, что это галлюцинация.
Нет. Стоит, падла, на лестничной клетке, моргает. Спокойный такой, безоружный, без пальто даже, а под свитером защитный нагрудник не спрячешь. В глазах нет страха, только усталость, и я почти читаю «как же мне надоели эти маньяки».
Вот что нужно этой сволочи? Что?! Он преследует меня, да? Ну, почему я не пристрелил его на набережной Яузы?!
Пару часов назад я мог убить его вместе с соавтором. Может, это и стоило сделать, не знаю. Я растерялся. Сначала когда Ильф упал в реку и Петров полез его доставать, а потом когда я подошел посмотреть, как там они.
Ильф тогда его гладил, успокаивал, как ребенка, а на меня смотрел так, будто я стал свидетелем чего-то глубоко личного. И от всей этой сцены мне стало стыдно и немного жутко.
Я мог застрелить журналистов еще тогда, но вместо этого предпочел уйти. Но кто же знал, что Петрова принесет к Гансу?!
— Товарищ Васильченко… — тихо говорит журналист, когда я открываю дверь.
Он не заходит в квартиру, просто стоит на пустой, залитой солнечным светом лестничной клетке с поднятыми руками и смотрит на нас с Гансом. И в этом его спокойствии есть что-то до невозможности странное. Ну, кроме того, как можно было купиться на этот дешевый цирк возле Яузы.
— Ну чего вы опять лезете, а? — не выдерживаю я. — Все-таки хотите, чтобы я вас пристрелил?
— Простите, но вы не сможете, — с усталой улыбкой отвечает Петров. — Это не вписывается в вашу схему.
Какого черта! Перехватываю Ганса за шиворот, перевожу парабеллум на журналиста:
— Вы попрощались с соавтором?
Петров опускает глаза, и я невольно следую за его взглядом… напряженно молчащий Ганс, лестничная клетка, солнечные лучи сквозь окно, тени…
Проклятье! Тени!
Стреляю, но Ганс хватает меня под руку, сбивая прицел, Петров бросается в сторону, крики, кто-то дергает дверь, еще выстрел, вниз…
— Стоять!..
Петрову удалось ускользнуть, откатиться куда-то на лестничную площадку и залечь там, а Гансу нет, я успел схватить его за руку, прижать парабеллум к ребрам и закрыться его телом.
От Железного Феликса.
Между прочим, он мог меня подстрелить, когда выскочил из-за двери, но нет, пуля прошла поверх головы. Зато теперь пистолет направлен мне в лицо, и рука у Дзержинского не дрогнет.
А вот Ганс стоит, шатаясь, скрипит зубами и временами чуть заваливается на меня. Кажется, я ему ногу прострелил. Хотя, судя по виду и тому, что он в принципе может стоять, пуля прошла по касательной, содрав кожу. Или он просто хорошо держится. Так или иначе, теперь возможности для маневра у него ограничены.
Как, впрочем, и у меня.
— Бросайте оружие, — предлагает Дзержинский. — Обещаю снисхождение.
Не знаю, что он имеет в виду под «снисхождением». Наверно, уменьшить срок в два раза, если я брошу оружие и еще сдам заказчика.
— Черта с два. Это вы бросайте. Или убью Ганса, я давно об этом мечтаю. Ночами.
Феликс Эдмундович улыбается в усы, и на его улыбку страшно смотреть.
— Сегодня утром товарищ Ганс Гросс обвинил меня в четырех убийствах и предложил покончить с собой. Когда я отказался, он запер меня у себя в кабинете, угрожая оружием. Так что, товарищ Васильченко, не думайте, что сможете меня шантажировать.
Конечно, «не думайте», только Дзержинский, похоже, примчался сюда раньше штурмовой группы, да еще и Петрова с собой захватил, чтобы тот отвлекал внимание. Успешно, кстати, отвлек, этого у него не отнять.
— Простите меня. Я ошибся, — хрипло говорит Ганс. — Это из уважения.
Да, конечно. Он же хотел извиниться. Сентиментальные все такие, просто ужас. Даже на лице у легендарного чекиста что-то на секунду мелькнуло.
Только направленный на меня пистолет все равно ни на миллиметр не сдвинулся.
— Я выбирал между вами и Васей, и решил, что Васе это не потянуть, — продолжает объяснять Ганс, причем в своем обычном высокомерном тоне и как будто меня тут нет. — Его потолок это кража велосипедов.
— Замолчите!
Ганс затыкается, зато почему-то начинает говорить Петров: спокойным и мягким голосом рассказывает, что не нужно принимать поспешных решений. Я понял, где он: лежит на лестничной площадке пролетом ниже и слушает, что происходит. И если мой второй начальник таки соизволит прийти на помощь, он непременно наткнется на Петрова.
Вот только мне сейчас все больше и больше кажется, что Ганс прав, и Иван Борисович не придет. Наверно, верить ему в принципе было наивно. Впрочем, меня извиняет то, что он был потрясающе убедителен в своих написанных на листочках схемах и планах.
Раз так… Ганс или Петров? Кто составит мне компанию в аду? Петров дальше, но проблем от него было больше. Можно сказать, именно с его появления у нас и начались неудачи, до этого все шло как по маслу. Но он ничего не портил сознательно, просто путался под ногами.
А вот Ганс Гросс…
Я решил.
