Я бросил трубку на рычаг, набрал справочную службу, дозвонился до той подстанции, с которой связывался Ильф, представился и обрисовал ситуацию. Дежурный подтвердил, что принимал звонок, сообщил мне время и сердито сказал, что бригада уже выехала, только что. После чего добавил, что кроме специфических антидотов они взяли с собой двух санитаров со смирительными рубашками — а то, может, там не цианистый калий, а белая горячка.
Я чертыхнулся, проглотил невысказанное предложение задержать бригаду минут на десять, и поспешил в лабораторию.
Там у меня хранилась парочка ампул амилнитрита — я держал их в специальном отделе с противоядиями к десятку-другому самых распространенных ядов. Антидоты пригождались крайне редко, потому, что обычно меня приглашали или на труп, или в больницу к недобитому потерпевшему. Но изредка оказии все же случались, поэтому я считал необходимым держать в порядке свои запасы.
Современная наука знала и более удачные схемы, чем амилнитрит и глюкоза. Но я все-таки работал следователем, а не врачом, к тому же граждане на моем участке предпочитали травить друг друга мышьяком и стрихнином. Хотя любители цианида тоже находились, в основном благодаря его популярности в литературе.
Я взял две ампулы амилнитрита (глюкоза и так всегда была у меня в чемоданчике) и помчался к выходу, крикнув дежурному, что скоро вернусь. Ребята привыкли, что я постоянно на работе, и ничему не удивлялись. Их даже отравление цианидом взволновало гораздо меньше, чем можно было ожидать.
Ильф так и ждал меня у телефонной будки. Он выглядел ничуть не более обеспокоенным, чем обычно. Если во время разговора по телефону он еще как-то демонстрировал волнение, то сейчас полностью взял себя в руки.
А, может, это с самого начала была игра на публику.
Мы быстро обогнули дом и оказались в укромном закутке чуть в отдалении от подъездов. По словам Ильфа, Петров и Приблудный должны были ждать нас у входа в дворницкую.
Только Приблудный куда-то исчез, а Петров съежился у мусорного контейнера, весь в пыли, и ему уже ни до чего не было дела.
Я тут же пересмотрел свои излишне оптимистичные прогнозы и бросился щупать ему пульс.
— Где, черт возьми, Ваня? — прошипел Ильф у меня за спиной. — Я же просил!..
— Потом! Не мешайте!..
Какая разница, где носило Приблудного, когда я не был уверен, что Петров еще дышит!
Ильф замолчал. Я отпустил руку Петрова, послушал дыхание, достал из кармана ампулу амилнитрита, раздавил в платке и сунул ему под нос.
Тридцать секунд.
— Цианистый калий препятствует клеточному дыханию, — сказал я Ильфу, — человек дышит, но кислорода все равно не хватает. Если вам интересно, я потом подробнее расскажу.
Говорить было трудно, потому, что от платка воняло жуткой смесью лежалых фруктов и несвежих носков. Петров даже пришел в сознание из-за вони.
— Дышите, — сказал я, не скрывая вздох облегчения. — Это антидот. Амилнитрит. Сейчас вам станет лучше, — я бросил взгляд на часы и убрал платок подальше. — Вот, теперь нужно немного подышать обычным воздухом.
Петров проводил платок мутным взглядом. Я знал, что после амилнитрита он чувствует облегчение. Только дышать антидотом следовало не дольше тридцати секунд, дальше нужно было сделать перерыв на две-три минуты.
— Вам лучше?..
Журналист не ответил.
— Евгений Петрович?.. — я попытался привлечь его внимание, но безрезультатно.
Кажется, Петров не очень понимал, что от него хотят. Он с ужасом смотрел на своего соавтора, а когда тот решил подойти поближе, съежился, прижал руки к шее и попытался отползти.
— Ну что же вы, Женя?.. — спросил Ильф тихо и грустно.
Он стоял, сунув руки в карманы, и смотрел на своего товарища с горькой улыбкой на губах.
Я тут же забыл все расчеты — с одного взгляда.
Не знаю, было ли что-то у него в карманах — мне было достаточно этой улыбки и блестящих стекляшек пенсне.
И ужаса в глазах Петрова.
«Ну что же вы, Женя?»
«Ну что же вы, Женя, никак не умрете?»
Ильф, кажется, почувствовал мой взгляд. Он отодвинулся от Петрова, убрал с лица неуместную улыбку и негромко уточнил, какие у меня прогнозы.
Я тихо хмыкнул и разгладил усы, жалея о минутной несдержанности: теперь Ильф выглядел совершенно нормально. Даже соавтор передумал от него отползать и спокойно дышал амилнитритом с платка.
Минутное желание надеть на журналиста наручники схлынуло. То, что я видел, действительно могло быть всего лишь своеобразной реакцией на стресс. Причем, наверно, моей.
Или нет.
— Скажите что-нибудь, Ганс, — попросил Ильф, не рискуя больше приближаться к соавтору.
— Не знаю, я же не врач, — сказал я с легким раздражением.
— Я могу что-нибудь сделать?
— Не мешайте. Идите во двор, встречайте врачей, они здесь не проедут. Но сначала подайте мне чемоданчик, я хочу дать Евгению Петровичу глюкозу и еще немного амилнитрита.
Глава 17
21.08.1942.
