Начальник смотрит на меня с подозрением:
— А тебе зачем? Если вкратце, то нам… мне не нравится, что наш мир крутится вокруг умерших. Горы бюджетных денег уходят на то, чтобы обеспечивать это соответствие, даже здания строят те же самые. Чиновников вон толпы развелись. А могли бы о людях думать.
Ага, зато мой наниматель постоянно о людях думает. О том, как бы кого из них выпотрошить и чучело сделать.
— А… а… а Ленин?
— Чего глаза вытаращил? Ленин тоже нужен. Чтобы народ увидел, к чему приводит полное соответствие, хе-хе. Но тебе в это лучше не погружаться. Ты простой исполнитель, делай свое дело и не высовывайся.
29.08.1942.
Москва, набережная реки Яузы.
Я. П. Овчаренко (И. Приблудный).
Приблудный встретился с Ильфом и Петровым у входа в Лефортовский парк на берегу недавно облаченной в гранит и бетон Яузы. Из нее уже лет пять как пытались сделать судоходную реку, но в старом мире этому мешала война, а в новом — отговорки чиновников, что «лучше пару лет подождать, чем сносить новые здания». Так что дело пока ограничилось набережной и спешным ремонтом моста с дурацким названием «Госпитальный».
Место встречи назвал Учитель, и Ваня до последнего не был уверен, что журналисты придут. И дело было не только в названии моста. После того ужасного вечера неделю назад товарищи держались холодно и насторожено, по крайней мере Ильф. Женя, может, и не был так агрессивно настроен, только Ваня его не видел.
В больницу к Петрову его не пустили — там, оказывается, было какое-то персональное указание Ганса Гросса. С какой радости усатый фриц распоряжается в больнице как у себя дома, Ваня выяснять не стал. Он подумал было залезть к Женьке через окно, но Учитель эту идею забраковал. Может, и зря — возможно, лезть на второй этаж по елке было даже надежней, чем передавать записку через медсестер. В итоге Ваня отдал два конверта от Учителя очутившемуся у больницы Михаилу Файнзильбергу, и тот принес ответную записку на аккуратно оторванном куске газеты, карандашом: «Если меня выпишут. Е.П.».
Они с Учителем долго рассматривали эту записку на тайной квартире. Ванька представлял себя сыщиком и пытался прикинуть, злится ли Женя, по степени нажима на карандаш. Учитель поглаживал щетинистый подбородок — борода была сбрита в конспиративных целях — и вслух рассуждал, какова вероятность, что Петров не просто захватит с собой Ильфа, но и приведет на встречу половину московской милиции.
И еще они поругались — впервые за время знакомства. Приблудному совсем не понравился их новый план, и он был в шаге от того, чтобы хлопнуть дверью, а Учитель сердился и клялся всеми своими святыми, что Петров в принципе жив только из-за его вмешательства. Он, значит, от милиции прячется и бороду сбривает, все лишь бы спасти этих зловредных журналистов, а Ванька ходит и выпендривается! Аргумент, что лучше валяться в больнице с несмертельным отравлением, чем лежать в морге с пробитой башкой, оказался решающим, но Ваня все равно тайно надеялся, что товарищи откажутся от встречи.
Увы. В пятницу Женьку выписали из больницы, и утром субботы они встретились в Лефортовском парке.
В семь утра тут было почти безлюдно. Кроме Ильфа с Петровым на скамейке у входа Приблудный приметил двоих прохожих в глубине парка и еще какого-то спортсмена в старой машине возле моста. На милиционеров они не походили — значит, Ганс все же поверил в благие намерения Учителя и переключился на охоту за настоящим преступником. Но Приблудный все равно выждал минут пятнадцать для верности и только потом пошел к журналистам.
Август в этом году выдался теплым, но по утрам уже бывало прохладно и ветрено, так что Ильф с Петровым были в пальто, но без шляп. Они сидели на скамеечке лицом к парку и неторопливо беседовали. Ветер донес до Приблудного обрывки фразы: что-то про старую церковь, которую переделали в консерваторию.
— …так и не успел взять билеты, Ильюша, со всеми хлопотами касса уже закрылась, — с легкой досадой говорил Петров. — Ну, уж до понедельника их не раскупят?
— Женя, вы оптимист собачий! — фыркал Ильф. — Кто знает, может, и не раскупят…
Он явно был в хорошем настроении, и эти его короткие смешки звучали доброжелательно. Приблудный остановился за журналистами и немного послушал. Они там очень славно беседовали, но все больше о какой-то ерунде. Вот, о храмах заговорили, Учителя на них нет:
— Кстати, Женя, вы знаете, что Храм Христа Спасителя тут так и не снесли? Как соберутся, набегает толпа народу, и Министерство Соответствия уходит придумывать какой-то дурацкий регламент. Вроде и не соответствует, но сносить не хочется.
— Помню, вы любили фотографировать его с балкона, еще на старой квартире…
— Да, и вы знаете, я атеист, коммунист и вообще еврей, но вид на собор мне все равно нравился больше, чем на груду развалин. Дворец Советов там построили, нет? Я как-то перестал за этим следить.