Только надо в комнату, а то Дзержинский выстрелит мне в голову, как только что-нибудь заподозрит — решимости у него точно хватит. А мне бы хотелось, чтобы он стал следующим после Ганса, и не просто пристрелил меня и поехал арестовывать Ивана Борисовича.
Может, он все-таки появится?
Нет?
Осторожно отступаю, продолжая тянуть Ганса за собой. Тот молчаливый и вялый, то и дело теряет равновесие, заваливаясь на сторону, а штанина пропитывается кровью — кажется, дело серьезнее, чем я подумал.
Думаю, что какая разница — результат будет один — но в какой-то момент Ганс теряет сознание и падает. Рефлекторно пытаюсь подхватить, но бесчувственное тело сползает на пол…
Толчок в грудь, резкая боль — и выстрел. Звук почему-то дошел с опозданием, а еще я вижу Дзержинского, опускающего дымящийся пистолет, и…
Как же больно.
«Комнату заволакивает туманом, и нет больше ни Ганса, ни Железного Феликса, только недовольный начальник.
Тот, который Иван Борисович.
И он почему-то держит меня за руку. И еще, что это тут валяется на полу? Это что… я?..
— Ага, — говорю я. — Вот так вы соблюдаете договоренности, да? „Езжай к Гансу и жди меня“, да? Вы на работе, значит, вы и не собирались меня вытаскивать?
— Так получилось, — отмахивается начальник. — Зато теперь ты знаешь, кем я работаю. Ну что, пойдем. Надеюсь, ты не рассчитываешь на рай после всех эти убийств?
Нет, ну прекрасно — этот тип еще и шутить изволит! Ну ничего, мне тоже есть, чем ответить. Пусть теперь он понервничает.
— Кстати, а вам известно, откуда я знаю, кто вы, Иван Борисович? Точнее, от кого?
Вот тут этот хмырь отпускает мою руку:
— Проклятый фриц! Ну что тебе стоило убить эту сволочь и не доводить до такого?! — какое-то время он привычно орет, но потом успокаивается и уточняет по делу. — А ты обратил внимание, он собрал какие-нибудь улики или ограничился подозрениями?..
— А вот отведете меня и проверите, — ехидно говорю я. — Сколько времени это занимает? Три часа? Как думаете, Ганс успеет подготовить группу захвата?
Начальство опускает голову, изучая свою планшетку с листом бумаги — словно что-то прикидывает. Я спешу порадовать эту вероломную сволочь информацией о том, что о причастности зама Лидии Штайнберг знает не только Ганс, который не меньше получаса рассказывал мне, что и как, но и Евгений Петров с Феликсом Дзержинским.
И если Ганса мне повезло подстрелить, то Железный Феликс точно был цел и невредим. А Евгений Петров это вообще что-то неубиваемое.
— Это не он „неубиваемое“, — поднимает голову начальник. — Это ты „тупое“. Ну ладно, я не могу ждать три часа. Сейчас я верну тебя в тело.
— Но меня же….
— Рана не смертельна. В реестре записано, что причина смерти это шоковое состояние. Знаешь, это не отрезанная голова, и никто ничего не заподозрит. Ты, скорее всего, ничего не запомнишь. Просто на всякий случай: не думай, что я просто сбежал. Однажды я вернусь и доведу дело до конца. И мне потребуется таксидермист.
Начальство брезгливо кривится, толкает меня рукой в грудь, и я поскальзываюсь, падаю вниз, в туман…»
— Вы еще и в сознании? — надо мной склонился Петров, весь в крови. — Не волнуйтесь, вам сейчас помогут. Врачи уже едут. Хотя, если честно, я думал, что все, можно не торопиться.
Прищуриваюсь. Усатое окровавленное лицо Ганса Гросса, бледного от потери крови, раскрытый чемоданчик в руках Дзержинского, а реутовский участковый рассказывает что-то про лечение шоковых состояний в Советской армии. Вроде.
Не знаю. Не могу сосредоточиться. Больно.
Дышать тоже больно. Мне пробили легкое? Или нет?
— Василий, не надо разговаривать. Вам еще лечиться и показания давать.
Ганс не прав: я чувствую, что сказать надо. Хотя бы два слова. Кажется, я видел или слышал… что-то. Не могу вспомнить, почему это важно, боль мешает сосредоточиться.
Но важно.
— Он… вернется…
Глава 22
29.08.1942.
Москва, возле здания Главного Управления уголовного розыска НКВД СССР.
Е. П. Катаев (Петров).
Евгений Петрович не ожидал от дня, начавшегося с того, что Приблудный стрелял в Ильфа, ничего хорошего. Это у Или, вопреки его обычному скепсису, остались какие-то иллюзии. Женя помнил, как тот сидел на берегу Яузы, весь мокрый, и, близоруко щурясь, рассказывал, что «все наконец-то закончилось, и никаких больше маньяков, Распутина и Приблудного». Как же!
Омерзительное продолжение не заставило себя ждать. Женя опознал в помощнике Ганса, Васильченко, того типа, который пытался его душить. Усатый криминалист, может, и попытался бы арестовать маньяка, а Петров тогда просто сидел, вцепившись в соавтора, и думал, что сейчас должна сбыться их с Ильфом давняя мечта «умереть в один день, чтобы никому не пришлось присутствовать на собственных похоронах». Каким-то чудом Иле удалось отболтаться и развеять подозрения бедолаги Васильченко, но Петров после этого уже ничему не удивлялся и воспринимал дальнейшее с философским спокойствием.