Среди палеоантропологов распространено мнение, что долгое время святилище – теменос (от греч. τέμενος – священное место) не отделялось от жилых помещений, но располагалось непосредственно внутри них. На одном и том же очаге готовили пищу и приносили жертвы, рядом со скамьями, на которых спали живые, стояли на полках черепа умерших предков. Священный и обыденный, профанный[275] миры совмещались. Сознание древнего человека еще не навыкло якобы отличать чистое от нечистого.
То, что в тысячелетия протонеолита и докерамического неолита (10–6,5 тысячи лет до Р. Х.) в жилых постройках часто размещались домашние святилища, неоспоримо. Но нельзя забывать, что задолго до неолита, и в среднем и в верхнем палеолите, культовые пещеры очень часто имели чисто религиозное назначение и не использовались для жилья. Скорее мы можем отметить, что с переходом к оседлому строю жизни меняется и представление людей о своем быте. Он в значительной степени освящается, перестает противополагаться «священному». Это не «неразвитость» сознания, но скорее этап развития, некоторая «антитеза» палеолитической религиозности, о содержательном смысле которой мы можем только догадываться. Видимо, как и сам переход к оседлости, расширение сакральной[276] сферы в начальный период неолита было связано с миром предков. Переживание рода как священного целого заставляло хоронить предков под полами жилищ, выставлять их черепа близ очага. Это же переживание делало жилище теменосом, священным пространством.
Однако если дом в века перехода к неолиту и стал святилищем, то святилищем особенным, родовым. Не в том смысле родовым, что тут священнодействовали только члены родового коллектива, но в смысле объекта священнодействия. В домах мы крайне редко встретим головы быков и баранов, вмонтированные в стены. Ниша с камнем – апофатической[277] иконой Бога – также не является обычным элементом интерьера натуфийского или дунайского жилища. Вокруг очага-алтаря в домах нередко стоят крупные камни, но их множественность и соседство с могилами предков указывают скорее на связь с умершими и погребенными тут родственниками, нежели на образ Бога-Творца. В доме чтят именно род отцов своих, черпают силу, обращаясь к предкам с молитвой и жертвой. Но уже и тогда в поселениях людей неолита, скорее всего, существовали специальные храмы, где искали связи и единства не с родом только, но с Самим Творцом жизни. В настоящее время среди исследователей древних религий достаточно распространено различение между храмом и святилищем, предложенное У. Лэмб. Изучая неолитические поселения Малой Азии, она указывала, что святилище связано с постройками иного, не культового назначения, входит в их состав, является их частью, в то время как храм противопоставлен дому, как священное – профанному.[278]
Мы уже говорили о двух храмах Иерихона («докерамический неолит В»), о «трехнефной» постройке Бейды, о маленьком храме Ганджадара.[279] В них, видимо, совершались какие-то обряды, значимые для всего сообщества поселян, связанные с поклонением не предкам, но Творцу. Очень вероятно, что обряды и богослужения в этих первых, специально построенных храмах включали приготовление и преломление освященного хлеба, вспомним зернотерки и зерновые ямы иерихонского храма «мегаронного» типа.
Зерно, семя жизни, ассоциировалось не с землей, где оно прорастало, но с Небом, которое его даровало. Приготовление муки, растирание зерен символически уподоблялись половому акту Неба и Земли, в которых пестик и ступка оказывались знаками мужского и женского креативных органов.[280] Потому-то ступку ставили на могилу как надгробье – она была образом возрождающей стихии земли, а сложенное из пестов изображение человека (Эйнана, жилище № 26/3) знаменовало силу божественной жизни, сходящей с Неба и оплодотворяющей землю.
Характерное для раннего неолита доминирование домашнего родового святилища при наличии в поселении и специального храма, где возносились молитвы Творцу жизни, замещается в середине VII–VI тысячелетий до Р. Х. своеобразными религиозными центрами, существующими в окружении сельской периферии, почти лишенной предметов определенно культового назначения. Так, на дунайской равнине, на площади примерно в 120 тыс. км., где распространена была культура Лепеньски Вир – Винча, всего в пяти-шести поселениях наблюдается скопление множества религиозных объектов и предметов культа. В десятках же простых деревень и деревенек археологи находят лишь отдельные культовые предметы, как правило, связанные с почитанием Матери-Земли. Религиозные центры отличаются не только обилием следов интенсивной религиозной жизни их обитателей, но и размерами – они в десятки раз больше простых сельских поселений и их даже возможно именовать городищами (так как они имеют укрепленный валами и частоколами рубеж) и даже протогородами.
