Я уже почти собирался пойти к Брусникину, когда он позвал меня к телефону:
— Ганс! Ганс, это вас!.. Там, кажется, ваши писатели. Вы говорите, а я схожу на улицу, покурю.
Я улыбнулся в усы: в последнее время мои журналисты тут примелькались. Я пытался решить задачку с показаниями недобитой главы Минсмерти Лидии Штайнберг, для чего уговаривал Евгения Петрова немного за ней поухаживать.
Прогресса в этом деле не наблюдалось. Петров неизменно начинал возмущаться и совать мне под нос обручальное кольцо.
Один-единственный раз писатель согласился сходить в Минсмерти под предлогом оформления документов для брата Ильфа, но для установления контакта одной «случайной встречи» было недостаточно. Поганые чиновники Минсмерти, похоже, были в сговоре с нашим убийцей, потому что на этот раз они отступили от незыблемых традиций бумажной волокиты и выдали все документы в положенные сроки. Вариант с невероятной везучестью Михаила Файнзильберга я тоже не отметал, пусть Илья Ильф на этом месте и начинал ехидно улыбаться. Почти так же ехидно, как во время моих попыток уговорить Петрова начать флиртовать с мадам Штайнберг.
Вообще, я много раз зарекался звать этого примерного семьянина вместе с Петровым. Ильф демонстрировал пренебрежительное отношение к моим идеям насчет Штайнберг даже когда молчал.
Но без Ильфа иногда получалось так, что Петров становился слишком сдержанным, и в воздухе повисала неловкость. Он будто вспоминал, что я немец, и боялся сказать лишнее слово, чтобы оно не превратилось в упрек. А я, в свою очередь, вспоминал, почему уехал из Германии, и в этом тоже было мало приятного. Возможно, мне следовало достать из сейфа коньяк и попробовать обсудить с Петровым войну, Гитлера и душевные раны, как когда-то с Дзержинским, но спаивать свидетелей было как-то не комильфо. Проще было сразу пригласить его вместе с соавтором.
Но сегодня Ильф позвонил первым — и явно не для того, чтобы сказать, что уговорил Петрова поучаствовать в моих авантюрах.
— Добрый вечер, Илья Арнольдович, — поздоровался я, забрав у Брусникина телефонный аппарат.
Начальник убойного отдела кивнул и оставил меня наедине с телефоном (и с Ильфом). Я прислонился к столу — Брусникин не переносил, чтобы кто-то сидел на его месте — и приготовился слушать.
— Хорошо, что вы тут, Ганс, — Ильф говорил быстро и казался странно взволнованным, — мне нужна ваша помощь. Пожалуйста. У вас… — журналист запнулся и издал тихий, нервный смешок, — у вас случайно нет антидота от цианида? Женю отравили.
Я посмотрел на трубку в руке и задумчиво разгладил усы. Пожалуй, это было весьма неожиданно.
Забавно, но пару дней назад я как раз думал о том, что выжал из убийства Владимира Воробьева все возможные улики и готов к новым трупам. И вот, пожалуйста, как по заказу!..
Или нет.
В биографии Евгения Петрова до этого никаких отравлений не числилось. По логике нашего таксидермиста-сектанта его следовало выкинуть из самолета. С другой стороны, Петрова могли отравить и не в связи с моими убийствами. Мало ли кому мог помешать любопытный журналист, с удовольствием сующий свой нос в чужие дела. То, что он делал это тактично и деликатно, само по себе безопасность не гарантировало.
А еще была вероятность, что Ильф решил меня разыгрывать. Конечно, он не был похож на человека, способного шутить со здоровьем близких. Тем не менее, он мог поспорить с Кольцовым, Приблудным или тем же самым Петровым. Только почему я? Логичнее было бы подшутить над кем-нибудь из своей компании, а не над бедным замученным следователем. Так что этот вариант я отмел.
— Надеюсь, вы не думаете, что это идиотская шутка, — сказал Ильф в унисон моим мыслям.
Я на мгновение улыбнулся, но потом взял себя в руки и строго спросил:
— Илья Арнольдович. Мне нужны подробности. Петров живой?
— Живой. Умирает. Не может дышать, — Ильф говорил быстро и предельно серьезно. — Я вызвал врачей. Но я не знаю, как далеко им ехать, а вы в двух шагах. Мы тут, на Среднем каретном, четвертый дом.
Забавно, но место потенциального преступления действительно находилось у меня на заднем дворе. Но медикам тоже было близко, хоть и не в пешеходной доступности. До нас, например, они доезжали за пятнадцать минут, что я имел возможность проверить на предыдущем помощнике, еще более неуклюжим, чем бестолковый Васильченко. Раньше успевали за шесть, но в прошлом году ближайшая подстанция закрылась на ремонт, и ехать было дальше.
Я снова разгладил усы. Отравление цианистым калием вовсе не гарантировало смертельный исход.
А то, что Петров не может дышать, вовсе не гарантировало отравление именно цианидом. Это могло быть все, что угодно. При всем моем уважении к Ильфу, он был журналистом, а не врачом.
— Хорошо, теперь успокойтесь и соберитесь, — я прижал трубку плечом, схватил карандаш со стола Брусникина и вытащил чистый лист у него из печатной машинки, — какие симптомы, и почему вы решили, что это цианид.
