Петров недовольно покосился на меня:
— Не хотел. Я в нормальном состоянии ничего подобного не хочу. И можете убрать когти, я все равно никуда не денусь со своей кухни.
Разумеется, я не стал убирать руку с его плеча. Мой дорогой соавтор прекрасно ушел от вопросов тогда, в Ташкенте, и я не хотел, чтобы сегодня он тоже ускользнул.
Тема возможного суицида Петрова была слишком серьезной, чтобы пускать все на самотек. Что, если он не захочет годами жить в этом мире в ожидании близких? Решит закончить все здесь и сейчас?..
Я не хотел даже думать о том, что могу снова потерять его, но не имел права отмахиваться.
— Вы очень настаиваете, да? — осторожно спросил Женя. — На самом деле, там не было ничего такого. Мне просто сложно говорить об этом именно вам, я ведь знаю, что вы расстроитесь.
Я кивнул, и Евгений Петрович принялся снова рассказывать, как Ванька полдня цеплялся к нему с идиотскими шутками насчет моей смерти, как Женя искал мою телеграмму, а нашел обрывок какой-то чужой, и как друг Приблудного подсыпал ему в чай запрещенных препаратов и начал внушать сомнительные идеи насчет моей смерти. Только тогда Женька не пожелал объяснять, почему у него были странные записи на листочке, почему на столе следы обуви, и откуда в сарае веревка с петлей. Я еще тогда подумал, что Женя мог попытаться что-то сделать с собой под действием лекарств, но он отказался обсуждать эту тему, и я не стал настаивать.
А теперь он рассказывал, что услышал про суицид от Вани, и слушать это было ужасно.
— Ванька сунул мне эту проклятую веревку со словами, что если я хочу увидеть вас, то нужно взять и повеситься. Ну, не дословно, но смысл был такой. И ушел. А я походил по сараю, поискал ваши вещи, ничего не нашел и подумал, что… ну, что, может, он и прав… Ильюша! Опять когти! Вы вообще их стрижете?!
— Простите, — я смущенно убрал руку.
Подумать только, а я ведь извинялся перед Приблудным за тот эпизод в сарае! Кажется, Женя правильно сделал, что не стал сразу рассказывать мне подробности, а то для извинений Ваньку пришлось бы выкапывать.
— И вот, я взял веревку, залез на стол. А потом вспомнил, что я и так недавно в авиакатастрофе разбился, и подумал, что мне… — Женька чуть наклонил голову, искоса разглядывая меня темными блестящими глазами, — …ну, хватило впечатлений в тот раз. В самолете. Что я даже ради вас не… не готов опять умереть. Мне, знаете, жить понравилось.
— Ох, Женя, ну что вы!.. — я улыбнулся, скрывая облегчение.
— Так что я слез со стола, а потом прибежали вы и начали выяснять, что случилось, — заявил Петров. — Ходите вокруг и никак не отстанете, спасибо, потом на Ваньку переключились!..
— Всегда пожалуйста, Женя.
— …а я потом неделю раздумывал, как об этом рассказывать, и что вас больше расстроит: то, что я собирался повеситься из-за вас, или то, что я передумал!..
Вот тут я не выдержал, закрыл лицо руками и засмеялся. Женька тоже развеселился, и мы смеялись, как идиоты, хотя ситуация, вообще-то, была довольно трагической.
— Так, Женя, подождите, — сказал я, когда мы успокоились. — Я что-то помню насчет нашего Ваньки и суицидов.
Я принялся вспоминать: дело было незадолго до поездки в Ташкент. Ванька, чуть подшофе, рассказывал мне о смерти Есенина в гостинице «Англетер».
Это оказалось самым ужасным событием в жизни Приблудного. Намного хуже его собственного расстрела! Ванюша был настолько шокирован тем, что Есенин свел счеты с жизнью, что не нашел в себе силы сходить на его похороны.
И в этом мире Есенин так ему этого и не простил.
Но это было еще не все. У самого Приблудного осталась обида, причем настолько серьезная, что когда я решил узнать, как получилось, что он не общается с Есениным, зато рассказывает по три раза на дню о каком-то «Учителе», Ванюша назвал меня занудой и побежал пить водку.
Еще мне казалось странным, что Ваня, так глубоко переживавший самоубийство друга и наставника, начал подталкивать к суициду другого человека. Кем должен быть этот «Учитель», чтобы своенравный Приблудный слушал его как родного отца?
— А вы уверены, что «Учитель» это не Есенин? — уточнил Женя.
— Абсолютно. Вспомните, об этом говорил и Ширяевец, и сам Ванька, и инициалы у него не «Г.Е.»! А теперь насчет мотивов. Мне почему-то кажется, там сектанты. «Учитель» пытается затащить Приблудного в секту и дает ему странные задания. Просто чтобыпроверить, послушает тот или нет.
— Тогда этот «Учитель» выбрал не самого прилежного ученика, — хмыкнул Петров.
Я видел, что он не впечатлен.
— Знаете, Женя, мне почему-то не кажется, что Ваня или Учитель хотели вас убить. Думаю, Ванька следил за вами через дверь, или через окно, или вообще через какую-то щель между досками, и смотрел, чтобы вы не успели причинить себе вред. Может, дело вообще не в вас, Учитель просто хотел убедиться, что Приблудный его послушает. На то, в каком вы будете состоянии, ему было плевать. А, может, наоборот, он как раз и выбрал вас из-за этого, вы же еще не совсем в себе. Нет, Женя, даже не думайте спорить! Нормальному, здоровому человеку нужно не меньше года, чтобы прийти в себя после смерти! А вы… вас оказалось достаточно слегка подтолкнуть, и вот вы уже полезли на стол! Наш бедный наивный Ванюша вытаскивает вас из петли, и все хорошо, а в следующий раз его просят о чем-то более серьезном! Ну, что думаете?