Подлинной сенсацией в археологии стало открытие в 1958 году неолитических городов Анатолии Джеймсом Меллартом (раскопки 1961–1965 годов). Крупнейший из них – Чатал Хюйюк (Çatal Hüyük). Площадь холма, под которым покоится поселение, более 13 гектаров, но раскопано к настоящему времени только полгектара, и то не до уровня девственного грунта. Нижних слоев Чатал Хюйюка еще не коснулся заступ археолога. Самый древний известный период поселения – 6900 год. Город существовал до 5400 года. Это был богатый и плотно населенный город, в котором использовались многие самые передовые для того времени технологии. Например, именно в пригородах Чатал Хюйюка обнаружены остатки древнейших в мире ирригационных сооружений (конец VII тысячелетия до Р. Х.). Последние века Чатал Хюйюк страдал от набегов, разорений и пожаров, которые в конце концов и погубили это крупнейшее из известных в мире средненеолитических поселений.
Дж. Мелларт назвал раскопанную им часть города «жреческим кварталом».[281] И это потому, что на сравнительно маленькой площади ему встретилось четыре десятка специальных святилищ, среди которых не было двух подобных. К ним примыкали и стандартные жилые постройки – комната около 25 м2, кухня, хозяйственный дворик. Здесь, по всей видимости, жили те, кто священнодействовал или помогал во время религиозных обрядов. Дальнейшие раскопки должны показать, действительно ли Мелларту «повезло» случайно раскопать жреческий квартал или же такой характер носило все поселение, являвшееся сакральным центром для деревенской «профанной» провинции. Жреческий характер другого, меньшего по площади анатолийского протогорода Хаджилара (Haçilar) и сакральные центры Дунайской равнины культуры Винча скорее подсказывают, что «жреческий» характер имеет весь Чатал Хюйюк. Очень может быть, что он – древнейший аналог дворцов Минойского Крита III–II тысячелетий до Р. Х. Осуществленные в 1993–1995 годах небольшие новые раскопки в Чатал Хюйюке под руководством Яна Ходдера, кажется, подтверждают это последнее предположение.[282]
От эпохи неолита до нас не дошло более богатых и разнообразных памятников религиозного характера, чем святилища Чатал Хюйюка.[283] В них широко представлена и настенная живопись, и рельеф, и полная скульптура, и мелкая пластика, и разнообразные погребения. Центральное место в святилищах Чатал Хюйюка занимают образы рогатых копытных, чаще всего – быка, реже – барана, еще реже – благородного оленя. На основе подлинного черепа животного с рогами моделируется его морда, выступающая из стены. В одном святилище таких голов может быть несколько. Кроме того, на полу делаются специальные скамьи и ставятся столбики, увенчанные одной или несколькими парами рогов. Иногда головы животных моделировались не на основе их черепов, но с использованием костей иных животных (например, кабана) или даже связок соломы. Быков изображают также горельефно или живописно. Есть фрески, изображающие то ли игры, то ли охоту на быка или оленя. Быть может, это – моменты жертвоприношений. Надо заметить, что в Чатал Хюйюке рога и головы быков присутствуют и в помещениях, считающихся жилыми, но тут это миниатюрные модельки.
Вторым важнейшим сюжетом святилищ Чатал Хюйюка являются изображения женщин с широко расставленными, почти перпендикулярными корпусу руками и ногами, с животом и грудью последних недель беременности. Как правило, это барельефы, но встречаются и живописные изображения и статуи. Нередко бычьи и бараньи головы изображаются сразу под женской фигурой, как бы рожденные от нее.
Довольно часто на стенах святилищ моделируют изображения женских грудей, в которых под глиняной обмазкой находятся черепа кабанов, ласок, грифов, лис. В святилище E.VI.10 на восточной стене пара грудей была вылеплена справа от бычьей головы так, что черепа грифов, служившие для них каркасом, выступали остриями клювов на месте сосцов. «Отношение сосущего молоко младенца к матери – характерный образ воссоединения, симбиоза, хотя их двое, они пребывают в единстве», – объясняет этот символ Дж. Кэмпбелл.[284] Здесь груди, видимо, символизируют пищу мертвых, то молоко земли, которым умершие питаются в ожидании воскресения. Возможно, это и символ нашего мира, в котором вся пища суть «молоко земли». И потому вкушающие земную пищу идут со смертью в утробу земли, откуда уже «небесным быком», богоподобным существом восходят на небеса. Сцены родов бычьей или бараньей головы очень наглядно отображают это представление чаталхюйюкцев.
Восточную стену многих святилищ Чатал Хюйюка «украшает» четырехугольная «красная ниша» – выкрашенный охрой, без каких-либо изображений прямоугольник. Только по сторонам его могут находиться бычьи или бараньи головы, женские груди. Дж. Мелларт полагает, что «красная ниша» – образ «того света», инобытия. Очень может быть, что мнение открывателя Чатал Хюйюка справедливо. Ведь охра издревле была символом крови жизни, победившей смерть. Восток – место появления солнца, разгоняющего тьму ночи, является вполне значимой символической ориентацией красной ниши в святилище. Это как бы «святая святых» – образ Неба и Бога. Бычьи и бараньи головы святилищ Чатал Хюйюка также часто окрашивались в красный цвет.