Анвар все утро провел на почте и смог добыть еще четыре фотографии Ильфа. Среди трех портретных затесалась одна групповая, по случаю юбилея редакции. В кадр там попало человек тридцать, но Анвар нашел на ней «Илю» по одной лишь рассеянной полуулыбке. Когда бестолковый Миша пытался так улыбаться, его глаза делались виноватыми, как у щенка. Анвару всегда хотелось ободряюще потрепать его по лысине — ну, или стукнуть по шее в профилактических целях. А брат Бродяжки с такой же улыбкой выглядел грустным и погруженным в себя.
Анвар подсунул эту фотографию первой, но Бродяжка не впечатлился. А вот статья про флагман Черноморского флота каждый раз заставляла его покрываться холодным потом.
— Ну что, балбес? — повторил Анвар. — Твой брат или нет? А это его друг? Вот тут, в некрологе… не в этом! Вот в этом.
Миша обреченно кивнул, взял фотографию с некрологом на Евгения Петрова и заключил:
— Нет, это совершенно невозможно!
Анвар всплеснул руками и беспомощно повернулся к Тохиру. Ей-богу, он был в шаге от того, чтобы отвесить Бродяжке хорошего леща!
Дядька опустил руку на костлявое плечо этой бестолочи и терпеливо сказал:
— Смотри, это все объясняет. Ты уехал в эвакуацию, заболел там и умер. Потом ожил. Только не там, а тут.
— Не знаю, — пробормотал Миша, — наверно, я бы заметил, если бы умер.
Анвар с Тохиром переглянулись и покатились со смеху.
— Знаешь, Бродяжка, ты точно нет, — сказал Анвар, вытирая слезы. — Ладно, Тохир, хватит ржать. А ты, балбес, подумай логически. С тобой все понятно, и с братом твоим тоже. Не понятно только, как он, бедный, тебя выносит, — добавил он вполголоса, и Миша тут же устремил на него укоризненный взгляд. — А что насчет этого? — он снова развернул некролог с Евгением Петровым. — Ты сам говорил, он военный корреспондент, и он с самого первого дня на фронте, а Ташкент это глубокий тыл. Ну, и что он, по-твоему, тут забыл?
— Он мог поехать в увольнительную, — робко предположил Миша. — Ну, солдатам же дают отдохнуть? Иногда. И военкорам тоже должны давать.
— Бродяжка, ты… — Анвар оборвал себя на полуслове и закрыл руками лицо.
Ему очень хотелось наорать на балбеса и дать ему по шеям, но он сомневался, что это приведет к нужному результату. Нужно было придумать что-то другое.
Бестолковый Миша тем временем снова уткнулся в журнал «Огонёк», где была самая большая статья про Петрова. В старом мире Петров был их главным редактором, так что они расстарались.
После двух минут напряженного чтения Бродяжка тронул Тохира за локоть и жалобно сказал:
— Смотри, они пишут про Илю. Что он в «Правде» четыре года работает. Якобы они хотели получить у него комментарий по случаю смерти Женьки, но он улетел. Я… скажи, я не в себе, да?..
Дядька Тохир вытаращил глаза и пихнул Анвара под столом. Тот пнул его в ответ и сказал:
— Ладно, горе. Пойдем, пройдемся. У меня от тебя голова разболелась.
Бродяжку, естественно, замучила совесть, и он принялся дико извиняться. Анвар схватил его за руку и выволок на улицу:
— Тохир, закрой дверь! А ты, балбес, рассказывай что-нибудь.
— Но у тебя же болит голова!..
Анвар поднял глаза к небу — безоблачному, как и всегда в июле. Бродяжка смущенно поковырял ботинком полузасохшую траву (дядька Тохир поливал только огород) и пошел на попятную:
— Что рассказать-то? Знаете, я после этих газет ни о чем думать не могу. У меня, наверно, галлюцинации, — он ненадолго задумался и выдал, — а если Иля и вправду живой? Представляю, как он обидится!..
Анвар тихо хмыкнул, схватил балбеса за локоть и повлек в сторону почты в темпе неторопливой прогулки. Дядя Тохир понимающе усмехнулся и похромал следом.
Какое-то время они шли молча. В смысле, Анвар с Тохиром молчали, а Миша философски рассуждал о том, как легко в современном мире сойти с ума. При этом он постоянно цитировал какие-то научные труды, чуть ли не на латыни, и производил обманчивое впечатление солидного человека — ученого или профессора.
Когда они вышли к Главпочтамту, «солидный человек» недоуменно заморгал, подозревая неладное. Анвар пихнул его в бок, чтобы не отвлекался, и коварно спросил:
— Кстати, я не пойму, почему твой брат Ильф, а ты Файнзильберг?
Миша тут же забыл про свои подозрения:
— А я не говорил, да? — удивился он. — Иля тоже на самом деле не Ильф. Его настоящая фамилия Файнзильберг, как у меня. И зовут его не Илья.
— А как? — озадачился дядька Тохир.
— Иехиел-Лейб! Наши родители очень любили традиционные еврейские имена. Вы же помните, что меня на самом деле зовут Мойше-Арн?
— Если ты думаешь, что мы с Тохиром в состоянии это выговорить… — пробормотал Анвар.
— Не надо, я не настаиваю! — испугался Миша. — К тому же, нам с Илей еще повезло. Старшего брата у нас зовут Срул.
Анвар с Тохиром переглянулись и снова начали хохотать.
— Ты это, не думай, — дядька Тохир ткнул Мишу под ребро. — Мы умиляемся.
