ом, хорошим и плохим. Для религиозного ума добро – это не просто то, что люди согласились считать таковым. Добро – это объективное установление Божие человеку, это – воля Божия в отношении человека, это, если угодно, предписанный ему Творцом закон, следуя которому он обязательно достигнет счастья и совершенства, поскольку Бог, податель закона, совершенен и благ.
Напротив, зло – это отход от Бога в своеволие. Презрение к закону, данному человеку Творцом. Поскольку Бог – единственный первоисточник жизни, то отход от Него есть смерть, превращение в ничто. Грех – это и есть такое самоуничтожение, хотя, с точки зрения самого совершающего грех человека, он самоутверждается, реализуя поставленные им перед собой цели. Человек не может вполне понять своим умом, почему то хорошо, а это плохо, желание плохого к тому же часто застилает ему глаза. Отсюда закон – это объективированная, но не объясненная воля Бога. Во многих религиях именно божественный закон является нитью, ведущей человека к своему Творцу, к блаженству и бессмертию.
Разделение заупокойных обычаев в зависимости от возраста умерших, различия в топографии погребений детей и взрослых с наибольшей достоверностью могут быть объяснены именно сознанием греховности взрослого человека. Но также и убежденностью в безгрешности младенцев. Поэтому мы можем предположить, что в эпоху неолита грех считался делом рук самого человека, его свободного волевого выбора. Понятно, что младенец такой выбор сделать еще не может и потому сохраняет безгрешность. Умерший взрослый начинает сознаваться как вместилище грехов, которые могут перейти на живых, продолжающих жить в доме, где он покоится. Ведь мысль о взаимообмене силами живых и умерших за несколько тысячелетий до разделения дома и кладбища уже легла основанием религиозного бытия человека, вызвав к жизни, как мы предположили, и оседлость, и доместикацию. Но тогда, в протонеолите и раннем неолите, этот «взаимообмен» воспринимался как благо, теперь же – как вредоносная опасность. И мертвые покидают мир живых. Их обителью отныне становится некрополь – город мертвых, кладбище.
Примечательно, что приблизительно в это же время святилище окончательно превращается в храм, отделяясь от жилища. Живые не только умерших, но и самих себя не считают более достойными постоянного предстояния Богу и святыне. Они грешны в своей повседневной жизни, и поэтому, дабы не вызывать гнев Божества, лучше Его дом отделить от своего и посещать Дом Божий в особые дни, после необходимой подготовки, в состоянии очищенности, чистоты.
Не связано ли это обострение переживания греха с проникновением антропоморфизма в иконографию Творца? То есть, когда люди смогли уподобить Бога себе, тем самым, говоря, что они подобны Богу, несут в себе Его образ, они остро ощутили собственное несовершенство, то, что божественное в них подавлено человеческим, доброе – злым.
Как бы то ни было, но в это время в погребениях, по-прежнему бедных инвентарем, встречается часто только один нарочито оставленный предмет – это сосудик, различной формы, но всегда небольшой. Иногда таких сосудов несколько. Они ставятся у груди и рук, реже – у ног и темени покойного (Телль ас-Саван). В погребениях самарской культуры (Месопотамия, VI–V тысячелетия до Р. Х.) в руках, на груди или у головы умершего ставилась маленькая каменная фигурка с чашечкой на голове. Дж. Отс, посвятивший этим статуэткам специальную работу, обратил внимание, что украшения фигурки и тела покойного, близ которого она помещена, совпадают.[293] В убейдской культуре (IV тысячелетие) в захоронениях находят керамические тарелки с опрокинутыми на них чашечками.
Судя по более поздним аналогам уже исторического времени, все эти сосудики и чашечки содержали в себе растительное масло. По всей видимости, именно из VI–V тысячелетий происходит широко распространенный и ныне во многих религиях западной половины мира обычай умащать тела умерших. Письменные упоминания об обряде умащения маслом умерших мы встречаем уже в египетских Текстах Пирамид и в древнейших шумерских версиях «Песни о Гильгамеше» [Гильгамеш и подземный мир, 209].
Что символизировало масло, елей? Елей – греческое слово, используемое и в церковнославянском языке, а иногда и в русском: ἔλαιον – оливковое масло, образовано от слова ἔλαια – маслина. Греческое слово ἔλεος – сострадание, милосердие – фонетически сходно со словом ἔλαιον. Случайно ли это совпадение? Думаю, что нет.
Жаркий и сухой климат Переднего Востока быстро иссушает кожу. Под немилосердными солнечными лучами она трескается, начинает сочиться сукровицей, причиняя человеку тяжкие страдания. Но, если в кожу втереть растительное масло, страдания прекращаются. Кожа вновь становится эластичной и мягкой, болезненные трещины быстро врачуются. Как сообщает Дж. Мелларт, жителями Чатал Хюйюка уже использовались для получения растительного масла крестоцветные, миндаль и фисташка.[294]
Должно быть, это умягчающее действие масла обратило на себя внимание древнего мистика. Кроме того, масло питает огонь светильника. Напитанный им фитиль горит, но не сгорает. Второе качество – прекрасный образ молитвы, первый – милосердия. Соединение двух этих качеств в одном веществе очень хорошо соответствовало религиозному чувству: молитва, устремленная к Богу, вызывает Его милость, которая умягчает раны, причиненные грехом. Мертвый тем более нуждается в милосердии Божием. Он уже бессилен добрыми делами исправить соделанное им в жизни зло. Близким умершего остается только уповать на милость Творца. И потому сосуды с врачующим елеем ставятся близ тела покойного. Масло – символ исцеления Богом страждущего от пламени греха человека. Примечательно, что это символическое значение растительного масла сохранилось до наших дней в христианстве в таинстве елеосвящения (соборования) и во многих частях христианского мира, в частности и на Руси в XII–XV веках существовал обычай ставить в гроб сосуд с елеем от последнего предсмертного соборования.
