Я потратил еще пару минут на выяснение второстепенных деталей, и заключил:
— Я думаю, что Ленина потрошили заживо. Поэтому Штайнберг и решила наплевать на свои любимые инструкции, бросила вас и побежала за ним. Кстати, если вы не хотите создать ей проблем, постарайтесь не распространяться про «надо подождать», за это у них взыскание, и серьезное.
— Я так и подумал, — сказал Петров. — Знаете только вы и Ильф. Ну и Приблудный что-то, наверно, услышал, но без конкретики. В основном это были оценки моих интеллектуальных способностей от Ильфа и прочие глубоко субъективные вещи. О том, что надо сотрудничать со следствием, чтобы потом не нести моральные убытки.
— Моральные убытки?.. — припомнил я. — Если вас это утешит, сразу после телеграммы я съездил домой к товарищу Ульянову-Ленину и обнаружил, что он еще первого июля исчез в неизвестном направлении. Уехал из дома и не вернулся.
— Знаете, как-то не утешает.
— Поверьте, труп Ленина и меня бы утешил гораздо больше. А Ильф рассказал вам про нападение на мадам Штайнберг? Она до сих пор в больнице. И, между прочим, из-за нее я на вас и вышел. Правда, сначала я был уверен, что это Ильф на нее напал.
— Иля?! Да он ни в жизни!.. Как можно подумать!..
Я отодвинул трубку от уха и усмехнулся в усы. Помнится, в свое время Ильф тоже принялся возмущаться, когда я предположил, что завканц избил Евгений Петров. Только его дорогой соавтор делал это куда эмоциональнее.
Я подождал, пока журналист выскажется, и посмотрел на часы:
— Спасибо за сотрудничество. Если что, я пришлю телеграмму. И… будьте осторожны.
Мы попрощались; я положил трубку и освободил телефонную кабинку с чувством выполненного долга.
Впереди было много работы, причем большую ее часть предстояло сделать Васильченко.
Впрочем, я его не жалел.
Тот же день.
Ташкент. Рынок.
М. А. Файнзильберг.
Погода была отличной, и Миша Файнзильберг решил прогуляться с дядькой Тохиром до рынка. Анвар на этот раз почти не ворчал, только попросил не делать глупостей. Причем просил он это с абсолютной уверенность в результате. Точнее, в отсутствие такового.
Михаил уже понял, что живут они в частном секторе на окраине города, запомнил улицу и дом и не выучил только район. Чтобы дойти до главного рынка, нужно было брести по жаре с тряпкой на голове, глотая пыль с обочин, и несколько раз переходить арыки по деревянным мосткам под ворчание хромого дядьки Тохира. Из-за его ноги они часто останавливались и садились отдохнуть под чинарами или под дубами, чьи мощные корни сосали воду из арыков.
Рядом с домом, в двадцати минутах ходьбы, тоже был рыночек, только совсем бедный и маленький, поэтому за серьезными покупками они все-таки ходили на главный. Зато на маленьком базаре Анвар промышлял своей сапожной работой. То есть официально он вроде как числился при доме быта, а по сути был сам по себе, уходил и приходил когда хотел. Дядька Тохир, кстати, вообще не работал, занимался хозяйством: домом и огородом. Миша пытался помогать ему — он ужасно не любил чувствовать себя бесполезным нахлебником — но Тохир только посмеивался, отбирал у него лопату, тяпку и другой сельскохозяйственный инвентарь и дразнился обидными словами в духе «пусти художника в огород». Они с Анваром ему только посуду разрешали мыть, и то со скрипом, особенно после того, как Миша уронил себе на ногу казан из-под плова. Да, дядька Тохир после этого жал ему руку со словами «поздравляю, мой хромой друг», а Анвар долго и печально вздыхал. Пожалуй, Мишу это обеспокоило куда больше, чем если бы тот орал и обзывался.
Кстати, последние три дня Анвар вел себя необычно. Миша уже привык, что его новый друг чуть что начинает кричать и норовит дать по шее, а тут он смотрел с подозрительной задумчивостью и заводил странные разговоры вроде «Бродяжка, а ты веришь в жизнь после смерти». И кто же знает, к чему он клонил, потому, что ни один из таких разговоров не продолжался больше минуты: Анвар хватался за голову и начинал матюкаться на дикой смеси русского и узбекского. А когда за разговоры принимался дядька Тохир, ему еще и сверху прилетало. От любящего племянника.
А от Анвара в принципе всем прилетало, включая соседей и случайных клиентов и исключая старую дворняжку Моську. Той дозволялось все, даже таскать цыплят у соседей. Миша лично наблюдал, как суровый Анвар забрал у собачки задушенного цыпленка и пошел орать на соседа, что тот плохо смотрит за курами.
— Анвар прав, — сказал тогда Тохир. — Куры лазают через сетку, капусту жрут, — он вытащил изо рта самокрутку и махнул рукой за дом, в сторону огорода.
Тут Миша в очередной раз предложил помощь по огороду, но ему запретили — руки кривые. И растут не оттуда.
А откуда растут, сейчас расскажет Анвар.
— Племянник всегда такой был, — говорил потом дядька Тохир. — Чуть что, сразу вспыхивает. Поэтому и не женился.
— Зато он добрый.
— Добрый и тащит к себе всех подряд, — подтвердил Тохир. — Думаешь, ты первый? Он вечно кого-нибудь подбирает. Не может мимо пройти, — он зажмурился и добавил с нескрываемым удовольствием, — и не наорать.
