Образом готовящейся к рождению новой жизни для человека был, понятно, беременный материнский живот. Сначала таинственно в утробе матери вызревает новая жизнь, чтобы потом выйти на свет и обрести свободное существование. Этот замечательный символ, глубоко пережитый уже в палеолите, стал существеннейшим в мегалитической цивилизации. Европейские крестьяне чуть ли не до начала XX века называли снопы и скирды зерновых «Зерновой Матушкой».
Майкл Дэймс, исследователь одного из крупнейших мегалитических комплексов, Силбюри-хилл (Silbury Hill) в Юго-Восточной Англии (Уилтшир), указывал: «Земля, в которой хоронят людей, это мать умерших. Целью строителей могил было наиболее полное уподобление могилы телу матери. Та же идея, как кажется, осуществлялась и при организации внутреннего пространства галерейной гробницы, погребальная камера которой и коридор, должно быть, представляли собой матку и влагалище».[336]
Исследовав рвы и иные, чуть заметные ныне следы сооружений вокруг могильника Силбюри-хилл, Дэймс обнаружил, что они воспроизводят формы полулежащей или сидящей на корточках очень полной женщины, животом которой является курган-гробница. Археологу эта колоссальная фигура живо напомнила статуи и статуэтки «толстых дам» мегалитических святилищ Мальты (напр., статуи из Хагар Кима – Ħaġar Qim и гипогея), неолитических фресок Чатал Хюйюка и Хаджилара, находки на болгарском холме Пазарджик.
«Захоронение в утробе, – писала Мария Гимбутас, – аналогично семени, брошенному в землю, и потому вполне естественно ожидать появление новой жизни из прежней».[337] Всеобщая легенда о Хозяйке Горы, донесенная до русского ребенка сказами Бажова, является воспоминанием этой древней веры в рождающую к жизни и одновременно хранящую мертвых утробу богини земли.[338] Потому-то облик Хозяйки Горы двойствен – он несет успех, счастье, но одновременно от него веет могильным холодом.
Вход в подземные гробницы и святилища мегалита обычно делался преднамеренно затрудненным: войти можно только согнувшись в три погибели или даже ползком. Как правило, такой вход делался круглой или слегка эллипсовидной формы в двух плитах, отделявших от внешнего мира коридор галерейной гробницы, или гипогея. По мнению большинства археологов, так организованный вход с максимальной точностью воспроизводил наружные женские половые органы. Уподобление было не случайным и не несло никакого налета эротизма. Рождение из утробы Матери-Земли – дело столь же нелегкое, как и рождение ребенка из чрева матери на свет Божий. Это – «узкий путь» возрождения. Равно и живым дóлжно было не без труда из своего мира для погребальных и ритуальных надобностей входить в глубины материнского чрева.
В средневековой Европе долго сохранялось представление, что пройти через пещеру насквозь горы или через сквозное дупло старого дерева означает заново родиться, а спать в пещере – спать в утробе. С другой стороны, сонник Артемидора объясняет, что если привидится, что спишь с богиней, то, значит, скоро умрешь. Наши «куриные божки» – камни с дырками, которые так любят отыскивать дети, а потом носить на шнурке на шее, – тоже отдаленное воспоминание о древнем образе рождающей к новой жизни материнской утробы земли.
План многих скальных храмов-склепов Мальты, галерейных гробниц Британских островов и французского побережья Атлантики поразительно напоминает человеческую фигуру, нередко фигуру «толстой дамы». При этом вход в такой храм-гробницу всегда соответствует месту органов размножения в человеческом теле. «Много трудов предназначено каждому человеку, и тяжело иго на сынах Адама, со дня исхода из чрева матери их до дня возвращения к матери всех» [Сир. 40.1–2]. Эти слова еврейского мудреца эллинистической эпохи, Иисуса бен Сиры, доносят до нас древнейшее ощущение материнской утробы земли.
Мать умерших продолжает жить в преданиях многих европейских народов. В латышских песнях ее зовут «матерью могилы», «матерью песчаного холмика» (т. е. могильного холма). В ее руках ключи от могилы, и она приветствует умерших, вносимых через кладбищенские ворота. Она пляшет на могилах или впереди похоронной процессии.[339] Балтийский фольклор – наверное, самый архаичный в Европе – сохранил интереснейшие черты древнего культа великой богини. Ворота кладбища – это вход в ее утробу, последний символ, оставшийся от узкой щели, ведшей в мегалитическую галерейную гробницу. Примечательно, что часто на балтийских кладбищах нет ограды – только ворота. Это еще больше выявляет их не утилитарное, но религиозно-символическое значение. Ключи от могилы – это возможность возрождения, победы над смертью, которая пребывает в руках самой богини смерти, вернее, в ее утробе, ибо она – мать, имеющая возможность рано или поздно, но родить умерших. Танец на могиле, аналогичный знаменитой тандаве Шивы, разрушает смерть.
