Такое напряженное внимание к смерти кажется очень странным современному человеку, который, напротив, всячески старается избегать думать об этом неприятном «моменте» своего бытия. Подавляющее большинство из нас живет так, как будто бы жизнь наша никогда не пресечется. «Человек имеет достаточно мужества, дабы не думать о смерти», – сказал кто-то из наших современников. Но в действительности как раз все наоборот: нынешний человек не имеет довольно мужества, чтобы думать о смерти, хотя Олд Хэг всегда рядом с ним. У древнего человека на такое думанье мужества хватало. Но это различие в отношении к жизни между древним и современным человеком приводит к тому, что почитание великой возрождающей утробы земли нашими мегалитическими предками их потомки объясняют так, как это понятней современному, живущему интересами этого мира человеку. Хотя в курганах, безусловно, хоронили умерших, думает он, но сами захоронения являлись средством «стимулирования плодородия земель и стад», древние строили циклопические сооружения, надеясь с их помощью добыть больше пищи и родить больше детей.
Но, несмотря на то что такое объяснение весьма импонирует современному человеку, оно глубоко неверно. Строитель мегалитических сооружений тратил силы и время этой жизни, чтобы получить иную, посмертную жизнь, а не для того, чтобы наслаждаться этой. Причудливая, на наш вкус, совиноглазая богиня давала ему такую возможность. Наши далекие предки прекрасно понимали, что без матери родиться нельзя. Но им также было известно не хуже нашего, что для появления новой жизни одной матери недостаточно. В лоно матери должно попасть семя жизни. И этим семенем являлись сами умершие, вернее, то в них, что не подвластно смерти. И не случайно с умершими в могилу клали «круглых идолов», им возводили менгиры, их в предельно обобщенной форме изображали на стенах гробниц (дольмен Сото, Испания).
Смерть и в эпоху мегалита, видимо, соединялась в умах людей с расставанием, разлучением души и тела. Поэтому так часты в гробницах Северо-Западной Европы стилизованные изображения кораблей, в которых сидят люди. Иногда эти корабли имеют змеиную голову, а змея, змееголовая женщина – излюбленный образ «того», потустороннего мира, мира мертвых. Текучая, бесформенная стихия воды из всех земных вещей наиболее близко отражала идею неоформленности, хаотичности. Вода противоположна четко структурированному земному миру, где все имеет определенные, ясно видные очертания. Поэтому вода и соединялась с образом смерти, как переходом из мира тел в мир духов. Но океан небытия умерший должен был благополучно миновать, дабы прийти к новому бытию, а так как водную стихию обитатели прибрежий и островов Атлантики и Средиземного моря издревле научились преодолевать на борту корабля, то и мертвых своих помещали они в корабли, на которых те безопасно пересекут стихию посмертного небытия. Волнообразный орнамент стен гробниц, склонность располагать захоронения на маленьких прибрежных островах или, если это невозможно, на берегах озер – все это попытки отразить пучину смерти, которую, как ни трудно, но необходимо преодолеть.
Однако, являясь чадом Матери-Земли, уходя в нее, человек не мог сам по себе иметь силы пересечь эти страшные воды смерти, поскольку все земное, перстное подвержено распаду, тлению, хаотизации. В нем самом должно было иметься неистребимое семя жизни, которое обеспечит возрождение по ту сторону смерти. Мать-Земля, хранящая мертвецов в своей утробе, сама не могла дать это семя, но, как и у каждого ребенка, рождающегося на земле, у умершего, кроме матери, был еще и Отец – неуничтожимый, вечный податель жизни, всемощный создатель мира и устроитель Вселенной. Именно Его божественное семя вселяло надежду на возрождение и человека, и всего материального мира.
Но как представляли себе этого «Великого Отца» люди мегалитической цивилизации?
Отец Небесный
Да и был ли он вообще известен в то время, этот великий податель жизни? Распространившиеся с новой силой в последние десятилетия XX века феминистические настроения отразились и на истории древнейших религий. Признанный авторитет в области неолитической религии Мария Гимбутас вновь ввела в 1980-е годы в научный круг идей представление о матриархате как об эпохе, предшествовавшей времени, когда главой и рода, и племени считался отец.[346] «Плодородие, – писала она, – это не главная функция доисторической Богини-Творительницы, и она не имеет ничего общего с областью сексуальности. Богини, которых мы можем воссоздать, по преимуществу были творительницами жизни, а не венерами, не красавицами, и уж наверняка они не являлись женами мужских божеств. Богини эти были созданиями эры матриархата».[347]
Еще не так давно палеоантропологи предполагали, что древние не ведали связи между совокуплением и беременностью, что они якобы пребывали в наивной уверенности, что женщины беременеют сами по себе. В настоящее время, когда известны уже среднепалеолитические фаллические символы жизнедательности (Зальцзофен, Австрия) и во множестве – верхнепалеолитические, эти домыслы никем не воспринимаются всерьез. А коли так, то на чем основаны предположения, что Мать-Земля, в отличие от земной женщины, должна была считаться не утробой, где «голое семя» Творца превращается в новую жизнь, но «творительницей жизни»?
