньсю. Так он блуждал целый год, пока не встретил девушку, которая тоже была во власти своеобразного извращения. Это оказалась сестра его жены, барышня Фэнь. Однако благодаря ее хитрой и красивой уловке У Циньсю наконец-то избавился от своего глубинного желания. Подобное бушующему пламени, оно поддерживало сознание У Циньсю, но, угаснув, оставило его в состоянии опустошения и слабоумия. Так он и умер, передав своему незаконному сыну, а за ним и остальным потомкам, вплоть до Итиро Курэ, эти извращенные желания и чудовищные воспоминания. И стоило Итиро Курэ увидеть свиток, как в юноше пробудилась психическая наследственность, что дремала в глубинах сознания клеток. Так проснулось извращенное либидо и связанные с ним воспоминания, которыми жили У Циньсю и его потомки. Иными словами, как только Итиро Курэ увидел эти картины, он «превратился» в У Циньсю. Желания и страсти далекого предка наложились на теперешнее сознание молодого человека, и он впал в сомнамбулическое состояние. Таково единственное научное объяснение фактов психопатологии, которые лежат в основе явлений «переноса» или «одержимости»…
Я молчал.
— И под натиском этого крайне извращенного желания настоящее сознание и воспоминания Итиро Курэ утратили ценность и сделались бледными тенями. Место добропорядочности и морали, которые руководили молодым человеком до недавнего времени, заняли сумасбродство и буйство гения тысячелетней давности. А образ красавицы Моёко был замещен воспоминаниями о госпоже Дай. Однако призрак нездорового полового чувства У Циньсю, проявившийся во всей красе спустя тысячу лет, оказался подкован суждениями и знаниями современного юноши. Поэтому, покинув каменоломню в Мэйнохаме, Итиро Курэ поспешил домой, чтобы договориться обо всем с Моёко. Возможно, они обсудили, как отопрут раздвижную дверь, оставят амбар открытым, возьмут ключ и свечи… В общем, все было приготовлено, и когда домашние уснули, Итиро Курэ прокрался в спальню к Моёко и позвал ее. Конечно, девушка не догадывалась об истинных намерениях своего возлюбленного. Очевидно, он скрывал правду, пока они не добрались до места. А когда все выяснилось, Моёко вдруг застыдилась и пришла в замешательство, что следует из рассказа Сэнгоро Токуры. Однако в силу свой покорности вскоре послушалась жениха и согласилась. Тогда У Циньсю в облике Итиро Курэ привел ее на второй этаж амбара, освещенный свечами… Вот, можешь ознакомиться с результатами расследования на месте… Да-да, тут. «Следы воска от свечей на полу…» и так далее. Определенно, Моёко впервые увидела свиток, сидя напротив жениха при свете большой свечи. Тогда, желая закончить работу, он горячо попросил свою невесту умереть. При виде картин разложения обнаженной девушки, один в один похожей на нее, Моёко сделалось невыносимо, и от ужаса она впала в состояние, мнимой смерти. Эти факты подтверждаются словами: «Следы сопротивления и перенесенных мучений не обнаружены» и «Удушение после потери сознания». К тому же, находясь уже в палате № 6, Моёко демонстрировала, пускай и не в полной мере, психические черты обеих Бабочек из Дворца Совершенной Чистоты. Видимо, момент ее мнимой смерти на втором этаже амбара послужил отправной точкой для сомнамбулического припадка, спровоцированного действиями Итиро Курэ. Повинуясь психической наследственности, он вел себя как У Циньсю и пробудил в Моёко мазохистские наклонности ее дальних родственниц — барышень Дай и Фэнь. Не так ли?