— Все верно, — сообщил Железный Феликс. — Сегодня было то же самое. Я читал доклад про бюрократию, и сердце заболело, — он посмотрел на меня и неожиданно улыбнулся, — но я учел ошибки. Сразу лег и вызвал врача. Лежал и думал, что всё это слишком странно. Слишком похоже. Нет, Ганс, так не бывает.
Дзержинский откинулся на подушки, отдыхая, и предоставил мне самому додумать мысль. Я сокрушенно покачал головой:
— Кажется, я не поспеваю за вами.
— После смерти у меня не было проблем с сердцем, — сказал он будто бы невпопад. — Ни одного приступа за столько лет. И я почти не нервничал сегодня. С чего бы нервничать, товарищ Ганс? В тот раз против меня стояла банда Каменева и Зиновьева. А сейчас? Зам Минсмерти? Мне даже почти не возражали. С чего бы сердце?..
Вот тут я наконец-то сообразил, куда он клонит:
— А вы там что-нибудь ели? Пили?..
— Пару глотков из стакана с трибуны, — презрительно сказал Дзержинский. — Ну, что скажете?
Мне очень хотелось вместо ответа выругаться по-немецки. Каким же я был идиотом!
— Так, значит, они хотят, чтобы все соответствовало? — прикинул я. — В 1926 году вы умерли от инфаркта после доклада на Президиуме ЦК. Сегодня вы снова читали доклад на Президиуме, и снова инфаркт. Так?
— Вроде обошлось приступом грудной жабы, — поморщился Железный Феликс. — Не знаю.
В самом деле, при настоящем инфаркте он бы так много не разговаривал.
— Тем не менее, направление умысла ясно. Царя Николая II расстреляли — и тут его тоже расстреляли. Льва Троцкого убили ледорубом, а у нас ледокол, в смысле, нож для колки льда. Спишем на эксцесс исполнителя. А Ленин? Он же умер от инсульта, — я заходил по палате, стараясь не волноваться. — Или нет? Напомните, от чего он умер, вы же его ближайший сподвижник! Соратник по революциям! Вы были главой его похоронной комиссии! Я думаю, вы бы заметили, если бы его выпотрошили заживо!
Идиотскую версию про сифилис я даже озвучивать не стал.
— Атеросклероз и последствия трех инсультов, — Дзержинский нахмурился. — Действительно, товарищ Ганс, Ленин не совсем подходит под нашу версию.
— А, по-моему, очень даже, — возразил я. — Просто они пошли чуть дальше. Вы же помните, что в старом мире труп Ленина лежит в Мавзолее? Я думаю, что из нашего тоже решили сделать мумию.
Мы ненадолго замолчали, обдумывая эту прекрасную идею. Если верить рассказам Евгения Петрова, Ленина не просто убили и мумифицировали, его потрошили заживо! Мне было сложно представить, зачем нужна такая бессмысленная жестокость.
Глаза Дзержинского горели фанатичным огнем:
— Террористы, — предложил он. — Попытка «раскачать» обстановку для захвата власти. В свое время мы с товарищем Лениным тоже так действовали, — он поймал мой удивленный взгляд и уточнил. — Нет-нет, мы никого не потрошили. Хотя кого-то, может, и следовало.
Теперь на лице Железного Феликса не осталось ни единого следа недомогания. Казалось, что бессменный министр Внутренних дел сейчас вскочит с постели и помчится бороться с врагами советской революции. Я разделял его воодушевление, но понимал, что лечащий врач Дзержинского в восторге не будет.
К тому же я не совсем понимал, зачем террористам возиться с потрошением Ленина заживо, если можно вытащить внутренности у трупа?
Странно, что я не подумал об этом раньше. Наверно, мне было проще поверить в сговор Ленина с Ильфом, чем в то, что по мирной Москве разгуливает новый Джек Потрошитель.
Все же я постарался взять себя в руки и начать рассуждать логически:
— Возможно, сектанты, — сказал я. — Потрошение заживо как часть культа. Сакральная жертва. Мумия в Мавзолее. Знаете, я бы подумал на кого-нибудь из Министерства Соответствия, но…
— Но это выглядит слишком топорно.
— Верно.
Дзержинский медленно выдохнул и откинулся на подушки — кажется, эта вспышка отняла слишком много сил. Однако отступать он не собирался:
— Ганс, вы же понимаете, у них должен быть исполнитель, — сказал он сквозь зубы.
— Судя по объему работ, это должен быть не просто сотрудник похоронного бюро или патологоанатом, а какой-нибудь египтолог или хотя бы таксидермист… ну, пожалуйста, постарайтесь не волноваться, — смущенно проговорил я, заметив, что Железный Феликс прижимает руку к груди. — Болит? Давайте я позову врача.
Дзержинский покачал головой. Все же он послушался и какое-то время полулежал на подушках с прикрытыми глазами.
— Как жаль, что Абрикосов еще живой, — пробормотал он уже спокойнее. — Знаете, Ганс, это был бы идеальный кандидат, — он еще немного подумал и добавил. — Есть еще Владимир Воробьев, он как раз тут. Они с молодым Збарским курировали проект бальзамирования Ильича. Я лично дал ему разрешение. Эта парочка мне понравилась, они чем-то напоминают ваших Ильфа и Петрова.
Я вздрогнул, представив Ильфа с Петровым за бальзамированием.
— Ну, ладно. Давайте пока сойдемся на секте. Мы с Васильченко составим список возможных исполнителей и проверим их на причастность, — сказал я, скрывая неловкость.