Драма борьбы со смертью прекрасно отображена в погребальном сосуде из Телль Арпачии (Месопотамия, VI тысячелетие). В нем был предан земле череп. Внешняя стенка сосуда орнаментирована крестами мальтийского типа и бычьими головами. Также изображен огромный погребальный сосуд, над которым склонились два человека. Между их руками чашечка, полная, видимо, елея. Внутренняя стенка содержит сцену битвы человека (умершего?) со смертью, олицетворенной хищным зверем. Тут же стоит бык, а две женщины с распущенными волосами и подчеркнутыми знаками пола держат погребальный плат. В рисунках на сосуде из Телль Арпачии мы видим все основные образы, знаменующие победу над смертью: и быки – податели семени небесного Бога, и женщины, возрождающее лоно земли, и крест – древнейший знак вечной жизни, связь неба и земли. Среди этих символических изображений нашлось место и для реалистической сцены возлияния елея на кости умершего, покоящиеся в погребальном сосуде. Но там, где рядом с символическими знаками помещается реалистический сюжет, он также приобретает символическое значение. Священнодействие возлияния елея оказывается обязательной составной частью ритуала, обеспечивающего победу над смертью.
Погребальный сосуд из Телль Арпачии
Драма борьбы со смертью прекрасно отображена в погребальном сосуде из Телль Арпачии (Месопотамия, VI тысячелетие). В нем был предан земле череп. Внешняя стенка сосуда орнаментирована крестами мальтийского типа и бычьими головами. Также изображен огромный погребальный сосуд, над которым склонились два человека. Между их руками чашечка, полная, видимо, елея. Внутренняя стенка содержит сцену битвы умершего со смертью, олицетворенной хищным зверем. Тут же стоит бык и две женщины с распущенными волосами и подчеркнутыми знаками пола держат погребальный плат.
Чувство греха, переживание собственной некачественности, испорченности, проявившееся в разделении дома с кладбищем и святилищем, в широком использовании елея в погребальном обряде, особенность позднего неолита. Осознав свою несоответственность Творцу, человек с новой драматической силой начинает искать пути преодоления ясно увиденной им пропасти между собой и Богом.
Человеческие жертвоприношения
Некоторые находки эпохи неолита заставляют предположить, что, возможно, вместе с усилением чувства греха в религию пришли и человеческие жертвоприношения. Останки детей и подростков порой находят в основаниях фундаментов домов, иногда состояние скелета, безусловно, свидетельствует о том, что в момент смерти тело было грубо разрублено на части (Ярымтепе, Месопотамия). Смешанность детских костей с овечьими может, конечно, быть результатом заупокойной жертвы, но не исключено, что сам ребенок был такой жертвой вместе с ягненком. Под основанием странной постройки, напоминающей бассейн, обнаруженной в Иерихоне (докерамический неолит), находились десятки детских погребений.
Но если находки, сделанные на Переднем Востоке, позволяют лишь предполагать принесение людей в жертву, то в Средней Европе в VI–V тысячелетиях, безусловно, имели место какие-то культы, требующие убийства людей. В Южной Германии, в пещерах Большой и Малый Офнет, найдены десятки обезглавленных трупов, головы которых аккуратно были сложены в специальные гнезда, посыпаны охрой и обращены лицом на запад. В этой находке можно было бы усмотреть своеобразный погребальный обряд, но тщательное исследование останков убедило ученых, что обезглавленные люди были специально умерщвлены ударом деревянного молота в левый висок. Позднее аналогичные находки были сделаны и в иных местах Центральной Европы. Большинство принесенных в жертву – молодые женщины и дети, хотя есть несколько и мужчин.
В чем смысл человеческих жертвоприношений? Человек всегда сознавал, что за дурной проступок он должен принести какой-то выкуп, жертву. Чем тяжелее грех, чем яснее его осознание, тем большая жертва потребна. Но что может быть большей жертвой для человека, чем он сам? Однако расставаться с жизнью не хотелось, да это было и запрещено в большинстве религий. И тогда кое-где решили приносить себя в жертву не непосредственно, а в лице ближайших к жертвователю людей – детей, жен. Ведь ребенок – это продолжение родителей, их плоть, семя отца, выросшее на крови матери. Ребенок – как бы сам родитель, но уже отделенный от него. Жертва детьми была очень распространена в Восточном Средиземноморье в III–I тысячелетиях до Р. Х., но могла существовать она и раньше, во времена неолита. Жена – также часть плоти мужа. Возможно, какие-то обряды типа усыновления делали и пленного чужестранца «ребенком» жертвователя и позволяли тому принести его в жертву за себя.