— Когда я в последний раз был в Москве, из каркаса Дворца Советов вытаскивали арматуру не то на мосты, не то на противотанковые ежи. После войны, как я вижу, они будут все это добро разбирать и засовывать арматуру обратно, — Приблудный знал, что Женя не допускает и мысли о победе немца.
— Министерство Соответствия на такие хлопоты точно не согласится.
Ваня понял, что беседа про храмы, развалины и чиновников может продолжаться бесконечно, и подошел ближе. Ильф с Петровым не сразу заметили его присутствие — были увлечены разговором и пирожками на газете. А, может, это Женя был увлечен, а Ильф просто игнорировал Ваньку из вредности.
— Здравствуйте, товарищи! — поприветствовал журналистов Приблудный. — Скучаете?
— О, Ваня, доброе утро! — обрадовался Петров.
Он тут же проглотил остатки пирожка, вскочил со скамейки и протянул Ваньке руку. Ильф тоже встал, задрал нос и демонстративно сложил руки на груди.
— Здравствуйте, Ваня. Вы нам писали.
Приблудный закатил глаза и хотел уже уточнить, что писал не занудному Ильфу, а его гораздо более приятному в общении соавтору, но Петров с улыбкой придержал его за плечо и махнул в сторону расстеленной на скамейке газеты:
— Пирожок с вареньем хотите? Нас угостила соседка по коммуналке. Как раз для вас один остался.
Приблудный посмотрел на одинокий пирожок посреди газетки: выглядело аппетитно, только ему с утра кусок в горло не лез. К тому же Учитель велел не принимать у Ильфа с Петровым еду: он допускал, что журналисты могут отомстить за пятничный ужин, подсыпав снотворного или слабительного.
Реализовать план Учителя после слабительного было бы весьма затруднительно.
— Нет, спасибо, — отказался Ваня.
Перед глазами вдруг всплыло воспоминание: сползающий под стол побагровевший и задыхающийся Евгений Петров.
Учитель сказал, он не совсем правильно рассчитал вес, и еще не учел, что журналисты будут угощаться пирожными на голодный желудок. Он же спросил насчет ужина, и они отказались — ну, кто же мог знать?
Учитель сказал, яд не должен был подействовать так сильно. Он думал, Петров почти не пострадает.
Приблудный не верил, что Учитель действительно может причинить кому-то вред. Улыбаться в бороду, насыпая яд, и идти отмаливать грехи. Казалось, что это кто угодно, только не он.
…но Женя ведь действительно остался в живых?..
Ваня отогнал неприятное воспоминание, взглянул на насмешливые физиономии товарищей и пояснил:
— Сладкое вредно.
— Да неужели, Ванюша? — насмешливо сощурился Ильф. — Вреднее, чем цианид?
Морды у них с Петровым стали очень ехидными — Приблудный даже немного удивился этому гнусному единодушию.
— Очень смешно, — буркнул он.
— Мы еще долго планируем так шутить, — уведомил его Евгений Петрович, и снова перевел взгляд на пирожок. — Иля, не хотите доесть?..
— Половинку, — застенчиво сказал Ильф. — Целый мне много будет.
Приблудный небрежно сунул руки в карманы, наблюдая, как он делит пирожок. Пальцы правой руки обожгло металлом, и Ваня невольно скривился.
К счастью, журналисты ничего не заметили. В глазах у Ильфа была его обычная еврейская грусть, а у Петрова — легкое недовольство из-за отсутствия урны возле скамейки. У входа в парк ее тоже не было, и вместо того, чтобы пойти к набережной, они всей толпой потащились искать, где Женька может выкинуть испачканную вишневым вареньем газету.
— Я что, по-вашему, должен мусорить?! — возмутился Петров в ответ на предложение оставить газету на скамейке. — Ваня, это никуда не годится! Вы еще предложите в пруд кинуть!..
Ильф слизывал с пальцев варенье и призывать соавтора к порядку (вернее, к беспорядку) не собирался, так что Приблудному пришлось смириться и потащиться за журналистами по посыпанной песочком дорожке.
Прудов в Лефортовском парке действительно было больше, чем урн, и Женя предположил, что их не успели поставить после реконструкции. Ближайшая обнаружилась у Грота Растрелли, и Ильф немедленно принялся вспоминать, что в царские времена — он читал — там была статуя Геркулеса, три каменных тюленя, два сфинкса, фонтан с позолоченным тритоном, двенадцать дельфинов и еще невесть что.
— По-моему, это буржуйство, — не оценил Приблудный.
— А Растрелли всегда так строил. У него были проблемы с умеренностью.
Ваня поднял глаза к серому утреннему небу, и Ильф тихо фыркнул себе под нос — очевидно, считая, что только он может закатывать глаза от чужого занудства, и больше никто.
— А теперь пойдемте на набережную, — сказал Ванька, когда они наконец избавились от газеты.
Он небрежно сунул руки в карманы — и вздрогнул, снова ощутив под пальцами смертельный холод металла.
Учитель просил его быть осторожнее.
Учитель просил не совать руки в карманы без особой нужды, не делать резких движений и не падать. «Так ведь можно случайно с предохранителя снять» — сказал Учитель.
А потом Учитель сказал, что ему придется…
— Ваня, у вас все хорошо? — уточнил Петров, с тревогой всматриваясь в его лицо. — Если вам нужна помощь…