Вопрос этот имеет значение, далеко выходящее за границы модных феминистских увлечений. Дело в том, что дети обязательно должны быть подобны своим родителям и их предкам. Человек не может родить птицу, а птица – произвести на свет майского жука. Если земля способна рождать сама, получив только земное семя, подобно тому, как из зерна проращивает она колос пшеницы, то тогда положенный в землю умерший может надеяться только на новое рождение на этой же земле. Иной жизни, кроме земной, он не обретет, как не обретает и зерно жизни вне круга сева, жатвы, молотьбы, хранения в амбаре и нового сева. М. Гимбутас и высказывает такое убеждение, когда пишет, что неолитические земледельцы не чаяли ничего иного, кроме нового рождения на этой же земле, под этим же небом, то есть мечтали лишь о вечном круговороте природного земного бытия.
Но при таких воззрениях для религии не остается места. Ведь религия – это связь. А с чем связан человек в вечном круговороте рождений и смертей? «Земля собирает мертвых в свой загон. Царство мертвых, как правило, располагается под землей. Судьба этих мертвецов незавидна. Их единственная надежда в том, что они родятся вновь из утробы Матери-Земли», – писал Мирча Элиаде, реконструируя представления древнего человека о жребии умерших.[348] Однако если за возрождением следует новая смерть и новое «незавидное состояние», то все вообще бытие человека становится тягостным кошмаром.
Впрочем, скорее всего древний человек мыслил себе возрождение в мир, не подобный земному, и ощущал, что у него есть не только Мать Сыра Земля, но и Небесный Отец, который примет дочь или сына после возрождения в свои обители. Мы уже реконструировали эти представления по памятникам неолита Переднего Востока, они хорошо известны из древнейших текстов Египта середины III тыс. до Р. Х., не менее убедительно обнаруживаются они и в мегалитической цивилизации Европы.
Мария Гимбутас обратила внимание, что мегалитический курган, символический образ беременного живота земли, часто имеет пуп на своей вершине. Нередко встречаются и изображения, которые можно идентифицировать как курган-живот с омфалом (пуп ὀμφαλός – греч.). Но, увлеченная идеей матери-самотворительницы, она не придала значения очень простому и ясному образу – направлению омфала. Пуповина, как известно, соединяет ребенка в чреве с телом матери. Воспроизводя эту реалию, древние создатели гробниц должны были как-то соединить погребальную камеру с толщей земли. Но сделали они нечто противоположное. Омфал всегда направлен вертикально вверх. Он высится над курганом, он устремляется к небу. И на изображениях мы видим такой же, вытянувшийся вверх омфал (залив Морбиан, Бретань) или даже курган с омфалом, из которого вверх, в небо, расходятся волнистые линии (Иль Лонг, Ле Мустуа и др.).
Пуповина всегда символизирует органическую и жизнедательную связь (без нее не смог бы жить ребенок в чреве). Поскольку трудно представить, чтобы в человеческом сознании существовала мысль о том, что земля, полная мертвецов, питает небо, остается согласиться на единственную иную возможность – Небо призвано было питать землю и лежащих в ней. В Европе холмы с камнями на вершинах оставались объектами поклонения вплоть до XX столетия. Камни эти большей частью естественного происхождения, но кое-где на холмах и курганах специально устанавливались менгиры. С другой стороны, среди балтов по сей день распространен обычай во время жатвы оставлять несжатыми колосья на вершине холма. Рожь, оставшуюся несжатой, крестьянин завязывал в узел.[349] Узел этот именуют «пуповина холма». В литовских селах земледелец, сжавший рожь на вершине, презрительно прозывается обрезывателем пуповины – он как бы лишает землю живительных соков Неба и тем убивает ее и лежащих в ней умерших. Напротив, завязывание колосьев на вершине узлом, наподобие завязывания обрезанной пуповины новорожденного младенца, означает состоявшееся рождение и считается добрым и правильным действием.
Простейший опыт земледельческой жизни говорил неолитическому человеку, что для прорастания семени потребны и земля, и солнце. Не будь несущих живительное тепло и свет солнечных лучей, семя так бы и сгнило в земле. И если Мать-Земля хранила в своем чреве усопших, то «прорасти» к новой жизни могли они не иначе, как под воздействием живительной божественной силы, приходящей свыше, которую древние так часто и так удачно символизировали солнцем.
На замковом камне галерейной гробницы Стол Торговцев (