Москва, во дворе дома по ул. Средний каретный переулок, 4.
Ганс Густав Адольф Гросс.
Врачи все еще задерживались. Вместо них появился Иван Приблудный и, кажется, сделал все, чтобы превратить мое расследование в балаган.
Он выскочил из-за кустов сирени с каким-то кульком в руках, попятился при виде нас с Ильфом, обошел мусорный бак и с ужасом уставился на Евгения Петрова.
Писатель так и лежал на тропинке. С багровым, как после бани, лицом, мокрыми от пота волосами и полуприкрытыми мутными глазами он выглядел весьма живописно, а длинные тени и клонящееся к горизонту солнце придавали месту преступления дополнительный колорит.
После второй дозы амилнитрита Петров ненадолго отключился, и я не стал его тормошить — просто следил за пульсом и дыханием. Затаскивать его в квартиру я счел нецелесообразным и ограничился тем, что повернул на правый бок на случай возможных проблем с дыханием. Которые, конечно, не заставили себя ждать. Сначала я подумал, что немного перестарался с противоядием — все-таки амилнитрит обладает высокой токсичностью — потом заподозрил у Петрова травму гортани, но для этого не было никаких предпосылок. Впрочем, я был следователем, а не врачом, так что все это оставалось на уровне теоретических рассуждений.
— Как он вообще? — взволнованно уточнил Приблудный, налюбовавшись на бедолагу Петрова. — Живой?..
Я кивнул и разгладил усы, а Ильф, которого я уже второй раз пытался отправить встречать врачей, остановился на полушаге и холодно сказал:
— Надеюсь, у вас была достаточно убедительная причина бросить Женю умирать одного.
В честных глазах Приблудного заплескалось изумление пополам с обидой. Поэт выглядел как сама оскорбленная невинность. Пожалуй, если бы я не сталкивался с этим человеком раньше, мог бы счесть обвинения безосновательными и решить, что Ильф сам отослал товарища под благовидным предлогом и теперь пытается оклеветать его перед следствием.
Только я уже допрашивал этого типа и знал, что он, может, искренне не видит ничего плохого в том, что ушел.
— Я никого не бросал! Я искал сахар! — Приблудный подошел к Ильфу и сунул ему бумажный кулек. — Вот!..
Журналист секунду подержал «добычу» в руках и вопросительно посмотрел на меня.
— Уже не нужно, я дал Евгению Петровичу глюкозу, — сказал я. — Ему лучше.
— Не похоже, — хмыкнул Приблудный. — Когда я уходил, он шевелился и разговаривал.
— Прекрасное оправдание.
Ильфа тоже можно было понять. Мы с ним только что наблюдали, как Петров задыхается непонятно от чего, амилнитрит ни черта не помогает, и что делать — неясно. У меня в планах была искусственная вентиляция легких, но она, к счастью, не понадобилась.
Кстати, приступ удушья начался после того, как я попытался подложить ему под голову свернутый пиджак. Это был повод заподозрить травму. Наверно, следовало осмотреть шею, но я боялся спровоцировать новый приступ.
Ильф наблюдал за этим молчаливой взъерошенной тенью: винил себя. Правда, я еще не понял, у него это только в моральном смысле, или еще и в уголовно-правовом.
Так или иначе, сейчас состояние Петрова было стабильным, и если он в чем и нуждался, так это в покое, кислороде и специфическом лечении.
А не в том, чтобы его друзья били друг другу морды.
— Так, вы, Илья Арнольдович, идите туда, — сказал я, не дожидаясь закономерной реакции Приблудного на ильфовские претензии, — и караульте врачей. Можете даже еще раз позвонить им, лишним не будет. А вы, Иван, останетесь тут и будете давать показания. Потом еще нужно будет осмотреть место происшествия, пока солнце не село.
Я демонстративно уселся на корточки рядом с Петровым и вытащил из следственного чемоданчика черный блокнот. Ильф коротко кивнул и скрылся; Приблудный проводил его испуганным взглядом, обошел лежащего на боку Петрова по кругу, осторожно потрогал его носком ботинка и жалобно сказал:
— Бедняжка! Он вообще выживет или все зря?..
Я тихо хмыкнул в усы: этот товарищ был совершенно неисправим. Не стоило и надеяться, что прославленный ученик Есенина начнет воспринимать что-то всерьез — похоже, это произойдет не раньше, чем Дзержинский решит заботиться о своем здоровье.
— Евгений Петрович будет в порядке, — сказал я, чувствуя себя Дон Кихотом, сражающимся с ветряными мельницами. — И… вы только в присутствии Ильфа не вздумайте повторить этот жест, — я кивнул на ботинок, — по морде получите.
Приблудный вздрогнул и на всякий случай посмотрел по сторонам:
— Да уж! Знали бы вы, как он орал в прошлый раз! Я до сих пор удивляюсь, как на нас не сбежалась половина Ташкента!..
А это было уже интересно. Я и раньше подозревал, что эта бестолковая троица сговорилась и о чем-то умалчивает, и оговорка Приблудного это подтверждала.
— Какой еще прошлый раз? — невинно уточнил я.
— Ну та! История с чаем!.. вы что, не помните… — Приблудный осекся.
Я вопросительно приподнял бровь, но поэт отвел взгляд. Он явно нуждался в четырехчасовом допросе.