Иезуиты, проповедовавшие в Литве в XVII–XVIII веках, сообщали, что жмудь продолжает поклоняться Жемине, Матери-Земле, которую считают владычицей мертвых, но одновременно именуют «цветущей» и «проращивающей почки деревьев». «О мать, я изшел из тебя, ты носила меня, нянчила меня, и ты примешь меня вновь после смерти моей», – обращались литовцы к Жемине.[340]
Это – то же самое существо, которое изображали в виде «венер» в позднем палеолите, в виде змееголовой женщины с ребенком на руках – в ранненеолитических культурах Переднего Востока. Эпоха мегалита – это время своеобразного иконоборчества, когда человек с большой силой сознает совершенную неподобность божественного всему земному. Он избегает изображений так же старательно, как ориньякский охотник осваивал рисунок. В лучшем случае нам приходится довольствоваться символическими знаками и доведенными до геометризма стилизованными изображениями каких-то духовных сущностей и их символов. Однако одно изображение, тоже стилизованное, но все же вполне узнаваемое, встречает нас часто у входа в мегалитические усыпальницы. Это – изображение так называемой совиноглазой богини. «В позднем неолите Западной Европы, безусловно, существовало какое-то религиозное почитание изображений, которые, как правило, имели женский облик», – указывает специалист по мегалитическому искусству региона Элизабет Ши-Твоуг.[341]
«В этих могилах, – отмечают исследователи неолита Британских островов Дж. Томас и К. Тилли, – почитается женское тело, а точнее, наиболее важная часть этого тела – торс, груди, ребра и грудина, поддерживающие груди и разделяющие их… Изображается, и это совершенно ясно, не тело какой-то определенной женщины, но социальное тело того сообщества, которое использует коллективную гробницу, тело, соединяющее вместе и живых, и умерших, и основателей рода».[342]
Полное изображение «совиноглазой богини» включает два круглых глаза, сходящиеся брови и клюв хищной птицы. Ниже изображаются груди и еще ниже, закрученной спиралью, лоно богини, принимающее мертвых и рождающее их к новой жизни. Часто это изображение упрощается до Т-образного символа. Изображения эти известны с V тысячелетия до Р. Х. в Западной Европе. В середине IV тысячелетия они появляются на Переднем Востоке (Телль Барак, Сирия).
Откуда это странное изображение? О. Кроуфорд, посвятивший специальное исследование этой богине,[343] предположил, что образ хищной птицы она восприняла из-за обычая выставлять тела умерших на склевывание, вплоть до очищения скелета от мягких тканей. Птицы, поедавшие труп, стали символами богини земли и смерти. Находки Дж. Меллартом фресок Чатал Хююка, где как раз изображено поедание громадными грифами обезглавленных человеческих тел, свидетельствуют в пользу существования такого похоронного обычая в неолитическое время. В мегалитических гробницах Оркнейских островов многочисленны находки принесенных в жертву крылатых хищников – белохвостых орлов, воронов, сов. Безусловно, несъедобные и во многих религиях нечистые, эти птицы приносились в жертву в местах захоронений, поскольку они принадлежали «совиноглазой богине», являлись ее воплощениями.
Изображение «совиноглазой богини» (Алмерия, Испания)
Возможно, круглый, часто напоминающий колесо с втулкой и спицами, глаз богини и связь с ней больших хищных птиц обусловлены и иными символическими уподоблениями, о которых речь пойдет ниже, но связь с плотоядением – саркофагией – также совершенно очевидна. Кельты по сей день именуют это существо Old Hag от древнекельтского «енгу», созвучного с самоедским «Нга». Так поныне называют богиню смерти зауральские угры. От этого же корня происходит, скорее всего, и наша Баба-яга. Ее обязательный длинный отвисший нос, который «в притолоку врос», не что иное, как воспоминание о клюве хищной птицы. Ее склонность поедать «добрых молодцев» и «красных девиц», случайно оказавшихся в избушке на курьих ножках, это саркофагия Матери-Земли, принимающей в себя умерших в превратившейся в избушку могиле. И наконец, сова или филин, сидящие на плече Яги или на коньке крыши ее избушки, это священные птицы совиноглазой мегалитической богини. Ирландские крестьяне рассказывают своим детям, что курганы полны камнями, выпавшими из передника Олд Хэг.[344] Так что древние предания и поверья Европы в причудливо сказочной форме живут и сейчас.[345]
Изображения «совиноглазой богини» встречаются не только при входе в гробницы. Очень часто ее изображения наносились прямо на косточки фаланг пальцев умерших или на каменные палочки, имитирующие форму этой кости. Кажется, люди мегалита старались всеми способами приблизить к своим умершим эту богиню, уповая, что пребывание в ее чреве не продлится вечно. Пальцевая фаланга становится одним из образов богини и, соответственно, одним из символов новой жизни. Курганы иногда воспроизводят эту форму, как, например, курганы в Ярроу на Оркнейских островах (конец IV тысячелетия до Р. Х.). Живот Матери-Земли превращается в ее символ, не утрачивая притом своей значимости.