Но в этот раз Анвар не кричал и спокойно отпустил Мишу на рынок вместе с Тохиром. Велел только не делать глупостей, ну и перед выходом заставил «Бродяжку» вслух повторить их адрес. Миша даже немного обиделся и предложил Анвару повесить ему на шею ключ на веревочке, как пятилетнему ребенку. Тот сразу же озвучил, что возьмет идею на вооружение.
Поэтому Миша с Тохиром спокойно погуляли по базару — пестрому, яркому, полному колоритных восточных звуков и запахов — и сделали покупки. В первую очередь прошлись между палатками и взяли продуктов, потом купили парочку книг с развала.
Книги в Ташкенте были странные. Миша обнаружил стопки совершенно новых, неизвестных ему произведений русских и зарубежных классиков. Среди них были целых два продолжения «Братьев Карамазовы», три новых поэмы Пушкина и изобильно разложенный на газетке Чарльз Диккенс. «Бродяжка» взял в руки ближайший томик, пролистал и спросил, нет ли у них вторых «Мертвых душ».
«Мертвых душ», конечно же, не было, и на него посмотрели как на идиота.
Напоследок, уже у выхода, они углядели узбека, разложившего на газетке кисти и краски, и взяли парочку — после чего с чистой совестью направились домой.
Миша попытался помочь Тохиру с вещами, но тот смерил его оценивающим взглядом и отказался.
— Вот когда тебя перестанет от ветра шатать, тогда и будешь грузы таскать, — сказал он. — А пока молчи, горе.
— То «горе», то «Бродяжка», — проворчал Миша, который вовсе не считал, что его «шатает от ветра». — Почему мне вечно придумывают какие-то дурацкие клички?
— А как ты хотел, — развеселился дядька Тохир. — Судьба у тебя, брат, такая. Дурацкая. Налево давай, пойдем мимо почты, Анвар просил взять газеты.
— Может, вернемся? — предложил Миша. — Я видел киоск.
Тохир не захотел возвращаться; они свернули и пошли вдоль очередного арыка. Это был не знаменитый Анхор, а один из мелких, безымянных арыков, составляющих ирригационную систему Ташкента. Михаил доподлинно знал, что тут имеется целый Институт ирригации и механизации сельского хозяйства, и за арыками, по крайней мере, теми, что в Старом городе, хорошо присматривают.
— «Бродяжка» это еще ничего, — разглагольствовал Миша. — Чего у меня только не было! «Ми-Фа» было. МАФ было. Михей так вообще постоянно. А еще, знаешь, как было? «Лорд-Хранитель Дома Печати»! Ужасно.
Дядька Тохир хохотнул и хлопнул его по плечу:
— Направо давай, «Лорд-Хранитель»! Придумают же!
Они срезали угол по желто-зеленой, выгоревшей на солнце травке, пересекли площадь Пушкина и вышли к Главпочтамту.
Миша в который раз удивился, как органично построенное в «советском ампире» здание Главпочтамта вписывалось в пыльно-зеленые, увитые арыками пейзажи Ташкента. А, может, это был совсем не «ампир», потому как здание было одноэтажным, да еще и с каменными львами по бокам от входа, как в Петербурге.
— Иди, я тут постою, заходить не буду, — Миша вытащил из кармана штанов огрызок карандаша и бумажку с наброском. — Оставишь вещи? Чего ты будешь тяжесть таскать.
— Не, не, — отказался Тохир. — Какая тяжесть, о чем ты. Ты это, рисуй сиди, — и он направился к главпочтамту, бурча себя под нос, какой аховый из Бродяжки охранник.
Миша отошел в тень чинары — она удачно росла возле почты — прислонился к теплому стволу, перевернул рисунок и, улыбаясь, начал набрасывать на обратной стороне здание главпочтамта. Выходящий оттуда мужик в гимнастерке придержал дверь Тохиру; Миша зацепился взглядом за узкое смуглое лицо, присмотрелся. Неужели?..
Объект его интереса прислонился к каменному льву, достал из полевой сумки сигареты и закурил. В сторону чинары он не смотрел, и Миша спокойно разглядел его издали. Кажется, это действительно был старый приятель, Евгений Петров: похудевший и слегка поседевший.
Они приятельствовали лет двадцать, и Миша был очень, очень рад его видеть. На секунду даже мелькнула мысль, что Петров мог специально примчаться в Ташкент, чтобы забрать его из позорной эвакуации, но они были не настолько близки. Женя в первую очередь был другом покойного Или, и Мише достался по наследству.
Петров тем временем докурил, кинул окурок в урну, не попал и, чертыхнувшись, полез куда-то за каменного льва.
Картину была столь привычна и мила сердцу, что Миша отлип от чинары и пошел здороваться.
— Женя!.. Женя Петров!
Приятель вздрогнул и едва не уронил три окурка, которые, брезгливо наморщив нос, собрал у урны. Со стороны это выглядело так, что он решил поживиться дефицитным товаром — сигареты сейчас были редкостью, и простой народ вроде Анвара и Тохира курили табачок-самосад — но на самом деле Женька просто не любил мусорить.
— Миша, это вы, что ли? — напряженно спросил Петров, ссыпая окурки в урну и вытирая руки о гимнастерку. Движение было почти механическим, но для рукопожатия он все-таки протянул левую, не задействованную при сборе мусора руку.