Ильф фыркнул в трубку — кажется, это относилось к предложению «успокоиться» — и начал перечислять:
— Одышка, лицо багровое, запах горького миндаля изо рта, зрачки расширены, холодный пот, слабость, головная боль, боль в груди, потом паника, нарушение координации. Женя упал, не мог встать, мы вывели его на воздух, временное улучшение, потом опять одышка. Пульс частый, выдох длинный, вдох короткий… что еще? А! Обстоятельства отравления: мы пили чай в гостях у Григория Распутина, и он угостил нас миндальными пирожными. И Женя, вы представляете, Ганс, он смеялся. Ну, как можно смеяться, когда…
А мне было интересно, как можно было додуматься взять у Григория Распутина миндальные пирожные.
Помню, я как-то допрашивал этого типа, в самом начале этой истории — и едва поборол желание установить за ним наружное наблюдение. Ребят пожалел. Следующие два трупа я проверял его алиби в первую очередь, и будь там хоть тень улики или мотива, он бы так легко не отделался.
Но говорить об этом Ильфу я, конечно, не стал. Он и так был слишком взволнован и явно винил во всем себя. Хоть и ругал сейчас Петрова за неуместный смех.
— Поверьте, это обычная реакция на стресс, — мягко сказал я, поглядывая на часы. — Это означает…
— Это означает, что я взял в соавторы психопата!.. Простите. — Ильф опомнился прежде, чем я успел спросить, а кого тогда взял в соавторы Евгений Петров.
— Стойте, еще пара вопросов, — торопливо сказал я. — Петров терял сознание? Судороги были?
Описанные симптомы, в принципе, подтверждали отравление цианистым калием. За долгую карьеру криминалиста мне удалось посмотреть и на процесс, и на результат. Оставалось только прикинуть тяжесть отравления и решить, если ли вообще смысл куда-нибудь торопиться.
— Судорог не было, — сообщил Ильф. — По крайней мере, я их не видел. Только, знаете, Ганс, я быстро ушел. Вы не подумайте, с ним остался Приблудный…
Приблудный и Распутин, кто еще? Мне очень хотелось узнать, зачем они собирались в таком составе. Но сначала, конечно, нужно было помочь Петрову.
Без судорог прогноз был оптимистичным. Про остальные симптомы вроде тошноты, рвоты и непроизвольного опорожнения кишечника я даже спрашивать не стал, они были характерны для судорожной стадии отравления и могли вообще не проявиться. К тому же Ильф не стал бы об этом молчать.
— Постарайтесь вспомнить, сколько времени прошло от первых симптомов до того, как вы побежали искать телефон.
Ильф ненадолго задумался:
— С того момента, как Женя начал жаловаться на плохое самочувствие, прошло минут двадцать, — неуверенно сказал он. — Но голова у него заболела почти сразу после пирожных. Это полчаса.
Меня сразу же заинтересовало, почему он решил, что у соавтора что-то болит, если тот на это не жаловался.
— Я же вижу.
Я быстро отметил время на листочке и усмехнулся в усы. Ильф и вправду был очень внимателен к близким, причем не только к Петрову, но и вообще ко всем, кто ему нравился. Даже ко мне. Он действительно мог заметить, что товарищу плохо.
Но, честно, лучше бы он следил за Распутиным и Приблудным!..
Впрочем, я был почти уверен, что отравленные пирожные предназначались Распутину, а Петрову просто не повезло. Пока это был самый логичный вариант. Будь я таксидермистом-сектантом, непременно включил бы Григория Распутина в свой список. И дело не только в личных симпатиях.
— Последний вопрос. Что у вас было на ужин?
— Чай с отравленными пирожными! — фыркнул Ильф. — Мы не успели поужинать. А обед пропустили потому, что писали сценарий.
В принципе, это многое объясняло. Допустим, дозу изначально рассчитывали на Распутина, но не как смертельную, а только чтобы обозначить наличие яда (ведь отравления было недостаточно: для полного соответствия жертву требовалось застрелить и утопить!). Но яд достался Петрову, причем на голодный желудок, так что подействовал сильнее…
Я задумчиво постучал карандашом по столу, пытаясь решить, что со всем этим делать и как использовать сложившуюся ситуацию на пользу расследованию.
Точнее, как подло и цинично использовать для этого Ильфа и Петрова.
Как было бы здорово, если бы рядом оказался Дзержинский! Он точно вправил бы мне мозги. Возможно, даже пинком.
— Чья это была идея? — спросил я, желая выиграть пару секунд для решения моральных дилемм. — Писать сценарий вместо обеда?
— Моя.
Вот тут я едва чуть не уронил карандаш. Мне почему-то казалось, что трапезу решил пропустить Евгений Петров. Случайно пропустил обед и ужин, случайно взял отравленное пирожное, предназначенное Распутину…
Случайно?..
А, может, не было никакой случайности? Что, если Ильф все-таки был причастен? Я сразу вспомнил свои конспирологические теории о том, что он работает на маньяка, и, если честно, почувствовал некоторое облегчение.
Возможное участие Ильфа развязывало мне руки.
— Ясно, — сказал я в трубку. — Ждите, я сейчас буду.
Ильф начал объяснять что-то про вход через сирень и помойку, но я велел ему ждать у телефона. Я не очень хорошо помнил, как пойти к дому Распутина и причем тут сирень, а телефонная будка в этом квартале была всего одна.