На самом деле, я мог заниматься этим уже два дня. Просто мне было проще думать о сговоре Ильфа, Петрова и Ленина, чем о том, что в Москве орудует сумасшедший таксидермист-сектант.
Дзержинский кивнул в знак согласия.
— А вас я попрошу провести в постели не меньше двух недель, — добавил я. — Во-первых, вам действительно нужен покой. Во-вторых, я хочу, чтобы наши сектанты были уверены, что вы на грани жизни и смерти. Последнее, что нам нужно, это повторное покушение. И еще, подумайте, пожалуйте, над тем, какие у них могут быть идеи. Не думаю, что их конечная цель это подставить Министерство Соответствия такими топорными методами.
Железный Феликс пристально посмотрел мне в глаза. Я нахмурился: он, очевидно, все же намеревался заработать сегодня инфаркт.
— Нужно подумать, — согласился он. — Когда-то я хотел стать священником, поэтому я… словом, я подумаю. Может, они хотят показать, что лучше бы этой новой жизни вообще не было? Или наоборот, им хочется, чтобы новый мир был полностью таким же, как и старый? И мумия Ленина лежала в Мавзолее на Красной площади?.. Да, Ганс, нужно подумать.
Глава 10
10.07.1942.
Ташкент, частный сектор.
Е. П. Катаев (Петров).
Александр Ширяевец несколько дней обещал показать новым приятелям, как готовить настоящий ташкентский плов, и вот наконец-то собрался.
Во дворе у него стояла загадочная конструкция из обожженных кирпичей, гордо именуемая мангал, и приготовление плова начали с того, что водрузили на нее огромный казан. Ильф сразу побежал его фотографировать, Петров с Приблудным тем временем притащили старый стол из сарая, а Александр Васильевич ушел переодеваться и вернулся в колоритном мясницком фартуке.
Следующий час Ширяевец резал баранину, Петров чистил ядреный ташкентский лук, Ильф — морковь, а Ванька Приблудный крутился вокруг стола, хватаясь то за одно, то за другое, и убегал проверять каждый громкий звук с улицы — он вроде кого-то ждал.
В последний раз Ванюша исчез на пятнадцать минут, и они даже слегка насторожились:
— Чего там Ваня копается? — пробормотал Ильф, не поднимая головы. — Кто-то пришел?
Женя кивнул: его тоже волновал этот вопрос. Хотя Иля все равно это не увидел — он старался не отвлекаться от доски с морковью. Стол был немного кривой, Ильф стоял с краю, и от каждого неосторожного движения морковки начинали скатываться с доски. Илюша собирал их со смущенной улыбкой женатого человека.
— Ванюша говорил про какую-то передачу для Учителя, — сообщил Ширяевец. — Сходить, что ли, посмотреть?
Петров внимательно посмотрел на него, смахнул рукавом набежавшую слезу — глаза щипало от лука — и с улыбкой сказал:
— Вы слишком устрашающе выглядите, Александр Васильевич.
В самом деле, в своем мясницком фартуке Ширяевец походил не на поэта, а на маньяка. Образ довершали подсохшие потеки мясного сока и небольшой топорик в руке, который Александр Васильевич использовал для разделки мяса — очевидно, для колорита, потому, что в ножах недостатка не было.
— Женя, вы, как всегда, драматизируете, — заметил Ильф. — Если Александр Васильевич не будет неожиданно выскакивать из-за угла, то все обойдется.
Ширяевец положил топорик на стол и задумчиво вытер пальцы о фартук:
— Мне просто не нравятся Ванькины подозрительные знакомства, — неохотно признался он. — Кого он там караулит? Товарищи, вам бы присмотреть за ним.
Петров серьезно кивнул и тут же поймал насмешливый взгляд соавтора — кажется, тот отнесся к идее присматривать за Приблудным скептически. Но прокомментировать ничего не успел, потому, что Ширяевец смущенно помялся и продолжил:
— Я беспокоюсь насчет Вани и его «Учителя», уж не знаю, кто это. Я пытался поговорить с ним, но он не слушает. Может, вам удастся как-нибудь повлиять на него, — сказал он без особой уверенности. — Если толку не будет, я напишу Сереже Есенину, но мне не хотелось бы этого делать, потому, что…
Петров так и не узнал, почему Ширяевец не хочет обращаться к Есенину, ведь именно эту секунду Приблудный избрал для своего триумфального возвращения — совсем как в бульварном романе.
— Эй, вы!.. — завопил он, показываясь с другой стороны дома, где была калитка. — Тащите Ильфа сюда!.. У нас тут явление!..
С этими словами он скрылся за домом, и через пару секунд вновь появился, буксируя за локоть растерянно моргающего Мишу Файнзильберга. За второй локоть его придерживал смуглый худой узбек с сурово нахмуренными бровями и решительным выражением лица. На вид ему было чуть больше тридцати, но Миша, который был старше в полтора раза, бросал на него жалобные взгляды, как на старшего брата. Еще кто-то шел у них в арьергарде, но Петров разглядел только голову в тюбетейке.
— Товарищи, это Анвар и Тохир Хашимовы, — деловито представил гостей Приблудный. — Так, вот, стоит за столом, это Илья Ильф, вот Женя Петров, он лук чистит, а вот Сашка Ширяевец, и там еще где-то, — он махнул рукой куда-то за дом, — бродит Николай Клюев, крестьянский поэт. От него лучше держаться подальше.