— Звучит пугающе, — оценил Петров. — Знать бы еще, что это за Учитель! Вот это «..ин Г.Е.» мне ни о чем не говорит! Давайте, вспоминайте, вы общаетесь с Приблудным дольше, чем я.
Он требовательно посмотрел на меня, и я принялся вспоминать людей из Ванькиного круга общения. Результаты оказались неутешительными: никаких «Г.Е.» там и близко не было. И вообще никого, собственно.
Первым и единственным другом Приблудного, с которым он меня познакомил, оказался Александр Ширяевец.
— Жень, я же спрашивал, — я развел руками, вмиг ощутив себя отвратительным товарищем и полнейшим эгоистом. — Я много раз спрашивал, но он всегда…
— …делал вид, что вы на него страшно давите, контролируете и вообще всячески ограничиваете его свободу, — жизнерадостно закончил Петров. — Уж мне-то можно не объяснять! Стоит спросить, как дела, и на тебя уже смотрят, как будто ты пришел его арестовывать!
Я улыбнулся Женькиной наблюдательности и заметил:
— Кстати, вы обратили внимание, что к вам он относится лучше, чем ко мне?
— Ванька? — недоверчиво переспросил Петров. — Ко мне? Да с чего бы? Кстати, вы будете еще борщ?
Женя потянулся забрать у меня тарелку. Я покачал головой и задумчиво посмотрел на него:
— Вот, вы сейчас скажите, что это чушь. Но иногда мне кажется, что Ваня меня не любит. Давайте, я сам помою посуду, чего вы.
Петров, конечно, отмахнулся и от предложения сполоснуть тарелки, и от моих теоретических рассуждений насчет Ваньки Приблудного:
— Нашли что сказать, Ильюша, как можно вас не любить? Вы от кого такого набрались? — фыркнул он. — Зачем тогда ему ехать в Ташкент?
Я чуть прищурился, наблюдая, как Женя вытирает тарелки, и зловеще сказал:
— А вот я не знаю, зачем. Но какая-то причина должна быть. Ну, ладно насчет меня. Нам нужно поговорить с Приблудным.
— И с ним, и с этим его «Учителем», кто бы он ни был, — поддержал Женька. — Хоть мне и не по себе от всего этого, — он подошел к столу и недовольно посмотрел на письмо, — мы не должны отворачиваться от него только потому, что он связался с каким-то подозрительным типом. Знаете, это все равно, что бросить его в беде. Нельзя так.
Женька очень хорошо сформулировал нашу мысль. Несмотря на общее неприятное ощущение от этой истории, мы не могли воспринимать Приблудного как врага. Казалось, что это просто немного дикий, неотесанный, но обаятельный подросток, попавший в дурную компанию. Подумаешь, ему почти сорок? Возраст это не показатель. Сколько там лет моему брату, почти пятьдесят? А ведь поди найди такое же бестолковое существо!
Петров требовательно смотрел на меня, и я кивнул, обозначив совместное решение почти как в былые времена:
— Итак, договорились, попробуем поймать его завтра, после работы. И, Женя, — я взглянул на часы, — спасибо за борщ, я, пожалуй, побегу.
Было немного обидно уходить прямо сейчас, когда мы уже обсудили все самое неприятное, и можно было спокойно болтать о пустяках и пить чай. Только я прекрасно понимал, что стоит немного не рассчитать время, и я опоздаю на последний трамвай.
Женя тоже взглянул на часы, потом подошел к окну и отодвинул занавеску. Полюбовавшись пару секунд на горящий у подъезда фонарь, Петров перевел взгляд на меня и нерешительно предложил:
— Уже поздно, может, останетесь на ночь? Я постелю вам на кушетке.
Он словно чувствовал, что я не хочу уходить. Но делать было нечего:
— В другой раз, Женя.
— Не знаю, не знаю, мне что-то не хочется, чтобы вы ездили по городу в это время, — проворчал Петров. — Какая-то тут, в Москве, криминальная обстановка. То кирпич с крыши кинут, то еще чего. А сейчас вот, посмотрите, — он махнул мне, и я тоже подошел к окну. — Видите, мужик у крыльца? Я уже час на него смотрю. Чего он тут рыщет? Вот вы сейчас уйдете, а потом мы найдем вас в кустах без бумажника и часов.
— В моем бумажнике все равно свистит ветер после Ташкента.
— На вас это не написано, — улыбнулся Женька. — Ну, Ильюша, чего вы, останьтесь! У меня же есть место. Я у вас столько раз ночевал, а вы у меня ни разу. Вот, и ванна по графику сейчас будет за мной. Помните, вы рассказывали, что два года не мылись в ванне, только в душе?..
— Только я не рассчитывал, что вы это запомните.
— Ну так что? Остаетесь? — нетерпеливо спросил Петров. — Смотрите, этот мужик до сих пор не ушел, он точно вас поджидает!
— Черт с вами, Женя!..
Евгений Петрович торжествующе улыбнулся и пошел в комнату за полотенцами и постельным бельем — он всегда держал пару запасных комплектов на случай внезапных гостей.