Бродяжка не обижался, потому что и сам не мог удержаться от улыбки. Про Главпочтамт он, конечно, благополучно забыл: к тому же они шли к рынку, а с этим местом у него не было никаких неприятных ассоциаций вроде незапланированных встреч с погибшими братьями.
Анвар чуть замедлил шаг и сделал знак дядьке Тохиру. Тот понимающе кивнул и заковылял быстрее.
— Вы удивитесь, — сказал тем временем Миша. — Но Петров, он тоже не Петров. Он Катаев.
— Я знаю Катаева, — сказал Тохир. — Он написал «Белеет парус одинокий» и еще много чего. Еще до войны.
— Это писал Валентин Катаев, он же Катаев-старший, а Женька Петров его младший брат. Он взял псевдоним, чтобы его не путали с Валюном, — сказал Бродяжка. — Мы общались все вместе, еще с Одессы, — похвастался он, — у нас был целый литературный кружок! Там были Иля, Олеша, Валюн Катаев, Багрицкий, и еще много кто. Я тоже иногда с ними ходил, но как художник. Мы знали, что у Вали Катаева есть младший брат, но в Одессе мы с ним не общались. Разница все-таки была большая, со мной шесть лет, с Илей пять, ну и с остальными примерно так же. Потом мы перебрались в Москву, и Валюн устроил Женьку в «Гудок». Не знаю, как остальные, но я тогда не воспринимал его всерьез. Он был не нашего круга. А Иля, оказывается, что-то в нем разглядел. Такое, что захотел навсегда оставить его рядом с собой.
Миша замолчал, погрузившись в воспоминания, и, споткнувшись, едва не свалился в пересохший арык. В этой части города за ними следили плохо, и они больше походили не на водные артерии Ташкента, а на сточные канавы.
— Осторожней ходи, Бродяжка, — фыркнул Анвар, снова подхватывая балбеса под локоть.
— Ты знаешь, мы ни черта не поняли, — обернулся дядька Тохир. — Чего-чего там твой брат? Давай, по-человечески объясняй.
Бродяжка моргнул и смущенно сказал:
— Ну, я это к тому говорю, что у нас никто не ожидал, что наш Иля и катаевский Женька решат работать вместе, — сказал он. — Я лично думал, они сошлись для «Двенадцати стульев», и все, разойдутся. А потом уже все привыкли, и только Олеша скрипел зубами. Юрий Олеша, — пояснил Бродяжка. — Петров женился на девушке, в которую тот был влюблен. А Иля, чтоб вы знали, увел свою жену у меня.
— Ты это серьезно или выдумываешь? — спросил Анвар для поддержания разговора.
Ему не очень хотелось слушать про чужих жен, но болтающий Бродяжка не следил за дорогой и вообще находился в какой-то другой реальности. Анвар решил, пусть лучше тот сплетничает, как старая бабка, чем задается вопросами, куда они идут.
— Клянусь, это правда, — надулся Бродяжка. — Жена Или, Маруся Тарасенко, была влюблена в меня! А я тогда только начинал, как художник, мне было вообще не до этого! Потом я даже присмотреться к ней не успел, а Иля уже начал ухаживать! И что, она влюбилась в него, а ко мне, у нее, значит, было «детское чувство», — Бродяжка ностальгически улыбнулся. — Я говорю, Иля, чего ты делаешь, а он такой: я что, должен еще год ждать, когда ты определишься? Через год они уже были женаты, — с удовольствием резюмировал Миша. — Вы не подумайте, он не такой, чтобы по головам ходить. Наоборот даже. Просто Иля очень рано понял, чего он хочет…
Тут Бродяжка сделал некую задумчивую паузу, и Анвар пихнул его в бок:
— Ну, чего ты опять расстрадался? Твой брат живой, и вы скоро… — он спохватился на полуслове, но Бродяжка, к счастью, пропустил все мимо ушей.
— Да я просто вспомнил, как мы с Сашей над Илей смеялись, когда он был маленьким. Ну, над его мечтами. Он хотел, чтобы его вся страна знала, и чтобы любовь непременно до гроба, и лучший друг всегда рядом. Мы говорили, так не бывает. А у него, получается, было. Но кто же мог знать?..
Тут Бродяжка совсем пригорюнился и надолго замолчал. Анвар переглянулся с Тохиром, и дядька беспомощно пожал плечами. Он тоже не очень понимал все эти тонкие душевные терзания.
Но Мишу все равно было жалко.
— Давай не страдай, — сердито сказал Анвар. — Увидишь брата и извинишься. Скажешь, прости дурака, был неправ. Тебе же все равно извиняться за то, что ты от него убежал. Дважды! И отдельно за «упыря»…
Бродяжка вздрогнул, посмотрел на Анвара огромными, круглыми глазами, потом перевел взгляд на дядьку Тохира и пролепетал:
— Так это мы… мы туда идем, да? К нему?..
— Да тьфу на тебя! Балбес! — Анвар сердито сплюнул и добавил парочку ругательств по-узбекски. Приспичило же бестолочи догадаться! — Ладно! Да, мы идем знакомиться с твоим братом и его друзьями.
— Почти дошли, — деловито добавил дядька Тохир. — Сейчас в переулок, а там и их дом. Я вчера все записал.
— Но… — Миша остановился. — Но как же…
— Ну, мы же уже выяснили, что они живые, — сказал Анвар, досадуя сам на себя. — Вот и познакомимся. Мы с Тохиром никогда не видели настоящих писателей. Или ты нас стесняешься, а?! Евгений Петров у него «не нашего круга»! А мы с Тохиром тогда какого?!
Бродяжка вытаращил глаза. Конечно, он сразу же позабыл о том, куда они там идут, и принялся дико извиняться.